Гелиодор - Эфиопика Страница 6

Хариклея – также идеальный образ. Она наделена неизъяснимой, божественной красотой: разница между нею и недурной собой Тисбой – все равно что разница между богом и человеком. По замыслу Гелиодора, Хариклея своего рода мудрец, и притом софист. Несмотря на свое эфиопское происхождение и на то, что до семи лет она ни слова не знала по-гречески, в романе она уже вполне гречанка. Воспитанная при храме, в мужском обществе, она научилась «многообразному искусству речи». Часто прибегает Хариклея к выдумке, правда вынужденная к тому крайностью: она придерживается того взгляда, что «хороша порою и ложь, если она, принося пользу произносящим ее, ничем не вредит слушающим». И вот Хариклея выдает Теагена за своего брата, притворно льстит разбойнику, так что он очарован ею, словно сиреной. Вместе с тем она недоверчива: опасается даже грека, который приставлен к ней в качестве стража.

Идеальность Хариклеи оттенена у романиста еще следующим образом: если, кроме Теагена, среди мужских персонажей романа имеются положительные, то среди женских персонажей, до появления в конце романа Персинны, матери Хариклеи, их нет. В самом деле, Демэнета, Тисба, ее подруга Арсиноя, старуха – вызывательница мертвых, Арсака, Кибела (перечисление в том порядке, как они появляются в романе) – все сплошь персонажи в той или иной степени отрицательные. На этом фоне ярче выделяется целомудренная Хариклея.

Когда романист изображал страсть замужней женщины – Демэнеты, Арсаки, – у него были литературные образцы: Федра, Медея; для изображения супружеской верности – Гомер, трагедия, эпизод из «Киропедии» Ксенофонта; для любви молодого человека – новая комедия, александрийская элегия. Но для изображения любви семнадцатилетней девушки, какова Хариклея, стольких образцов не было. Не мудрено, что его влюбленная, но до побега с Теагеном еще скрывающая это, Хариклея похожа на страдающую Федру. Согласно уже имевшемуся штампу греческого романа, любовь возникает с первого взгляда. Из философской литературы в духе платонизма берется и обоснование: души с первой же встречи находят друг друга. Любовь эта на всем протяжении романа – сплошное мученье. Если присмотреться к соотношению, сколько места в романе Гелиодора посвящено описанию любовных переживаний Теагена и Хариклеи, и сколько – всему другому, то можно сделать вывод, что для автора были интереснее картины пестрого мира, полного диковинок и движения, чем однообразная, стабильная любовь героя и героини, не претерпевающая никаких изменений от начала до конца. Теаген и Хариклея играют в романе роль своего рода реактива: стоит им где-нибудь очутиться, их присутствие заставляет окружающих сильнее проявлять свои свойства и наклонности. Можно сказать, что в любовном романе Гелиодора изображена не столько любовь, сколько реакция окружающего мира на любовь молодой четы. Любовь является поводом показать многообразие мира и человечества – это был новый прием, внесенный греческим романом в литературу, совершенно отличный от искусства героической и классической трагедии. Расположить священные воспоминания великого национального прошлого, весь унаследованный реквизит вокруг переживаний молодой четы – это значило исказить историческую перспективу и, в сущности, умалить всё. Но это значило также верно отразить сознание людей поздней античности, эпохи общественного распада.

Роман Гелиодора свидетельствует о наплыве темных, таинственных религиозных представлений, идущих с Востока. Гелиодор даже намекает, что он в этой области знает больше, чем это выражено в его романе. «Да простится нам все сказанное, – говорит он, – и да будут почтены полным молчанием большие таинства» (IX, 10). В эту же эпоху Филострат составил по поручению императрицы Юлии Домны жизнеописание чудотворца Аполлония Тианского. Там, как и у Гелиодора, осуждается магия, занятие нечестивое, но приветствуется теургия. Аполлоний из Египта отправляется в Эфиопию, знакомится там с гимнософистами, выступает против кровавых жертвоприношений (даже такая деталь, гелиодоровский камень пантарб, встречается у Филострата). Однако Гелиодор рационалистичнее Филострата, и для него характерно двоякое объяснение явлений: сверхъестественное и наряду с этим не противоречащее ему естественное. Так, рабыня Арсаки симпатизировала Хариклее, потому что привязалась к ней за время совместной жизни и потому что ее подвигла на то воля божества.

Особую роль играет в романе Аполлон, чья воля, открываемая в сновидениях (сны Харикла и Каласирида) и в оракулах, движет поступками героев. Недаром Теаген и Хариклея выбирают для взаимного опознания пароль «пифиец» и «пифийка», то есть люди, связанные так или иначе с пифийским святилищем. В развязке романа Хариклея перед казнью взывает к Гелиосу: владыке Гелиосу молится и царь Эфиопии.

Романист прямо говорит сам, что божество дало развитие всему действию и привело к созвучию величайшие противоположности. Кровавые жертвоприношения отменяются, герой романа – Теаген – получает сан жреца Аполлона. Весь роман Гелиодора стоит под знаком Гелиоса. Но романист прямо говорит, что Аполлон – это то же самое, что Гелиос. Это характерно для эпохи, когда жил Гелиодор. Аполлон – бог света и духовных озарений – занял в то время одно из центральных мест в культе и религиозном мировоззрении.

Роман Гелиодора входит в эту линию преимущественного культа солнца. Аполлон, почитаемый в Дельфах, – это Гелиос, почитаемый в Эмесе и в Мерое. Аполлон ведет ход драмы, Гелиос ее увенчивает в своей любимой стране – в Эфиопии. Слова «грек» («эллин») «греческий» («эллинский»), так подчеркнуто употребляемые Гелиодором в его романе, означали в эпоху борьбы религий не только национально-языковую принадлежность, но и религиозную (по христианской терминологии – «язычник»). Роман Гелиодора, следовательно, в свое время воспринимался как полемически заостренный, с определенно направленной «эллинской» тенденцией.

В дошедших до нас средневековых, восходящих к античности, рукописях романа имеется в самом конце приписка: «Такое завершение получила эфиопская повесть о Теагене и Хариклее. Ее сочинил муж финикиянин из Эмесы, из рода Гелиоса, сын Теодосия Гелиодор. Достигла конца книга Гелиодора». Это единственное «биографическое свидетельство», которое мы имеем о Гелиодоре. Вряд ли оно исходит от самого автора – это было мало принято тогда; вероятно, приписка была сделана переписчиком, притом с какою-то целью. В самом деле: автор романа обозначен в ней как «муж финикиянин» (анер фойникс). Слово «муж» («человек») прибавлено, как можно думать, для того, чтобы «фойникс» не было принято за собственное имя (по Филострату, так звали одного из видных софистов, а по Гомеру – воспитателя Ахилла), или за иносказание (мифологический феникс, возрождающийся из пепла и огня), а «финикиец» не обязательно понимать в смысле указания на национальность. Роман, проникнутый, как мы видели, горделивым греческим самосознанием, мог быть написан только греком, а «финикиец» могло означать, что он уроженец римской провинции Сирия-Финикия: автор приписки следом за словом «финикиец» спешит указать, что Гелиодор был «финикиец» не из какого-нибудь глухого места, а из Эмесы – города, как известно, совершенно эллинизированного, с преимущественно греческим населением. Эмеса славилась своим храмом Гелиоса и играми, справлявшимися в честь солнечного божества. Эмесский жрец Гелиоса – Гелиогабал стал императором. Эмеса же была родиной Александра Севера.

Согласно приписке к роману, оказывается, его автор происходил не много не мало, как из рода Гелиоса; отца его звали Теодосий (Богоданный), а он сам носил имя Гелиодор, то есть Солнцедар, что очень похоже на псевдоним.

Тенденция приписки очевидна: автора романа она выдвигает как земляка высокопоставленных особ, в какой-то мере причастного, как и они, к преимущественному почитанию Гелиоса. Все это имело политический смысл при Северах и позволяет отнести роман именно к их эпохе, то есть к первой четверти III века н. э., что вполне согласуется и с внутренними признаками самого романа.

Можно с несомненностью полагать, что роман Гелиодора много читался в свое время, хотя прямых свидетельств об этом до нас не дошло. Популярность подобного рода романов в поздние века античности и на ее исходе подтверждается наличием их влияния в таких литературных памятниках, как греческие жития святых. Они составлялись людьми малообразованными, и в них очевидны следы романов, даже и любовных. Применительно к Гелиодору легко себе представить переход от романа к житию: ведь Теаген и Хариклея сущие мученики, их гнал и преследовал окружающий злой мир, но они своей неколебимой верностью все же стяжали себе венец – у Гелиодора венец брачный. Стоит заменить их взаимную страсть отношениями учителя и его последовательницы, – и получатся страстотерпцы идейные. Впрочем, и у Гелиодора дается скорее идея любви, чем ее конкретизация.