Ог Мандиго - Величайший в миpе тоpговец Страница 3

--Ты до сих пор веришь, что тот, кто должен получить от тебя эти свитки, еще появится, ведь прошло столько времени?

--Да.

Хафид бережно уложил свитки и закрыл сундук. Не поднимаясь с колен, он тихо спросил:

--Ты останешься со мною до того дня, Эрасмус?

Казначей пересек полосу света и подал руку Хафиду, потом кивнул и словно по безмолвному указанию своего хозяина вышел из комнаты. Хафид затянул ремни, поднялся и вошел в маленькую башенку, затем ступил на балкон, окружавший большой купол.

В лицо его дул восточный ветер, наполненный запахами озер и раскинувшейся за ними пустыни. Старик улыбался, глядя на кровли Дамаска, и мысли его перенеслись в прошлое.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Была зима, и на Масличной горе стоял холод. От Иерусалима через узкое ущелье долины Кедрон из Храма доносился запах дымящихся жертвоприношений и воскурений, этот тяжелый дух смешивался со жгучим запахом растущих на горе деревьев tarebinth.$!?>

Огромный торговый караван Патроса из Пальмиры остановился для отдыха на том открытом склоне, что возвышался над Вифанией. В этот поздний час все стихло; даже любимый жеребец великого торговца перестал щипать низкие фисташковые кусты $!? фисташковые бывают деревья ?> и застыл возле податливой лавровой изгороди.

За длинной вереницей притихших палаток, вокруг четырех древних слив образовался квадратный загон из густых зарослей конопли, в котором с трудом можно было различить сбившихся в кучу продрогших животных--ослов и верблюдов. Весь лагерь замер, двигались только двое стражников, охранявших повозки, и высокая тень на стене большого шатра из козьего волоса.

Внутри шатра расхаживал рассерженный Патрос. Он изредка останавливался, встряхнув головой, глядел на оробевшего юношу, преклонившего колени у входа. наконец, он опустился всем телом на вышитый золотом ковер и кивком подозвал к себе юношу.

--Хафид, всегда ты мне был как родной. Я поражен и сбит с толку твоими странными речами. Ты не доволен своей работой?

Юноша не сводил глаз с ковра.

--Нет, господин.

--Может, из-за того, что наши караваны становятся все больше, тебе стало слишком тяжело ухаживать за всеми животными?

--Нет, господин.

--Тогда повтори, пожалуйста, свою необычную просьбу и поясни ее.

--Я хочу быть продавцом твоих товаров, а не простым пастухом. Я хочу стать таким, как Хадад, Симон, Салеб и остальные, которые уходят отсюда с верблюдами, едва ступающими под тяжестью товаров, и возвращаются с золотом для тебя и для себя. Я хочу выйти в люди. Пока я погонщик верблюдов--я ничто, но став твоим продавцом, я смогу обрести богатство и успех.

--Откуда ты знаешь это?

--Я часто слышал от тебя, что нет другого дела или занятия, которое давало бы столько возможностей превратиться из нищего в очень богатого человека, как торговля.

Патрос хотел было согласиться, но задумался и продолжил расспрашивать юношу.

--Ты уверен, что сможешь вести дела подобно Хададу и другим торговцам?

Хафид пристально взглянул на старика и сказал:

--Много раз я слышал, как Салеб жаловался тебе о своих неудачах с продажей, и каждый раз ты напоминал ему, что любой может продать все твои товары в самое короткое время, если только потрудится усвоить правила и законы торговли. Если ты считаешь, что Салеб, которого все называют глупцом, может постичь эту науку, тогда почему я не могу получить это особое знание?

--Если ты овладеешь этими правилами, что будет целью твоей жизни?

Хафид помедлил, а затем произнес:

--В этих краях часто повторяют, что ты великий торговец. Мир еще не видел такой торговой империи, как та, что ты построил, благодаря своему умению торговать. Моя цель--превзойти твое величие, стать богатейшим человеком и величайшим торговцем во всем мире!

Патрос, откинувшись назад, рассматривал молодое смуглое лицо Хафида. От этого юноши еще веяло запахом поля, но в его манерах смирения было немного.

--А что ты станешь делать с огромным богатством и той чудовищной силой, которую оно неизбежно приносит?

--Я буду делать как ты. Моя семья будет обеспечена лучшим, что есть в мире, а остальным я поделюсь с теми, кто пребывает в нужде.

Патрос склонил голову.

--Богатство, сын мой, никогда не должно быть целью жизни. Ты красноречив, но это только слова. Истинное сокровище--в сердце, а не в кошельке.

Хафид не отступал:

--А ты, господин, разве не богат?

Старик улыбнулся смелости Хафида.

--Хафид, что касается земного богатства, есть только одно различие между мною и последним нищим возле дворца Ирода. Нищий думает исключительно о своей предстоящей трапезе, а я думаю о трапезе, которая станет последней в моей жизни. Нет, сын мой, не домогайся богатства и не трудись только затем, чтобы стать богатым. Лучше стремись к счастью, желай любить и быть любимым, но прежде всего, ищи умиротворение и безмятежность.

Хафид не отступал.

--Но этого не получить без золота. Кто может спокойно жить в нищете? Как можно быть счастливым, когда пусто в желудке? Разве можно проявить любовь к семье, если не можешь накормить их, одеть и дать крышу над головой? Чем же плохо мое стремление быть богатым? Бедность может быть полезна и может даже стать образом жизни для отшельника в пустыне, ибо только себя он должен поддерживать и только Богу служить, но для меня бедность--это признак недостатка либо способностей, либо честолюбия. У меня же хватает и того, и другого!

Патрос нахмурился.

--Откуда эти столь честолюбивые устремления? Ты говоришь о содержании семьи, однако у тебя нет родных, я усыновил тебя, когда чума унесла твоих родителей.

Даже сквозь загар была видна краска, внезапно прилившая к щекам Хафида.

--В дороге, когда мы останавливались в Хевроне, я встретил дочь Калнеха. Она... она...

--О, похоже, правда выходит наружу. Любовь, а не благородные идеалы превратили погонщика моих верблюдов в отважного воина, готового победить мир. Калнех очень богатый человек. Его дочь и погонщик верблюдов? Никогда! Но его дочь и богатый, молодой красавец-торговец... о, это другое дело. Очень хорошо, мой юный воин, я помогу тебе начать путь торговца.

Парень упал на колени и схватил край одежды Патроса.

--Господин, господин! Как, какими словами я могу выразить свою благодарность?

Патрос вырвался от Хафида и отступил назад.

--Я советую тебе оставить оставить свои благодарности при себе. Любое содействие, которое я окажу тебе, будет песчинкой по сравнению с той горой, которую тебе предстоит сдвинуть самому. Радость Хафида сразу же утихла, и он спросил:

--Ты не обучишь меня правилам и законам, которые превратят меня в большого торговца?

Я--нет. Я не баловал тебя, поэтому твоя юность не была легкой. Меня часто осуждали за то, что я обрек своего приемного сына на жизнь погонщика, но я верил, что если внутри горит подлинный огонь, то он в свое время покажется... и когда это произойдет, ты получишь б'ольшее воздаяние за все эти годы тяжелого труда, чем любой другой человек. Твоя последняя просьба обрадовала меня, ибо огонь честолюбия горит в твоих глазах и лицо твое пылает желанием. Это хорошо, и суд мой оправдал тебя, но все же тебе предстоит доказать, что ты не зря сотрясал здесь словами воздух.

Хафид промолчал, и старик продолжал:

--Прежде всего ты должен доказать мне и, что более важно, самому себе, что ты можешь вести жизнь торговца, ибо ты выбрал нелегкий удел. Да, ты много раз слышал от меня, что велика награда преуспевающего, но велика она только потому, что столь немногие преуспевают. Многие предаются унынию и ослабевают, не ведая, что уже обладают всем необходимым для стяжания большого богатства. Множество других относятся к преградам на своем пути со страхом и недоверием, считая их врагами, тогда как, на самом деле, эти преграды--друзья и помощники. Препятствия необходимы для успеха, ибо в торговле, как и во всяком значительном предприятии, победу одерживают только после множества схваток и неисчислимых поражений. С каждой неудачей, с каждым проигрышем возрастает твое мастерство и сила, твое мужество и выносливость, твой талант и уверенность. Любое препятствие--это союзник, ведущий тебя к совершенству... или к отступлению. Каждый барьер--это возможность продвинуться вперед; отвратись ты от них, начни избегать их--и ты упустишь свое будущее.

Юноша хотел что-то сказать, но старик продолжал:

--Кроме того, ты берешься за дело, которое обрекает на одиночество больше, чем любое другое. Даже никчемные сборщики податей возвращаются к закату солнца домой, у римских легионеров есть казармы, которые они зовут домом. Ты же встретишь множество закатов вдали от друзей и близких. Ничто не может сравниться с той болью одиночества, которую ощущаешь, когда проходишь в темноте мимо незнакомого дома и видишь, как в освещенной комнате собирается семья, чтобы преломить вечерний хлеб.