Эллинские поэты - Коллектив авторов Страница 2

Но эта непосредственность в восприятии мифа, пластичность видения мира богов и мира людей, неразрывных друг с другом, скоро уступают место рационалистическому отношению к мифологическому преданию, стремлению к его систематизации. Это ведет к радикальным изменениям самого жанра эпоса. В двух поэмах Гесиода 2«Теогония» и «Работы и дни» мир, отображенный фантастически, и художественно неприкрашенная реальность как бы предстают нам раздельно. Первая поэма — мифологическая — все же далека от героической саги. Пафос её — пафос познания. Хаос (пространство), земля, небо и преисподняя, море и океан, солнце и луна, день и ночь и другие явления космоса, а также земной природы и жизни персонифицированы в образах богов, титанов, нимф и их порождений, которые в своей совокупности, в своих связях и отношениях представляют мифологическую картину вселенной. Это была первая попытка воплотить гигантский замысел: свести многочисленные сказания о происхождении богов (теогонию) воедино, связать их в повествование о возникновении мира (космогонию). В этом плане поэма Гесиода — родоначальница ранней греческой натурфилософии, учения о силах и законах природы. Сам поэт говорит о вдохновляющих его Музах, что они «песни поют о законах, которые всем управляют» («Теогония», 66). Но систематизация мифов не приводит поэта к ученой сухости. В «Теогонии» еще много непосредственной и живой образности. Мифы об Уране, Кроне, сторуких и иных чудовищах поражают своей глубокой архаичностью, а образы этих и других богов — своей сырой, необработанной первозданностью и глыбистой монументальностью. Такая картина, как борьба с титанами (титаномахия, 674-720), по силе поэтической фантазии прямо грандиозна, и не случайно она вызвала многочисленные отклики в античном и последующем изобразительном искусстве. Особенной мощи достигает повествование о титаномахии в том месте, где в нее вступает Зевс. Если оно частично и навеяно гомеровским описанием схватки олимпийцев («Илиада», XX), так все же достаточно говорит и о собственном могучем поэтическом воображении Гесиода. О том же свидетельствует и поединок Громовержца с сыном Геи (Земли), стоголовым драконом Тифоном (820-868). Некоторые космические явления воплощены у Гесиода в образы исключительно прекрасные. Только тонкая художественная фантазия могла представить смену светлой и темной частей суток в таком виде:

Сын Иапета 3........ бескрайно-широкое небо На голове и на дланях, не зная усталости, держит В месте, где с Ночью встречается День: чрез высокий ступая Медный порог, меж собою они перебросятся словом — И разойдутся; один поспешает наружу, другой же Внутрь в это время нисходит: совместно обоих не видит Дом никогда их под кровлей своею, но вечно вне дома Землю обходит один, а другой остается в жилище И ожидает прихода того, чтоб в дорогу пуститься. К людям на землю приходит один многовидящим светом, С братом Смерти, со Сном на руках, приходит другая, — Гибель несущая Ночь, туманом одетая мрачным (746-757).

Однако первоначальный замысел — нарисовать картину вселенной путем систематизации мифов и объединения их в своего рода ученый свод, — несомненно, сказался в стиле поэмы. Эпически свежее изложение мифа то и дело уступает в ней место отвлеченному олицетворению и нередко перемежается с простыми перечнями божественных родословных, своего рода каталогами потомков богов. Таковы, например, поименное, занимающее двадцать пять стихов, перечисление дочерей Нерея (240-264) и столь же длинный перечень детей Океана (337-362). В заключение последнего списка поэт должен сказать, что всех их, однако, назвать невозможно, так как имеются три тысячи дочерей — Океанид и столько же сыновей — Потоков.

Наряду с космическими силами и явлениями природы в поэме персонифицируются и явления человеческого бытия: труд и художественное творчество, дары цивилизации, болезни, голод, сон и смерть, зависть и раздоры. Им — в их жизненной реальности — посвящена другая поэма — «Работы и дни». Как по содержанию, так и по стилю она резко отличается от героической и мифологической поэзии, развивавшейся в русле гомеровских традиций. Рассказы о Прометее, Эпиметее, Пандоре, вероятно, перенесенные сюда из «Теогонии» или из другого произведения, имеют лишь иллюстративную функцию и в ткань поэмы органически не входят. В начале «Теогонии», в ее проэмии (запеве), поэт устами олимпийских муз характеризует два возможных пути эпического творчества:

Много умеем мы лжи рассказать за чистейшую правду. Если, однако, хотим, то и правду рассказывать можем (27-28).

Оставив «нас возвышающий обман» поэтической фантазии, Гесиод в «Работах и днях» избрал второй путь — жизненную правду. Обращаясь к своему брату Персу, отнявшему у него земельный надел, поэт говорит об этой частной кривде как о проявлении несправедливости, господствующей в обществе. Стыд и совесть, честность и правосудие из него изгнаны. Цари-дароядцы творят беззаконие, насаждают произвол. Их власть держится на силе, а где сила, там и право (192). Поэт крестьянства, Гесиод сравнивает плачевную долю народа, терпящего насилие аристократической олигархии, с положением соловья, попавшего в когти ястреба. Хищная птица говорит своей жертве:

«Что ты, несчастный, пищишь? Ведь намного тебя я сильнее. Как ты ни пой, а тебя унесу я, куда мне угодно. И пообедать могу я тобой, и пустить на свободу. Разума тот не имеет, кто мериться хочет с сильнейшим: Не победит он его, — к униженью лишь горе прибавит!» (207-211).

Отраженное в этой древней басне сознание зависимости от произвола властвующей знати, чувство беззащитности перед превратностями судьбы и всяких бед обусловили безрадостное мировоззрение поэта.

Путь, пройденный человечеством, ему представляется как нисходящая смена ухудшающихся поколений. От первого, золотого, века, через серебряный, медный и затем героический оно опустилось до железного, заполненного несчастиями, раздорами, войнами, ложью, несправедливостью, бесчестностью. Восточного (вавилонского) происхождения миф получил здесь новое толкование, стал пессимистической философией истории человечества. В этой истории Гесиод видит не движение вперед, не прогресс, а деградацию, ступенчатый регресс.

Свершение Прометея, вернувшего людям огонь, отнятый Зевсом, принесло им лишь множество зол и горестей. Пафос цивилизации, вдохновляющий гомеровские описания искусных изделий, восхищение созданиями умелых рук и изобретательной мысли Гесиоду чужды. К морским путешествиям и приключениям, которые так увлекают поэта «Одиссеи», он относится недоверчиво и неодобрительно. Если автор «Илиады» был связан с большой культурой ионийских городов, то автор «Работ и дней» своими взглядами близок к отсталому беотийскому крестьянству. Поэтому единственно надежным Гесиод считает занятие сельским хозяйством. Хотя в труде он видит кару и мученье, которое Зевс судил людям за хитрость Прометея, но работу рачительного земледельца, поскольку она обеспечивает ему достаток, поэт хвалит. Труд не позор, говорит он, позорно безделье, постыдна праздность человека, который ведет жизнь трутня (303-312). Тянуться к чужому добру безрассудно, и ни к чему хорошему посягательство на него не приведет. Люди должны следовать законам Дике, справедливости, велениям правды. Но можно ли эти веления исполнять, когда видишь кругом лишь сплошную кривду? И поэт с горечью признается: