Геннадий Иванов - 100 великих писателей Страница 41

Основную тему произведений Гофмана — взаимоотношения искусства и жизни, художника и обывателя — подсказало писателю само его существование.

«Как высший судия, я поделил весь род человеческий на две неравные части. Одна состоит только из хороших людей, но плохих или вовсе не музыкантов, другая же — из истинных музыкантов», — сформулировал Гофман вечный разрыв между «хорошими людьми» (то есть простыми обывателями, филистерами) и «музыкантами» (художниками, творцами инобытия, энтузиастами).

В гофмановской формуле не стоит искать высокомерия. Его энтузиасты тоже несчастны, и не только потому, что мир филистеров их не понимает и не принимает, — энтузиасты лишены адекватного сознания, оттого и не могут найти утешения в реальной жизни. Лучшая метафора гофмановских «параллельных миров» — его роман в новеллах «Житейские воззрения кота Мурра».

Сибаритствующий Кот Мурр пишет записки о своих любовных похождениях с кошечкой Мисмис на обратной стороне драматичной биографии гениального музыканта капельмейстера Иоганнеса Крейслера, и таким образом под одной обложкой оказываются два жизнеописания — филистера Мурра и энтузиаста Крейслера.

В них можно было бы увидеть «роковую непримиримость», если бы сама биография Гофмана не подсказывала другую интерпретацию. Крейслер — alter ego писателя, но и Мурр — абсолютно реальный кот, поселившийся у Гофмана летом 1818 года. Когда «на четвертом году своей многообещающей жизни» Мурр умер, Гофман разослал объявления о смерти кота. В этом фарсе только самые близкие друзья писателя разглядели горечь утраты. Свое истинное чувство к умершему «обывателю» Мурру Гофман выразил в конце романа: «…я тебя любил, любил гораздо более, чем многих иных…» Вскоре за Мурром ушел из жизни и его хозяин.

Так в своем последнем романе Гофман устранил мнящийся ему когда-то разрыв между художником и обывателем, вызывающе перемешав в романе две жизни — две формы существования. Которая из них счастливее? Один из возможных ответов на главный творческий вопрос немецкого писателя можно найти у русского орфического поэта (то есть, по Гофману, — энтузиаста без примесей) Георгия Иванова: «Как я завидовал вам, обыватели, / Обыкновенные люди простые…»

Гофман родился 24 января 1776 года в Кенигсберге (в то время — столице Восточной Пруссии; ныне — Калининград). По крещению он получил имя Эрнст Теодор Вильгельм. Кенигсберг был многонациональным городом, где жили немцы, поляки, русские, литовцы… В жилах писателя, помимо немецкой, текла польская и венгерская кровь.

Его отец Кристоф Людвиг Гофман служил адвокатом при прусском верховном суде. По воспоминаниям, это был необыкновенно способный, не чуждый музам человек, но при этом, увы, горький пьяница. Он был женат на своей кузине Альбертине Дерфер, фанатично набожной и несколько истеричной женщине. Явно тяготясь пуританскими добродетелями жены, через несколько лет после рождения сына он оставил семью.

Маленький Эрнст рос в доме бабушки и, заброшенный матерью, воспитывался старым, угрюмым дядей Отто Вильгельмом Дерфером. Этот образцовый прусский бюргер, несмотря на то что именно он приобщил Гофмана к музыке — самой большой радости в его жизни, оставил о себе неважную память у писателя, впрочем, как и весь педантичный уклад жизни в их доме: «…юность моя подобна выжженной степи, где нет ни бутонов, ни цветов, подобна выжженной степи, усыпляющей разум и душу своим безутешным дремотным однообразием», — скажет Гофман о том времени устами своего «двойника» Крейслера.

По семейной традиции, Гофман поступил в Кенигсбергский университет на отделение правоведения в 1792 году. В ту пору там преподавал профессор философии Иммануил Кант, который определил дух своего времени как «выход человека из несовершеннолетия, в котором он пребывал по собственной вине». Духовные пути эти двух людей не пересеклись. Гофман почти не посещал его лекций, говоря, что ничего в них не понимает. Собственно, к образованию у него был абсолютно прагматичный (бюргерский) подход, как к возможности самому зарабатывать на хлеб, чтобы быстрее освободиться от семейной зависимости. Душа его тянулась к искусству.

В студенческие годы Гофман увлекался книгами Руссо, Стерна, Свифта, Гёте, Шиллера, брал уроки живописи у художника Земана, а у кантора и соборного органиста Христиана Подбельского — уроки игры на фортепиано и музыкальной теории (маэстро Абрагам Дисков в «Житейских воззрениях кота Мурра»). Родным домом для него стал не университет, а театр, где впервые он услышал оперу «Дон Жуан» Моцарта, восхищенно выучил ее наизусть и исполнял на фортепиано для своего друга Теодора Гиппеля (от этой дружбы осталась большая переписка). Музыка же стала причиной первого взрыва чувств (как и последующих) и бегства новоиспеченного судебного следователя из Кенигсберга.

Студент Гофман давал уроки музыки тридцатилетней даме по имени Дора Хатт, связанной несчастливым браком с пожилым виноторговцем. Она, по словам Гиппеля, сама добилась благосклонности студента. Впрочем, студент не очень сопротивлялся, совсем скоро он стал называть свою окольцованную возлюбленную античным именем Кора (греческая богиня, похищенная Аидом, владыкой подземного царства мертвых, который заставил ее проглотить гранатовые зерна — символ неразрывности брака). Так что эта любовь с самого начала была настроена на высокую трагическую ноту (через много лет писатель воздвигнет ей нетленный памятник в новелле «Майорат»). Когда эта страсть обрела масштаб публичного скандала в Кенигсберге, на семейном совете было решено отправить Гофмана к дяде Иоганну Людвигу Дерферу, советнику верховного суда в Глогау (Силезия). Это произошло в 1796 году.

Кончилась хоть и бедная, но вдохновенная студенческая пора — с музыкой, книгами, любовью, театром, и на порог вступила «проза жизни». Гофман начал сам зарабатывать на жизнь, но вожделенной самостоятельности не обрел — семейная опека продолжалась: дядюшка запретил ему даже переписываться с Корой, боясь судебного разбирательства. До литературной «отдушины» предстояло добираться еще двенадцать лет, которые Гофман сравнит со скалой Прометея. Мечтая проявить себя как музыкант, композитор и художник (о литературе пока помышлений не было), он был прикован к службе ради хлеба насущного: мелкий судебный чиновник в Глагоу, затем в Познани, откуда в наказание за злые карикатуры на «сливки» общества его сослали в захолустный Плоцк. В это время без особого воодушевления он женился на Михалине Рорер-Тшщиньской, однако с женой ему повезло. Простая, но сердечная женщина, она снисходительно относилась ко всем отклонениям от нормы своего творчески взвинченного супруга.

В 1804 году Гофмана перевели в чине государственного советника в южнопрусское окружное управление в Варшаву. Здесь наконец-то он приблизился к тому миру, который его манил, став в 1805 году заведующим и цензором варшавского «Музыкального общества», где сам расписал концертный зал и к тому же был капельмейстером…

Гофман решает посвятить жизнь музыке. Для начала он меняет свое третье имя Вильгельм на Амадей, в честь Моцарта, сочиняет музыкальные произведения, концертирует… Он так увлекся, что даже не заметил, как начались наполеоновские войны. «Между тем война, — писал Герцен, — видя его невнимательность, решается сама посетить его в Варшаве; он бы и тут ее не заметил, но надо было на время прекратить концерты». Французская армия вошла в Варшаву, и Гофман лишился работы из-за роспуска прусских учреждений.

Началась полоса крайней нужды и разочарований, пришло горе — умерла единственная двухлетняя дочь Цецилия. Гофман уезжает в Берлин, но в разоренной Наполеоном Пруссии он никому не понадобился — ни как юрист, ни как музыкант и живописец. Чтобы поесть, он иногда продавал с себя вещи… Наконец в 1808 году его пригласили капельмейстером в Бамберг, и жизнь дала небольшую передышку. Гофман сочиняет музыку для спектаклей городского театра, приобретает влиятельных друзей (один из них, виноторговец Карл Кунц, будет первым издателем его книг и биографом), становится завсегдатаем популярного ресторанчика «У розы», куда жители приходят на него посмотреть не только как на местную знаменитость, но и большого оригинала. Иногда у Гофмана случались приступы необъяснимой ярости, он поднимался из-за стола и, стуча вилкой по тарелке, обращался к непонравившемуся посетителю: «Дражайший, вы, справа в углу, вы даже не представляете, как я вас почитаю, хоть вы и осел!»

Когда театр прогорел, и он опять остался без работы и в поношенном сюртуке, жители не отказали себе в удовольствии всячески подчеркнуть, что он всего лишь учитель музыки и рисовальщик декораций — так появилась на повестке дня гофмановская тема филистеров и энтузиастов.

В этот тяжелый период он написал свою первую новеллу «Кавалер Глюк» (1809) — исключительно ради заработка, о чем свидетельствует его записка к редактору «Всеобщей музыкальной газеты», в которой он предоставляет ему полную свободу сокращений и добавляет: «Я бесконечно далек от всякого писательского тщеславия». К тому времени Гофман был автором более тридцати музыкальных произведений и с музыкой связывал свои надежды на бессмертие. Однако жизнь за него сделала выбор между тремя искусствами.