Публий Назон - Элегии и малые поэмы Страница 35

130 Смерть, от которой спасла брата, она приняла».

        Хочется дальше писать, но рука цепенеет в оковах,

        И отнимает мои силы последние страх.

Письмо пятнадцатое

САФО — ФАОНУ

        Что же, увидев листок, что прилежной исписан рукою,

        Сразу твои глаза руку узнают мою.

        Или, если на нем не прочтешь ты имени Сафо,

        То не поймешь, от кого краткое это письмо?

5     Может быть, спросишь еще, почему переменным размером

        Я пишу, хоть пристал Сафо лирический лад?

        Плачу о нашей любви; а элегия — слезная песня,

        Вторить не может моим горьким слезам барбитон.

        Вся я горю, как горят поля плодородные летом,

10   Если безудержный Эвр гонит огонь по хлебам.

        Ты поселился, Фаон, в полях под Тифеевой Этной.[161] —

        Пламя сильней, чем огонь Этны, сжигает меня.

        Песен, которые я с созвучьями струн сочетала,

        Мне не создать: ведь для них праздной должна быть душа,

15   Юные девушки мне из Метимны и Пирры[162] немилы,

        Все мне немилы теперь жены Лесбосской земли.

        И Анактория мне, и Кидно — обе постыли,

        И на Аттиду глядеть больше не хочется мне;

        Все мне постыли, в любви к кому меня упрекали,

20   Ты присвоил один множества женщин удел.

        Созданы годы твои для утех, и лицом ты прекрасен.

        Было для взоров моих пагубно это лицо!

        Лиру возьми и колчан — и покажешься ты Аполлоном,

        Если крутые рога вырастут — будешь ты Вакх.

25   Дафну любил Аполлон, а Вакх — царевну из Кносса,

        Хоть и не знали они песен и лирных ладов.

        Мне Пегасиды[163] меж тем диктуют нежные песни,

        Всюду по свету звенит славное имя мое.

        Даже Алкей, мой собрат по родной земле и по лире,

30   Так не прославлен, хоть он и величавей поет.

        Пусть красоты не дала мне природа упрямая, — что же!

        Все изъяны ее дар мой с лихвой возместил.

        Ростом мала я — зато мое имя по целому миру

        Слышно: высоко оно — значит, и я высока.

35   Кожа моя не бела; но Персей ведь любил Андромеду,[164]

        Хоть Кефеида была смуглой, как все в той стране.

        Черных голубок порой любит голубь с зеленым отливом,

        К пестрым порой голубям белые горлицы льнут.

        Если искать лишь таких, что тебя красотою достойны,

40   То не найти ни одной — нет, не найти ни одной.

        А по моим ведь стихам я тебе казалась прекрасной,

        Клятвенно ты признавал: я хорошо говорю.

        Пела я; помню, тогда — у влюбленных хорошая память —

        Ты поцелуи не раз мне между песен дарил.

45   Это любил ты, и всем по душе была я Фаону, —

        Больше всего, когда нас к делу Амур призывал.

        Как любил ты моих сладострастных движений свободу,

        Резвость в любовной игре, шепот, утехам под стать,

        Или, после того, как сливало двоих наслажденье,

50   Как ты истому любил в наших усталых телах!

        Новой добычей твоей сицилийские женщины стали.

        Что мне Лесбос теперь? Быть сицилийкой хочу!

        Прочь беглеца моего отошлите из нашего края.

        Жены Нисейской земли, девы Нисейской земли!

55   Пусть его льстивый язык не обманет вас ласковой ложью, —

        Все, что вам говорит, раньше он мне говорил.

        Также и ты, что живешь на сиканских горах, Эрицина, —

        Я ведь твоя, — помоги жрице, воспевшей тебя.

        Прежним неужто путем пойдет судьба моя злая,

60   Будет ли дальше она так же сурова ко мне?

        Шел мне шестой только год, когда матери кости, до срока

        Собраны в пепле костра, выпили слезы мои.

        Брат мой растратил добро, опутанный страстью к блуднице;[165]

        Что же досталось ему? Только позор и разор.

65   Стал, обеднев, бороздить он проворными веслами море,

        Что промотал без стыда — хочет бесчестно нажить;

        Возненавидел меня за мои увещанья, за верность, —

        Вот что мне принесла честных речей прямота!

        Но, будто мало бед, без конца меня угнетавших,

70   Дочка прибавила мне новых тревог и забот.

        Ты последнею стал причиной горя и жалоб:

        Гонит, как прежде, мою ветер враждебный ладью.

        Пряди волос у меня по плечам висят в беспорядке,

        И самоцветных камней нет уж на пальцах моих;

75   Золота нет в волосах, и дарами земли Аравийской[166]

        Больше не пахнут они; грубое платье на мне.

        Что наряжаться теперь? Кому я хочу приглянуться?

        Всех стараний моих рядом виновника нет!

        Нежно сердце мое, легко его стрелами ранить,

80   В нем — причина того, что влюблена я всегда.

        Видно, когда родилась я, такой мне закон положили

        Сестры и спряли тогда мне не суровую нить.

        Либо искусство мое и занятья мне нрав воспитали,

        Нежным, податливым дух Талия сделала мой.

85   Надо ль дивиться тому, что пушком пленил меня первым

        Возраст, который пленить может и зрелых мужей?

        Ты бы, Аврора, его похитила вместо Кефала,

        Да не пускает тебя первый похищенный твой;

        Если бы Феба его увидала всевидящим взором,

90   Волей ее усыплен был бы надолго Фаон;

        В небо его в колеснице своей увезла бы Венера,

        Только боится — а вдруг Марсу понравится он.

        Ты не мальчик уже, но еще и не юноша, — годы

        Самые лучшие! Ты — сверстников честь и краса!

95   К нам, прекрасный, вернись, прижмись к груди моей снова,

        Сам не люби, но любить мне, умоляю, позволь!

        Я пишу, а из глаз невольные катятся слезы;

        Видишь, как много слов в этих размыто строках.

        Пусть ты уехать решил, но ты мог бы смягчить расставанье,

100 Перед разлукою мне молвивши: «Сафо, прощай!»

        Ни поцелуев моих, ни слез не унес ты с собою,

        Я без тревоги жила, боли такой не ждала.

        Кроме обиды, ты мне ничего не оставил на память,

        И у тебя никакой памятки нет от меня.

105 Я и напутствий тебе не дала, да и если дала бы,

        То лишь одно: чтобы ты Сафо не смел забывать.

        Я неразлучным со мной клянусь тебе Купидоном,

        Силой святой девяти избранных мною богинь, —

        Чуть лишь мне кто-то сказал: «Покидает тебя твоя радость», —

110 Долго я не могла ни говорить, ни рыдать.

        Не было слов на устах и слез в глазах пересохших,

        Только стесненную грудь холод сковал ледяной.

        Боль утихла — тогда я ударила в грудь кулаками.

        И не стыдилась при всех с воплями волосы рвать,

115 Словно несчастная мать, что сама бездыханное тело

        Сына несет на руках к месту, где сложен костер.

        Брат мой Харакс, несчастьем сестры упиваясь злорадно,

        Часто ко мне на глаза стал появляться сейчас,

        Чтобы меня устыдить моей печали причиной,

120 «Что ей рыдать? — он твердит. — Дочь ведь жива у нее!»

        Вместе стыд и любовь не ходят; с грудью наружу,

        В порванном платье — такой люди видали меня.

        Нет от тебя мне покоя, Фаон: тебя возвращают

        Сны — и делают ночь ярче погожего дня.

125 Рядом с собой тебя нахожу, хоть ты и далеко,

        Только ведь радость дарят слишком недолгую сны.

        Снится мне, будто твоя рука под моей головою.

        Снится, что на руку мне голову ты положил,

        Твой поцелуй узнаю, языка твоего прикасанье. —

130 Кстати сорвать поцелуй, кстати вернуть ты умел.

        Будто и вправду ты здесь, я шепну тебе слово, ласкаясь,

        Чтобы любви послужить, губы не спят и во сне.

        Стыдно сказать, что бывает затем, — но все же бывает;

        Радуюсь я, а потом быть без тебя не могу.

135 Всходит Титан и взорам себя открывает и землю,

        Я же тоскую, что сон быстро покинул меня.