Мифы - Гай Юлий Гигин Страница 2

12, 135, 165). В целом же, как можно предполагать, в процессе перевода «аттическая» простота оригинала, сохраненная у близких Гигину по форме и дошедших по-гречески Антонина Либерала или Парфения, часто оборачивалась примитивностью, лаконизм — сбивчивой краткостью, а место искусственной и искусной наивности ученых греков занимала неподдельная наивность далеко не столь ученого переводчика.

В книге есть и места, латинское происхождение которых несомненно. Число их незначительно: это фабулы, пересказывающие Вергилия (108, конец фаб. 273) и Овидия (134, 181), цитаты из латинских поэтов (фаб. 8, 177), басня о Заботе (220), а также другие места, отмеченные в комментариях. Неизвестно, являются ли они результатом работы первого составителя-переводчика или одного из тех, кто перерабатывал книгу впоследствии. При этом самые известные мифы, связанные с Римом (Эней, Ромул и Рем, Нума Помпилий) все-таки остались за пределами книги.

Забавно, что некий грамматик, не обращая внимание на греческое происхождение книги Гигина, перевел (или начал переводить) ее обратно на греческий. Случаи обратного перевода были не столь уж редки в единой, но двуязычной литературе империи. Фрагменты этого перевода, содержащие 7 фабул и заглавия еще 25-и (не все из которых сохранились в латинском тексте) были обнаружены в начале XIX века в составе так называемых Hermeneumata Leidenses, учебной хрестоматии переводов с латинского, подписанной именем Досифея Магистра[13].

О датировке и языке

Эти выписки из греческого перевода Гигина ценны тем, что они датированы; они сделаны 11 сентября 207 года от Р. Х., причем книга Гигина была тогда, по словам переводчика, всем известна; сам перевод на греческий был, следовательно, сделан еще раньше. Это устанавливает terminus ante quem, верхнюю границу датировки.

Terminus post quem, нижняя граница, не может быть установлен столь точно. Составитель не мог жить раньше авторов использованных им книг. Наиболее поздним из безусловных источников книги Гигина являются схолии к Аполлонию Родосскому (см. фаб. 14), составление которых датируется временем императора Тиберия или даже Клавдия и позже, т. е. первой половиной I века от Р. Х.[14] Таким образом время составления книги Гигина приходится на эпоху Антонинов (конец I — середину II века от Р. Х.), или на конец II века.

Эта датировка подтверждается и данными языка «Мифов». С одной стороны, Гигин далек от грамматической правильности золотой и серебряной латыни[15], а некоторые слова и словоупотребления в его книге встречаются только в языке II—III века или еще более позднем[16]; с другой — ему не чужда манера вставлять в текст нарочито архаические слова и формы[17], получившая распространение в латинской литературе во II веке от Р. Х. благодаря деятельности школы Фронтона. Это неумение избавиться от привычек разговорной речи в сочетании со стремлением к книжной учености характеризует как самого автора, так и аудиторию, у которой «Мифы» могли найти отклик.

Читатели, переработки, ошибки

Книга Гигина была популярна. Досифей Магистр, назвав ее всем известной и стремясь сказать далее несколько похвальных слов ее пользе, невольно очерчивает круг этих всех: это люди, часто видящие изображения мифологических персонажей (которые были в древности повсюду), знающие (понаслышке?), что образованные «грамматики» должны украшать свою речь мифологическими примерами, но чаще всего встречающиеся с мифами на ставших во время Империи распространеннейшей формой театра представлениях танцовщиков-пантомимов, изображавших «суд Париса» или «отчаяние Ариадны»; а чтобы понимать немые картины пантомимов, весьма полезно, по мысли Досифея Магистра, читать Гигина[18]. Конечно, Гигина читали не только для того, чтобы не скучать на мимическом спектакле, однако образовательная цель (или просто любопытство) была главной. Как полагает Роуз, основу его читательской аудитории составляли провинциальные школьные учителя, magistri ludi, и их ученики. Таким образом, созданная греческой ученой традицией книга после перевода на латинский оказалась тесно связанной с бытовыми, повсеместными формами функционирования мифологии в позднеимперское время; это и определило ее дальнейшую судьбу.

Об активности читателей «Мифов» свидетельствует то, что книга непрерывно видоизменялась. Как уже говорилось, все три источника текста «Мифов», т. е. Фрейзингский кодекс, Ватиканские фрагменты и выписки Досифея, не совпадают друг с другом. Вряд ли следует говорить о каком-то одном или нескольких «эпитоматорах»; изменения, возможно, вносились каждым переписчиком[19]. Податливость фабульной формы, сама мифологическая тематика, всегда взывающая к дополнениям и исправлениям, соображения практической пользы (поскольку, как уже указывалось, книга использовалась в образовательных целях) и отсутствие за именем автора славы и авторитета, сдерживавших бы исправления — всё это толкало переписчиков к тому, чтобы в текст вносились не только новые ошибки, но и сознательные переделки. В результате этих переделок объем «Мифов» возможно, уменьшился с двух книг до одной (о чем свидетельствует ссылка в «Поэтической астрономии», см. выше) и были утрачены многие фабулы (названия некоторых из них сохранились в списке Досифея), а уцелевшие фабулы подверглись сокращениям (те сокращения, о которых можно судить, отмечены в комментариях — фаб. 5, 30, 81, 125), причем иногда сокращенный вариант оставался в рукописи рядом с полным (фаб. 50). С другой стороны, в книгу вставляли как отдельные фразы (например, возмущенное замечание о Кенее в фаб. 14), так и целые фабулы (например, 126-ую, язык и стиль которой свидетельствуют об очень позднем происхождении; возможно, вставлены и фабулы, опирающиеся на латинские источники, см. выше). Вставлялись целые серии фабул: фабулы 258-263 являются выписками из комментариев Сервия к Вергилию, а между фабулами 164 и 165 в рукописи идут две фабулы из Фульгенция. Содержание вставок иногда даже не имеет отношения к мифологии, хотя входит, как и она, в круг минимальной образованности («общеобразовательные» фабулы 221-223, выписанные из «Гебдомад» Варрона, также фабула 276). Забавные каталоги матереубийц и прочих преступников[20], возможно, также отсутствовали в греческом оригинале; подобные списки стали появляться в литературе в конце II — начале III века от Р. Х. (см. прим. к фаб. 155), а в нашем случае они составлялись, как нетрудно заметить, по материалам самой книги, затем дополнялись читателями и переписчиками, вспоминавшими подходящие сведения.

Нам не хочется видеть во всей этой картине развития только картину порчи, иллюстрацию общего падения древней образованности и умирания старой культуры. Дополнение мифологического сборника общеобразовательным материалом полезно для читателей и вполне соответствует духу позднеантичной и раннесредневековой учености (какой мы видим ее у Исидора Севильского или Кассиодора, к сочинению которого «Мифы» текстуально близки в одном месте — фаб. 274), а каталоги совершивших одинаковое преступление или подвергшихся одинаковому несчастью заставляют задуматься об общности и различии ситуаций и проясняют, таким образом, смысловые механизмы сюжетосложения