Публий Назон - Элегии и малые поэмы Страница 55

220 Или в запретный для дел Аллии пагубный день,

        Не измышляй предлогов к тому, чтоб остаться поближе,

        Меряй не пройденный путь, а остающийся путь,

        Дней и часов не считай, и на Рим не гляди восвояси:

        В бегстве спасенье твое, как у парфянских стрелков.

225 Скажут: мои предписанья суровы. Согласен, суровы —

        Но чтоб здоровье вернуть, всякую вынесешь боль.

        Часто, когда я болел, случалось мне горькие соки

        Пить, и на просьбы мои мне не давали еды.

        Тела здоровье блюдя, ты снесешь и огонь и железо,

230 И отстранишь от питья мучимый жаждою рот, —

        А чтоб душа ожила, ужель пострадать не захочешь?

        Право же, как посравнить, тела дороже душа.

        Впрочем, в науке моей всего тяжелее — при входе,

        Трудно только одно — первое время стерпеть;

235 Так молодому бычку тяжело под ярмом непривычным,

        Так упирается конь в новой подпруге своей.

        Тяжко бывает уйти далеко от родимых пенатов:

        Даже ушедший нет-нет, да и воротится вспять.

        Это не отчий пенат, это страсть к незабытой подруге

240 Ищет пристойный предлог для виноватой души!

        Нет, покинувши Рим, ищи утешения горю

        В спутниках, в видах полей, в дальней дороге самой.

        Мало суметь уйти — сумей, уйдя, не вернуться,

        Чтоб обессилевший жар выпал холодной золой.

245 Если вернешься назад, не успев укрепить свою душу, —

        Новою встанет войной грозный мятежник Амур,

        Прежний голод тебя истерзает и прежняя жажда,

        И обернется тебе даже отлучка во вред.

        Если кому по душе гемонийские страшные травы

250 И волхвованья обряд, — что ж, это дело его.

        Предкам оставь колдовство — а нашей священною песней

        Феб указует тебе чистый к спасению путь.

        Я не заставлю тебя изводить из могилы усопших,

        Не разомкнётся земля, слыша заклятья старух,

255 Не побледнеет лицо скользящего по небу солнца,

        С нивы на ниву от чар не перейдет урожай,

        Будет по-прежнему Тибр катиться к морскому простору,

        Взъедут по-прежнему в ночь белые кони Луны, —

        Ибо не выгонят страсть из сердец никакие заклятья,

260 Ибо любовной тоски серным куреньем не взять.

        Разве, Медея, тебе помогли бы фасийские злаки,

        Если бы ты собралась в отчем остаться дому?

        Разве на пользу тебе материнские травы, Цирцея,

        В час, как повеял Зефир вслед неритийским судам?

265 Все ты сделала, все, чтоб остался лукавый пришелец;

        Он же напряг паруса прочь от твоих берегов.

        Все ты сделала, все, чтоб не жгло тебя дикое пламя;

        Но в непокорной груди длился любовный пожар.

        В тысячу образов ты изменяла людские обличья,

270 Но не могла изменить страстного сердца устав.

        В час расставанья не ты ль подходила к вождю дулихийцев[287]

        И говорила ему полные боли слова:

        «Я отреклась от надежд, которыми тешилась прежде,

        Я не молю небеса дать мне супруга в тебе,

275 Хоть и надеялась быть женою, достойной героя,

        Хоть и богиней зовусь, Солнца великого дочь;

        Нынче прошу об одном: не спеши, подари меня часом, —

        Можно ли в доле моей меньшего дара желать?

        Видишь: море бушует; ужели не чувствуешь страха?

280 А подожди — и к тебе ветер попутный слетит.

        Ради чего ты бежишь? Здесь не встанет новая Троя,

        Новый не вызовет Рее ей на подмогу бойцов;

        Здесь лишь мир и любовь (нет мира лишь в сердце влюбленном),

        Здесь простерлась земля, ждущая власти твоей».

285 Так говорила она, но Улисс поднимал уже сходни —

        Вслед парусам уносил праздные ветер слова.

        Жаром палима любви, бросается к чарам Цирцея,

        Но и от чар колдовства все не слабеет любовь.

        Вот потому-то и я говорю: если хочешь спасенья —

290 Наша наука велит зелья и клятвы забыть.

        Если никак для тебя невозможно уехать из Рима —

        Вот тебе новый совет, как себя в Риме держать.

        Лучше всего свободы достичь, порвав свои путы

        И бременящую боль сбросивши раз навсегда.

295 Ежели кто на такое способен, дивлюсь ему первый:

        Вот уж кому не нужны все наставленья мои!

        Тем наставленья нужны, кто влюблен и упорствует в этом,

        И не умеет отстать, хоть и желает отстать.

        Стало быть, вот мой совет: приводи себе чаще на память

300 Все, что девица твоя сделала злого тебе.

        «Я ей давал и давал, а ей все мало да мало, —

        Дом мой продан с торгов, а ненасытной смешно;

        Так-то она мне клялась, а так-то потом обманула;

        Столько я тщетных ночей спал у нее под дверьми!

305 Всех она рада любить, а меня ни за что не желает:

        Мне своей ночи не даст, а коробейнику даст».

        Это тверди про себя — и озлобятся все твои чувства.

        Это тверди — и взрастет в сердце твоем неприязнь.

        Тем скорее себя убедишь, чем речистее будешь —

310 А красноречью тебя выучит мука твоя.

        Было со мною и так: не умел разлюбить я красотку,

        Хоть понимал хорошо пагубу этой любви.

        Как Подалирий больной, себе подбирал я лекарства,

        Ибо, стыдно сказать, врач исцелиться не мог.

315 Тут-то меня и спасло исчисленье ее недостатков —

        Средство такое не раз было полезней всего.

        Я говорил: «У подруги моей некрасивые ноги!»

        (Если же правду сказать, были они хороши.)

        Я говорил: «У подруги моей неизящные руки!»

320 (Если же правду сказать, были и руки стройны.)

        «Ростом она коротка!» (А была она славного роста.)

        «Слишком до денег жадна!» (Тут-то любви и конец!)

        Всюду хорошее смежно с худым, а от этого часто

        И безупречная вещь может упреки навлечь.

325 Женские можешь достоинства ты обратить в недостатки

        И осудить, покривив самую малость душой.

        Полную женщину толстой зови, а смуглую — черной,

        Если стройна — попрекни лишней ее худобой,

        Если она не тупица, назвать ее можно нахалкой,

330 Если пряма и проста — можно тупицей назвать.

        Больше того: коли ей отказала в каком-то уменье

        Матерь-природа, — проси это уменье явить.

        Пусть она песню споет, коли нет у ней голоса в горле.

        Пусть она в пляску пойдет, если не гнется рука;

335 Выговор слыша дурной, говори с нею чаще и чаще;

        Коль не в ладу со струной — лиру ей в руки подай;

        Если походка плоха — пускай тебя тешит ходьбою;

        Если сосок во всю грудь — грудь посоветуй открыть;

        Ежели зубы торчат — болтай о смешном и веселом,

340 Если краснеют глаза — скорбное ей расскажи.

        Очень бывает полезно застичь владычицу сердца

        В ранний утренний час, до наведенья красы.

        Что нас пленяет? Убор и наряд, позолота, каменья:

        Женщина в зрелище их — самая малая часть,

345 Впору бывает спросить, а что ты, собственно, любишь?

        Так нам отводит глаза видом богатства Амур.

        Вот и приди, не сказавшись: застигнешь ее безоружной,

        Все некрасивое в ней разом всплывет напоказ.

        Впрочем, этот совет надлежит применять с осмотреньем:

350 Часто краса без прикрас даже бывает милей.

        Не пропусти и часов, когда она вся в притираньях:

        Смело пред ней появись, стыд и стесненье забыв,

        Сколько кувшинчиков тут, и горшочков, и пестрых вещичек,

        Сколько тут жира с лица каплет на теплую грудь!

355 Запахом это добро подобно Финеевой снеди:[288]

        Мне от такого подчас трудно сдержать тошноту.

        Дальше я должен сказать, как и в лучшую пору Венеры

        Может быть обращен в бегство опасный Амур.

        Многое стыд не велит говорить; но ты, мой читатель,

360 Тонким уловишь умом больше, чем скажут слова.