Стивен Джуан - Могут ли поцелуи продлить жизнь? Страница 51

Как известно, кофе с кофеином (КК) помогает дольше сохранять бодрость; кофе без кофеина (КБ), очевидно, такого воздействия на организм человека не оказывает. Доктор Скули с коллегами провели следующий простой эксперимент. Они разделили испытуемых, регулярно употреблявших кофе, на две группы, А и В. При этом они сообщили всем, что группе А будут предлагать КК, а группе В будут предлагать КБ. После этого испытуемые проходили компьютерный тест, и на основе этого теста их причисляли либо к группе А, либо к группе В. Но это была лишь внешняя сторона эксперимента. На самом деле испытуемых делили на четыре группы: Al, А2, В1 и В2. Группе А1 сообщали, что им будут давать КК, и действительно подавали КК. Группе А2 сообщали, что им дают КК, но на самом деле давали КБ. Группе В1 сообщали, что дают КБ, и действительно подавали КБ. Группе В2 сообщали, что дают КБ, но на самом деле подавали КК. Как и предполагалось, те, кто выпил КК, демонстрировали более точную и быструю реакцию во время компьютерных тестов, но только если они действительно считали, что им дали выпить КК. Показатели тех, кто выпил КК, но полагал, что это был КБ, были не такими высокими. Самое любопытное наблюдалось среди тех, кто выпил КБ, но полагал, что выпил КК. По результатам тестов выходило, что они почти ничем не отличались от тех, кто на самом деле выпил КК. Так что действительно иногда мысль бывает сильнее реальности, и сознание берёт вверх над материей[598],[599].

Что такое отрицание и почему люди отрицают очевидное?

В психологическом смысле отрицание – это защитный механизм человека, испытавшего серьёзное переживание. Психика человека предпочитает отвергнуть реальность, чтобы не подвергать себя чрезмерным нагрузкам. Несмотря на все приводимые доказательства, человек при этом опровергает широко известные факты. Существуют три формы отрицания: простое отрицание – это отрицание какого-то факта. Минимизация – это признание факта, но не признание его серьёзности. Перенос – это случай, когда человек признаёт сам факт, как и его серьёзность, но не признаёт свою роль (вину) в нём. При этом люди прибегают к дистракционным или эскапистским стратегиям для уменьшения стресса и психологического приспособления к создавшейся ситуации. Воздействие отрицания на физиологическое состояние при этом не определено.

Концепция отрицания была сформулирована Зигмундом Фрейдом и подробно разработана его дочерью Анной Фрейд (1895–1982) во втором томе (1936) её восьмитомного собрания сочинений. Концепция эта считается общепризнанной уже на протяжении многих десятилетий. Отрицание – это важный фактор в развитии и течении заболеваний. М. С. Вое и Дж. К. де Хаэс[600] отмечают, исходя из их исследования больных раком пациентов, что до 47 % отрицают факт диагноза рака; до 70 % отрицают тот факт, что этот диагноз угрожает их жизни; и до 42 % отрицают, что диагноз оказывает воздействие на их чувства. Исследователи добавляют: «С психоаналитической точки зрения отрицание – это патологический и неэффективный механизм защиты… С другой стороны, согласно модели стресса и психологического приспособления, отрицание можно рассматривать как адаптивную стратегию защиты от подавляющих психику событий и чувств»[601]. В этом и заключается привлекательность отрицания для людей.

Отрицание позволяет человеку существовать по-прежнему, как если бы ничего не случилось. Это путь наименьшего сопротивления, как с психологической, так и с моральной точки зрения. Как пишут эксперты-психиатры, пять лет спустя после атаки террористов на Нью-Йорк 11 сентября 2001 года 40 % жителей Нью-Йорка всё еще в разной степени испытывали такие чувства, как «страх», «психологическая травма» или «неспособность воспринять реальность». В таком психологическом состоянии люди не слишком склонны к логическим умозаключениям – их легко сбить с толку, обмануть, обвести вокруг пальца. Отрицая глобальное потепление, люди не хотят получать больше информации об этом и менять свои привычки и свой образ жизни, активно действовать в защиту окружающей среды. Политики отрицают свою роль в процессе и отстраняются от принятия решений, которые, как утверждают некоторые учёные, необходимы для выживания нашего вида[602].

Что такое перцептицид и почему люди говорят: «Я ничего не видел и ничего не знал»?

Грустная особенность человеческого поведения заключается в том, что большинство населения предпочитает закрывать глаза на различные акты жестокости, совершаемые в отношении какого– либо политического, этнического или религиозного меньшинства, считая, что ничего необычного не происходит. Специалисты по поведению человека утверждают, что такой чрезвычайно распространённый образец поведения является первым проявлением защитного механизма психики в эпоху массовых бедствий и террора. За ним следует рационализация, то есть поиск логических доводов в пользу происходящего. Такой феномен получил название «перцептицид», то есть «убийство восприятия» («перцепции»), при котором человек как бы убивает свою способность воспринимать окружающую реальность и реагировать на неё адекватным образом. Пожалуй, наиболее известный пример такого явления за последнее столетие наблюдался в Германии, когда обычные люди, узнав о преступлениях нацистов, часто говорили: «Я ничего не видел и ничего не знал». Но нет недостатка и в других примерах: Греция во время правления «чёрных полковников», Камбоджа во времена красных кхмеров, Уганда во времена Иди Амина, Румыния во времена Чаушеску, геноцид в Руанде, этнические чистки в бывшей Югославии и тому подобные печальные факты.

Слово «перцептицид» ввёл в обращение аргентинский психиатр Хуан Карлос Кузнецофф в статье, опубликованной в 1985 году в аргентинском журнале «Revista de Psicoanalis». Любопытно, что сама Аргентина во времена «Грязной войны» (1976–1983) служила примером перцептицида. Как пишет доктор Марсело Суарес-Ороско[603], «существует большое число доказательств того, что когда в 1976 и 1977 годах ежедневно пропадали сотни людей, аргентинцы в своей массе отказывались верить в то, что в их стране происходят такие жестокости». В самый накал террора большинство жителей «склонялось к отрицанию и рационализации в самом широком масштабе». Отрицание очевидного, вплоть до отрицания свидетельств своих органов чувств, стало главным средством психологической защиты. А всё это время репрессивный политический режим убивал, пытал и без суда заключал в тюрьмы во имя «сохранения национального спокойствия». Суарес-Ороско подмечает, что перцептицид в какой-то мере даже необходим для «внутренней безопасности». Человек при этом не осознаёт факты, которые настолько жестоки и суровы, что стали бы непереносимыми для его психики. При этом Суарес-Ороско полагает, что «отказ признавать некоторые аспекты реальности и своей личности» приводит к изменению «способностей трезво оценивать реальность и своё место в ней». Он приводит классический пример перцептицида: когда одной молодой женщине сообщили, что её брат и сестра «исчезли» (пополнили ряды desaperecidos) во время террора, она не только уверила себя в том, что с её родственниками не случилось ничего плохого, но и утверждала, что в Аргентине никогда не происходило ничего подобного. Короче говоря, аргентинцы «прилежно воспитывали в себе неведение».

Суарес-Ороско замечает, что перцептициду способствовал тот факт, что тела пропавших обнаружены не были. «Это препятствовало осознанию их смерти и только подливало масла в костёр отрицания: без трупа, который можно было бы оплакать, всегда оставалась надежда, что человек не умер и что никаких зверств на самом деле не происходило». Выходит, что для режима весьма полезно скрывать результаты своих злодеяний. Новости подвергаются цензуре, комментарии проходят тщательный отбор – никаких кадров и слов о похоронах. Тем не менее фаза отрицания не может длиться слишком долго. Суарес-Ороско пишет о том, что в Аргентине на смену фазе отрицания пришли два типа рационализации. В первом случае тот человек, чья начальная реакция выражалась в словах «это невозможно», перед лицом неопровержимых доказательств начинает верить в происходящее, но говорит: «Это не может случиться ни со мной, ни с моими близкими; это происходит только с теми, кто делает что-то плохое». В Аргентине даже родилась устойчивая фраза Estaria metido en algo («Наверное, он во что-то вляпался»). Но такой тип рационализации с трудом объясняет факт «исчезновения» знакомого, который, как известно человеку, на самом деле не выступал против властей и, очевидно, был ни в чём не виновен. Тут вступает в действие второй тип рационализации. Когда стало известно, что десятки детей тех женщин, которые были брошены в тюрьмы, сами в свою очередь «исчезли», то возникло предположение, что «вся эта история была пропагандистской кампанией левых сил и врагов Аргентины». «Значительное число аргентинцев в какой-то момент действительно были уверены, что многочисленные сообщения о нарушении прав человека, появлявшиеся в зарубежной прессе, были всего лишь частью бесчестного «антиаргентинского» заговора, осуществляемого с помощью смутьянов, которые перебрались в Европу и в Мексику, чтобы дискредитировать свою родную страну. Для этого типа рационализации характерен «поиск врагов». Невозможно, чтобы такие жестокости происходили на самом деле; должно быть, слухи о них сфабриковали предполагаемые виновники, получившие статус беженцев в Мексике и в Европе». Как и в случае физического выживания, в целях психологического выживания люди готовы пойти на многое. Отрицание очевидного – один из примеров таких крайностей. Вот почему люди говорят: «Я ничего не видел и ничего не знал».