Елена Холмогорова - Улица Чехова, 12 Страница 11

Четыре дня провел Чехов в этом доме. Опять-таки: много это или мало? Заслуживают ли они пристально­го внимания? Что значили эти дни в быстротечной жиз­ни Антона Павловича? Ответ один: для нас драгоцен­ны любые мгновения его жизни. А что значили эти четыре дня в биографии дома? Одну из самых ярких его страниц, умещающихся в три захватывающих дух сло­ва: «Здесь жил Чехов».

Константин Сергеевич Станиславский оставил опи­сание кабинета Чехова в доме напротив, куда через не­сколько дней он переехал (ул. Чехова, 11), но можно предположить, что те же вещи окружали писателя и в доме Владимирова: «Самый простой стол посреди ком­наты, такая же чернильница, перо, карандаш, мягкий диван, несколько стульев, чемодан с книгами и записка­ми, словом, только необходимое и ничего лишнего. Это была обычная обстановка его импровизированного каби­нета во время путешествия».

Чем же были заполнены эти дни с 12 по 16 апреля 1899 года? Прежде всего заботами о пьесе «Дядя Ва­ня», для сценического воплощения которой они оказа­лись решающими.

Судьба Чехова-драматурга складывалась трудно. Если подавляющее большинство его прозаических про­изведений не встречало серьезной критики, то вокруг пьес, особенно после их постановки, неизменно разы­грывались бури. Антон Павлович как-то сказал о теат­ре: «Сцена — это эшафот, где казнят драматургов», но глубокая тяга к театру пересиливала все намерения его расстаться с драматургией. В письмах после постанов­ки «Иванова» и «Лешего» встречаем такие фразы: «Не улыбается мне слава драматурга», «В другой раз уж больше не буду писать пьес», но обет молчания он вы­держать не может. После неудачных постановок «Ива­нова» и «Лешего», после провала «Чайки» в Александ­рийском театре упоминания о работе над новыми пье­сами исчезают из чеховской переписки. Сам по себе этот факт очень показателен: практически весь творче­ский процесс от рождения замысла до его воплощепия буквально всех произведений отражен в письмах Анто­на Павловича. Покрыта тайной лишь работа над пьесой «Дядя Ваня». Исследователи не нашли ни одного упо­минания о ней до 2 декабря 1896 года, когда Чехов пи­шет А. С. Суворину в связи с подготовкой сборника пьес, отмечая среди прочих «не известного никому в мире»  «Дядю Ваню». До сих пор не закончен спор о времени написания пьесы, но большинство сходится на 1896 годе. По свидетельству Вл. И. Немировича-Дан­ченко, «Чехов не любил, чтобы говорили, что это пере­делка того же «Лешего». Где-то он категорически зая­вил, что «Дядя Ваня» — пьеса совершенно самостоя­тельная». Действительно, несмотря на сохранение дей­ствующих лиц, основной сюжетной линии и ряда сцен из «Лешего», «Дядя Ваня» отличается от него в глав­ном: если там во главу угла поставлены личные кон­фликты, то в «Дяде Ване» центр тяжести перенесен на несовместимость гуманистических устремлений героев с требованиями и укладом окружающей жизни.

Вполне понятно воинствующее неприятие публикой чеховских пьес. Она не хотела видеть такого беспощад­но обнаженного изображения жизни. М. Горький имел полное основание написать Чехову: «Ваш «Дядя Ва­ня» — это совершенно новый вид драматического искусства, молот, которым Вы бьете по пустым башкам публики...»

А публика, отталкивая откровенную разоблачитель-ность чеховских пьес, как в свое время и пьес Остров­ского, отдыхала на слепленных ремесленниками от ли­тературы пьесах с мало-мальски подходящими ролями для бенефиса того или иного актера, год от года развра­щавших ее вкус. «Реакция обезличивала театр цензу­рами всех форм и видов, мещанство принижало его по­шлостью своих вкусов. Грибоедов, Гоголь, Островский тонули в тучах их quasi последователей... Быт и серые будни грозили завоевать всю сцену. Тусклые ноябрь­ские сумерки висели над русским театром»,— писал А. И. Сумбатов-Южин. Театр все больше отдалялся от подлинной литературы, томились в ожидании живых че­ловеческих характеров и диалогов замечательные ак­теры.

Поразительная общность взглядов на пути разви­тия театра, которая обнаружилась у Чехова и создате­лей МХТ, поразительная тем более, что со Станислав­ским до 1898 года Чехов встречался всего несколько раз, а с Немировичем-Данченко хоть и был более зна­ком, но все же не состоял в близкой дружбе, дала Чехо­ву возможность сказать: «...я благодарю небо, что, плы­вя по житейскому морю, я, наконец, попал на такой чу­десный остров, как Художественный театр». Вокруг но­вого театра формировалась и новая зрительская ауди­тория, которая была так необходима Чехову и которой, с другой стороны, так необходимы были его пьесы. Но на воспитание публики требовалось время, поэтому та­кой радостной была триумфальная премьера «Чайки» в Художественном театре 17 декабря 1898 года.

«Дядя Ваня», который уже шел в ряде провинци­альных театров, был обещан Чеховым Малому театру. После успеха «Чайки» в МХТ Вл. И. Немирович-Данченко обратился к Антону Павловичу с просьбой отдать им «Дядю Ваню», но тот не мог нарушить обещания. 6 фев­раля 1899 года Чехов пишет Немировичу-Данченко: «Я не пишу ничего о «Дяде Ване», потому что не знаю, что написать. Я словесно обещал его Малому театру, и теперь мне немножко неловко. Похоже, будто я обегаю Малый театр. Будь добр, наведи справку: намерен ли Малый театр поставить в будущем сезоне «Дядю Ва­ню». Если нет, то я, конечно, объявлю свою пьесу porto franco; если же да, то я напишу для Художест­венного театра другую пьесу. Ты не обижайся: о «Дяде Ване» был разговор с малотеатровцами уже давно...» Малый театр был театром казенным, поэтому каж­дая пьеса перед включением в репертуар должна была пройти через театрально-литературный комитет, кото­рый Чехов еще за десять лет до того назвал «военно-по­левым судом». 8 апреля 1899 года «Дядя Ваня» был представлен на рассмотрение комитета в составе про­фессоров Н. И. Стороженко, А. Н. Веселовского и И. И. Иванова и, по существу, забракован.

Вл. И. Немирович-Данченко также был членом театрально-литературного комитета, однако на заседа­ние не явился. Вполне возможно, что это был тактиче­ский ход режиссера МХТ. Отсутствие его подписи под протоколом развязывало ему руки в случае непринятия «Дяди Вани» к постановке и давало возможность ста­вить его в Художественном театре.

Едва Антон Павлович переступил порог дома Вла­димирова на Малой Дмитровке, как получил копию протокола заседания, в котором было сказано, что пьеса будет достойна постановки лишь «при условии измене­ний и вторичного представления в комитет». В качест­ве «недостатков», отмеченных в протоколе, указыва­лось, что до третьего акта дядя Ваня и Астров сливаются  в  один  тип  неудачника,  что ничем не подготовлен взрыв страсти у Астрова в разговоре с Еленой Андреевной, что непонятна перемена в отноше­нии Войницкого к профессору, которого он раньше обожал, что совсем необъяснимым представляется то состояние невменяемости, в каком Войницкий гонится за Серебряковым с пистолетом, что характер Елены Андреевны нуждается «в большем выяснении», что ее образ «не вызывает интереса в зрителях», что пьеса нуждается в устранении длиннот и пр.

Можно представить себе душевное состояние Анто­на Павловича. Молчание, которым он окружил работу над пьесой, уязвленность и измученность зрительской реакцией дают право предположить, что отказ в поста­новке «Дяди Вани» переживался им крайне болезнен­но. На протоколе остались сделанные рукой Чехова карандашные пометки: подчеркивания, вопросительные знаки, свидетельствующие о его глубоком возмущении и решительном несогласии с мнением членов коми­тета.

В доме на Малой Дмитровке А. П. Чехов получил письмо от управляющего конторой московских импера­торских театров В. А. Теляковского с просьбой зайти к нему 13 апреля вечером или 14 днем. В. А. Теляков-ский пишет в своих воспоминаниях: «Мне представля­лось необходимым переговорить с Чеховым... Надо было знать взгляд самого автора на этот неприятный инци­дент... Я попросил Чехова ко мне зайти, и мы стали обсуждать создавшееся положение». В разговоре Теля-ковский предложил Чехову жаловаться на театрально-литературный комитет директору императорских теат­ров, однако писатель отклонил это предложение и задал Теляковскому такой вопрос: «Можно ли быть уверен­ным в том, что если «Дядя Ваня» будет поставлен в Малом театре, то пьеса эта будет иметь успех и будет должным образом режиссирована?»

Окончание разговора Теляковский описывает так: «После некоторого обсуждения мы оба пришли к зак­лючению, что это сомнительно, а в таком случае лучше и не рисковать, ибо пьеса эта требует особого настрое­ния... Может быть, для самой пьесы даже лучше, если ее попробует разыграть Художественный театр, с кото­рым автор уже вел переговоры... В конце концов он стал меня же успокаивать и просил только одного — никакой истории не поднимать, ибо она будет ему неприятна; обещал даже написать новую пьесу спе­циально для артистов Малого театра, и такую, которая не оскорбила бы гг. профессоров театрально-литератур­ного комитета».