Диалоги об Атлантиде - Платон Страница 37

Алк. Но как же, Сократ? – в таком случае этот венок, – за то, что ты прекрасно, по-видимому, посоветовал мне, – я возложу на тебя: а богам и венки, и всё прочее обычное поднесем тогда, когда увижу наступление того дня; наступит же он не чрез долгое время, если это будет угодно им.

Сокр. Принимаю и это, и принял бы с удовольствием всё, что ни было бы дано тобою[197]. Как Креон, по рассказу Еврипида, видя увенчанного Тиресиаса[198] и услышав, что он получил эту первую награду от неприятелей за свое искусство, сказал: победный твой венок почитаю счастливым предзнаменованием; ибо мы, как ты знаешь, обуреваемся: так и я эту честь от тебя почитаю счастливым предвещанием; ибо выдерживаю бурю, кажется, не меньшую, чем Креонова, и хотел бы быть победителем твоих любителей.

Гиппий (Иппиас) меньший

ЛИЦА РАЗГОВАРИВАЮЩИЕ:

ЕВДИК, СОКРАТ, ИППИАС

Евд. А ты-то что же молчишь[199], Сократ, тогда как Иппиас столь во многом себя показывает, и не берешься ни хвалить, вместе с другими, что-нибудь им сказанное, ни обличать, если иное, кажется тебе, нехорошо сказано? – особенно когда мы остались уже одни[200], и можем больше выдавать себя за людей, занимающихся философиею.

Сокр. И действительно есть, Евдик, о чем можно бы с удовольствием спросить Иппиаса касательно того, что теперь говорил он об Омире. Ведь я слышал и от твоего отца Апиманта, что Илиада, поэма Омира, превосходнее его Одиссеи, – настолько превосходнее, насколько Ахиллес лучше Одиссея; ибо из этих двух поэм одна написана на Одиссея, другая – на Ахиллеса. Так мне приятно было бы, если бы позволил Иппиас спросить его о том, что ему кажется относительно этих мужей: которого почитает он лучшим? – тем приятнее, что он высказывал нам, как иные многоразличные познания, так и познания о прочих поэтах, и об Омире.

Евд. Что ж? ведь Иппиас, если ты спросишь его, конечно, не поскупится на ответы. Не правда ли, Иппиас, что ты, если Сократ будет тебя спрашивать, станешь отвечать? Или как поступишь?

Ипп. Да, я сделал бы страшное[201] дело, Евдик, если бы теперь бегал от вопросов Сократа, тогда как всякий раз, возвращаясь из дома, – из Элеи в Олимпию, в собрание всех Эллинов, когда там бывают Олимпийские игры[202], являюсь в святилище и говорю: не угодно ли кому того, что приготовлено мною для показания себя? Я буду отвечать желающему ответов, о чем бы кто ни спрашивал[203].

Сокр. Блаженное же достоинство приобрел ты, Иппиас, если каждую олимпиаду вступаешь в святилище с такою доверенностью к твоей душе относительно ее мудрости! И я удивился бы, если бы кто из борцов телесных так бесстрашно и самонадеянно выходил подвизаться с телом, как ты, говоришь, – с душою.

Ипп. Действительно, я имею это достоинство, Сократ; ибо с того времени, как начал подвизаться на Олимпийских играх, никогда и никого не встречал лучше себя.

Сокр. Прекрасно в самом деле говоришь ты, Иппиас; твоя слава есть жертва мудрости – и городу Элее, и твоим родителям. Но что наконец скажешь ты нам об Ахиллесе и Одиссее? который из них, думаешь, и почему лучше? Ведь когда нас здесь, внутри, было много, и ты показывал себя, – я оставлял тебя говорить и не хотел спрашивать. Так как внутри было много народу, то чтобы вопросами не помешать тебе в показании себя: а теперь нас немного, да вот и этот Евдик велит спрашивать; так скажи и научи нас ясно: что говорил ты о тех двух мужах? как различал их?

Ипп. Готов раскрыть тебе, Сократ, еще яснее, чем тогда, что говорю и об этих, и о других: утверждаю, что из мужей, отправившихся к Трое, Омир изобразил самым бравым Ахиллеса, самым мудрым Нестора, самым изворотливым Одиссея.

Сокр. Увы, Иппиас! подаришь ли ты меня чем-нибудь таким, чтобы не смеяться надо мною, если я не пойму тебя и буду часто спрашивать? Нет, постарайся отвечать мне спокойно и удобопонятно.

Ипп. Да ведь стыдно было бы, Сократ, если бы я, уча этому других и получая за то деньги, сам, по случаю твоих вопросов, не соглашался на то же и не отвечал спокойно.

Сокр. Очень хорошо говоришь. Но ведь когда ты сказал, что Ахиллес изображен бравым, мне показалось, что я понимаю твои слова; то же, когда Нестор – мудрейшим: а как скоро ты произнес, что Одиссея поэт изобразил самым изворотливым, – этого, если сказать тебе правду, я вовсе не понял. Скажи-ка мне, не пойму ли так: Ахиллес изображен у Омира не изворотливым?

Ипп. Всего менее, Сократ, самым прямым: таким представляет его Омир и в молитвах[204] (ἐν Λιτᾶις), когда вводит их беседующими друг с другом и когда Ахиллес говорит Одиссею:

Сын благородный Лаертов, герой Одиссей многоумный,

Должен я душу свою тебе объявить откровенно,

Как я и мыслю-таки, да и как совершить преднамерен.

Тот ненавистен мне, как врата ненавистного ада,

Кто в душе скрывает одно, а вещает другое:

Я же вам прямо скажу, что будет исполнено ныне.

В этих стихах открывается нрав того и другого мужа; так что Ахиллес является человеком, любящим истину и прямым, а Одиссей – изворотливым и лживым: ведь произносить эти стихи заставляет он Ахиллеса об Одиссее.

Сокр. Теперь, Иппиас, я, должно быть, уже понимаю, что ты говоришь: ты изворотливым, как видно, называешь лжеца.

Ипп. Особенно, Сократ; ведь Одиссея таким изобразил Омир во многих местах и Илиады и Одиссеи.

Сокр. Так видно Омиру казалось, что любит истину один, а лжец – другой, не тот же самый.

Ипп. Как же иначе было бы, Сократ?

Сокр. И тебе самому кажется это, Иппиас?

Ипп. Всего более; да и странно было бы, если бы не казалось.

Сокр. Так оставим Омира, – тем более что невозможно спросить его, какую имел он мысль, когда писал эти стихи. Но так как ты усвоил себе это мнение и тебе нравится то, что, по твоим словам, говорит Омир; то отвечай вообще и за Омира и за себя.

Ипп. Так и будет. Но спрашивай, о чем тебе хочется, коротко[205].

Сокр. Лжецы, говоришь ты, делают нечто – потому ли, что не могут, как бы больные, делать иначе, или могли бы?

Ипп. Могут отлично – и многое другое, и обманывать