Публий Назон - Элегии и малые поэмы Страница 21

        «Гость Демофонт погубил Филлиду, любившую гостя;

        Смерти причиною был он, а убийцей — она».

Письмо третье

БРИСЕИДА — АХИЛЛУ

        Пишет тебе Брисеида письмо, уведенная силой.

        Варварской трудно руке ваши чертить письмена.

        Видишь, слова расплылись? Сюда мои слезы упали,

        Но, когда нужно молить, слезы весомее слов.

5     Если я вправе тебя укорять, господина и мужа,

        Выслушай правый укор, о господин мой и муж.

        В том, что меня увели, едва захотел Агамемнон,

        Ты не виновен; но нет, в этом виновен и ты:

        Ибо, едва лишь меня Эврибат и Талфибий позвали,

10   Отдал Талфибию ты и Эврибату меня.

        Где же наша любовь, казалось, оба спросили

        Молча, друг другу в глаза с недоуменьем взглянув.

        Хоть бы ты так не спешил! И отсрочка мучений отрадна.

        Я же ушла — и тебя поцеловать не могла,

15   Волосы только рвала и слезы лила бесконечно:

        Все мне казалось, что вновь — горе! — берут меня в плен.

        Я порывалась не раз обмануть сторожей и вернуться,

        Но ведь поблизости враг, схватит он робкую вмиг.

        Дальше зайду в темноте — и к любой из невесток Приама

20   Пленницу в дар отведут — вот что пугало меня.

        Ты меня отдал затем, что не мог не отдать. Почему же

        Медлит твой гнев и меня ты не потребуешь вновь?

        Сколько ночей мы врозь провели! А ведь мне, уходившей,

        Менетиад прошептал: «Скоро вернешься, не плачь!»

25   Мало того, что меня ты не требуешь. Пылкий любовник,

        Сам добиваешься ты, чтоб не вернули меня.

        Сын Теламона к тебе и Аминтора сын приходили,

        Родственник кровный — един, друг и сподвижник — другой.

        Третий — при них Лаэртид; и меня они рады бы выдать.

30   Льстивые просьбы спеша к ценным прибавить дарам,

        Двадцать медных котлов предлагали тонкой работы,

        Семь треножников — все весом равны и красой,

        Золота дважды пять талантов тебе обещали,

        Дважды шесть скакунов, первых в ристаньях всегда,

35   Семь прекрасных рабынь (вот уж это лишний подарок!),

        Взятых на Лесбосе в плен из разоренных домов;

        Даже одну из троих дочерей Атрида сулили

        В жены тебе, — но жена, право, тебе не нужна.

        Значит, то, что отдать Агамемнону должен ты был бы,

40   Если б меня выкупал, — ты не желаешь принять?

        Я ли виновна, Ахилл, что меня ты дешево ценишь.

        Что отлетела твоя слишком уж быстро любовь?

        Будет ли злая судьба неотступно преследовать слабых?

        Ветер попутный опять парус наполнит ли мой?

45   Ты на глазах у меня разрушил стены Лирнесса,[92]

        А ведь на родине я не из последних была.

        Смертью погибли одной в одном рожденные доме

        Трое, и матерью им мать Брисеиды была;

        Муж мой, хоть был он могуч, на земле обагренной простерся,

50   И содрогалась его кровью залитая грудь.

        Ты мне всех заменил, ты один возместил все потери,

        Ты господином моим, мужем и братом мне был.

        Матери, девы морской, ты клялся божественной силой

        И говорил мне, что в плен взяли на счастье меня.

55   Да! Для того, чтоб отвергнутой быть, вернувшись с приданым,

        Чтобы принять не желал ты ни меня, ни богатств!

        Ходит слух, что заутра, едва покажется Эос,

        Ты тученосным ветрам вверишь холсты парусов.

        Чуть лишь пугливых ушей коснулась жестокая новость, —

60   Сразу дыханье и кровь остановились в груди.

        Если уедешь, меня на кого ты, жестокий, оставишь?

        Кто мне, покинутой, боль ласковым словом уймет?

        Пусть меня раньше земля, я молю, проглотит, разверзшись,

        Или слепящим огнем молния испепелит,

65   Чем без меня под веслом мирмидонским простор поседеет,

        Я же вслед кораблям с берега буду глядеть.

        Если угодно тебе к родным вернуться пенатам,

        Я для твоих кораблей груз нетяжелый, поверь!

        Не как за мужем жена, а как пленница за господином

70   Я поплыву за тобой: прясть ведь умею и я.

        В спальню вступит твою — ну и пусть! — жена молодая,

        Будет прекраснее всех женщин ахейских она,

        Будет достойна стать Юпитера внуку невесткой,

        Не постыдится родства с нею и старец Нерей,[93]

75   Мы же, служанки твои, смиренно будем стараться.

        Чтобы из полных корзин шерсть убывала быстрей.

        Лишь бы мне не пришлось от нее натерпеться обиды:

        Как, я не знаю, но мне будет жена твоя мстить.

        Только бы ты не глядел равнодушно, как волосы рвут мне,

80   Не говорил бы, смеясь: «Нашей и эта была!»

        Нет, как хочешь гляди — лишь бы здесь ты меня не покинул!

        Этот больше всего мучит несчастную страх.

        Ждешь ты, упрямец, чего? Агамемнон кается горько,

        Вся лежит у твоих скорбная Греция ног, —

85   Гнев победи в душе у себя, ты, всегда побеждавший,

        Гектору долго ль еще силы данайцев громить?

        Меч возьми, Эакид, но раньше возьми Брисеиду!

        Марсом ведомый, гони в страхе бегущих врагов!

        Скорби причина твоей, пусть я же ей буду пределом,

90   Из-за меня начался — мною и кончится гнев.

        Нашим мольбам уступить для себя не считай ты позором, —

        Сын Инея на бой вышел по просьбе жены.[94]

        Я это слышала, ты это знаешь: оставшись без братьев,

        Сына надежды и жизнь гневная мать прокляла.

95   Шла война, а он покинул битвы, разгневан,

        Тверд и упорен, помочь родине он не хотел.

        Только жена упросила его, — не в пример мне, несчастной,

        Чьим легковесным словам чаши весов не склонить!

        Я не сержусь: не мне притязать на имя супруги,

100 Лишь как хозяин рабу, звал ты на ложе меня.

        Помню, из пленниц одна назвала меня госпожою;

        «В тягость, — ответила я, — имя такое рабе».

        Мужа прахом клянусь, в могилу наспех зарытым,

        Прахом, который всегда в помыслах свято я чту,

105 Душами братьев клянусь — для меня они стали богами,

        Пав за отчизну в бою, вместе с отчизною пав,

        И головою твоей, что с моею рядом лежала,

        И острием твоих стрел, ведомых близким моим, —

        Ложа ни разу со мной не делил властитель микенский!

110 Если я солгала — можешь покинуть меня.

        Если ж тебе я скажу: «Поклянись и ты, что ни разу

        Не насладился ни с кем!» — станешь ли все отрицать?

        Думают все, ты грустишь — а ты неразлучен с кифарой,

        Ночью подруга тебя нежит на теплой груди.

115 Скажешь, коль спросят тебя, почему ты сражаться не хочешь:

        «Битв не люблю, а люблю лиру, и ночь, и любовь;

        Ведь безопасней лежать, держа в объятьях подругу,

        И по фракийским струнам легкой рукою скользить.

        Чем поднимать и щит, и копье с наконечником острым

120 Или тяжелый шлем, кудри примяв, надевать».

        А ведь когда-то, Ахилл, безопасности мирных занятий

        Предпочитал ты войну, слава прельщала тебя.

        Или, быть может, лишь с тем, чтобы взять меня в плен, ты сражался?

        Может быть, пыл твой остыл с пеплом отчизны моей?

125 Нет, пусть лучше пронзит, — я молю, — пелионская пика,

        Пущена сильной рукой, Гектора храбрую грудь!

        Греки, меня отправьте послом — умолять господина!

        Ваши слова передам меж поцелуев ему.

        Больше сделаю я, чем Тевкра брат[95] или Феникс,

130 Больше, поверьте, чем сам красноречивый Улисс.

        Ведь не пустяк, если вновь обнимут знакомые руки,

        Если напомнит глазам милая грудь о себе.

        Будь ты зол и свиреп, как валы материнского моря, —

        Я тебя и без слов, только слезами сломлю.

135 Пусть до конца отпущенный срок проживет твой родитель,