Фукидид - История Страница 60

1 Ср. III69,1. / 21 50,3.

77. Демократические власти на острове пришли в смятение. Народ страшился внутренних врагов не менее, чем пелопоннесских кораблей. Тотчас же было решено снарядить 60 кораблей и, укомплектовав экипажем, по мере их оснащения посылать против врага, хотя афиняне советовали сначала предоставить выступить им одним; самим же керкирянам они предлагали следовать за ними, как только соберут свои силы. Когда эти наспех оснащенные корабли керкирян поодиночке сблизились с неприятелем, тотчас же два из них перешли на сторону неприятеля, а на других начались раздоры среди экипажа, да и вообще на кораблях царил полный беспорядок. Едва только пелопоннесцы заметили раздоры и замешательство в рядах противника, как двадцать их кораблей в боевом строю атаковали керкирян, а остальные обратились против двенадцати афинских кораблей, в числе которых были государственные корабли «Саламиния» и «Парал»1.

1 III 33,1.

78. Керкиряне, нападая в беспорядке, каждый раз небольшими отрядами и без помощи афинян, терпели тяжелый урон. Афиняне же, опасаясь численного превосходства противника и охвата им своих кораблей, не решались атаковать главные силы или центр стоявшей против них эскадры. Они атаковали крыло вражеской эскадры и потопили один корабль. Затем, когда неприятельские корабли образовали круг, афиняне стали охватывать их, пытаясь привести в замешательство. Когда пелопоннесцы, стоявшие против керкирян, заметили этот маневр афинян, то, опасаясь повторения неудачи при Навпакте1, пошли на помощь своим, и вся пелопоннесская эскадра атаковала афинян. Поэтому афиняне стали отходить, гребя кормой вперед, в надежде, что их медленное отступление даст возможность керкирянам оторваться от противника, тем более что неприятельская атака была теперь направлена на них. Эта морская битва окончилась около захода солнца.

1 4184.

79. Демократы на Керкире опасались, что враги после победы нападут на город или начнут какие-либо враждебные действия, например, захватят молящих олигархов на острове1. Тогда они перевели молящих обратно в святилище Геры и установили в городе строгую охрану. Пелопоннесцы между тем, хотя и выиграли сражение, все же не решались с моря напасть на город и возвратились на свою стоянку с 13 захваченными керкирскими кораблями. И на следующий день они еще не отважились атаковать город, хотя в нем царили смятение и ужас. Как говорят, Брасид советовал Алкиду сделать попытку овладеть городом; однако не он, а Алкид имел решающее слово. Итак, пелопоннесцы высадились только у мыса Левкимны2 и стали опустошать страну.

1 III 75, 5.

2 I 30,1.

80. Между тем демократы на Керкире, с ужасом ожидая нападения пелопоннесской эскадры, вступили в переговоры с молящими в святилище и с остальными противниками о необходимых мерах для спасения города. Некоторых из них даже убедили вступить в корабельные экипажи. Несмотря на волнения, демократам удалось укомплектовать экипажем еще 30 кораблей. Пелопоннесцы между тем до полудня разоряли страну, а затем ртплыли назад. С наступлением ночи сигнальными огнями пелопоннесцам передали известие о приближении от Левкады 60 афинских кораблей. Эти корабли под командой Евримедонта, сына Фукла1, были посланы афинянами после получения вести о восстании на Керкире и о предполагаемом походе туда Алкида.

1 Евримедонт — выдающийся афинский военачальник.

81. Тем временем пелопоннесцы еще в ту же ночь с величайшей поспешностью отплыли домой, держась вдоль побережья. У Левкады они с помощью лебедок перетащили свои корабли через перешеек (чтобы неприятель не заметил огибающую остров эскадру) и благополучно возвратились домой. Узнав о подходе аттических кораблей и о том, что неприятель скрылся, демократы на Керкире ввели в город мессенские отряды1, до сих пор находившиеся за городскими стенами2, и приказали кораблям, укомплектованным экипажами, плыть вокруг острова в Гиллайскую гавань3. Пока эти корабли шли, демократы принялись убивать в городе тех из своих противников, кого удалось отыскать и схватить. Своих противников, согласившихся служить на кораблях, они заставили сойти на берег и перебили их всех. Затем, тайно вступив в святилище Геры, они убедили около 50 находившихся там молящих выйти, чтобы предстать перед судом, и осудили всех на смерть. Однако большая часть молящих не согласилась выйти. Когда они увидели, что происходит с другими, то стали убивать друг друга на самом священном участке. Некоторые повесились на деревьях, а другие покончили с собой кто как мог. В течение семи дней, пока Евримедонт после своего прибытия с 60 кораблями оставался на острове, демократы продолжали избиение тех сограждан, которых они считали врагами, обвиняя их в покушении на демократию, в действительности же некоторые были убиты из личной вражды, а иные — даже своими должниками из-за денег, данных ими в долг. Смерть здесь царила во всех ее видах. Все ужасы, которыми сопровождаются перевороты, подобные только что описанному, все это происходило тогда на Керкире и, можно сказать, даже превосходило их. Отец убивал сына, молящих о защите силой отрывали от алтарей и убивали тут же. Некоторых даже замуровали в святилище Диониса4, где они и погибли.

1 См. III 75,1.

2 III 75,1.

3 III 72,3.

4 Местонахождение святилища неизвестно.

82. До такой неистовой жестокости дошла эта междоусобная борьба. Она произвела ужасное впечатление, особенно потому, что подобное ожесточение проявилось впервые. Действительно, впоследствии весь эллинский мир был потрясаем борьбой партий. В каждом городе вожди народной партии призывали на помощь афинян, а главари олигархов — лакедемонян. В мирное время у партийных вожаков, вероятно, не было бы ни повода к этому, ни склонности. Теперь же, когда Афины и Лакедемон стали враждовать, обеим партиям легко было приобрести союзников для подавления противников и укрепления своих сил, и недовольные элементы в городе охотно призывали чужеземцев на помощь, стремясь к политическим переменам. Вследствие внутренних раздоров на города обрушилось множество тяжких бедствий, которые, конечно, возникали и прежде и всегда будут в большей или меньшей степени возникать, пока человеческая природа останется неизменной, различаясь лишь по своему характеру в зависимости от обстоятельств. Действительно, во время мира и процветания как государство, так и частные лица в своих поступках руководятся лучшими мотивами, потому что не связаны условиями, лишающими их свободы действий. Напротив, война, учитель насилия, лишив людей привычного жизненного уклада, соответственным образом настраивает помыслы и устремления большинства людей и в повседневной жизни. Этой междоусобной борьбой были охвачены теперь все города Эллады. Города, по каким-либо причинам вовлеченные в нее позднее, узнав теперь о происшедших подобного рода событиях в других городах, заходили все дальше и дальше в своих буйственных замыслах и превосходили своих предшественников коварством в приемах борьбы и жестокостью мщения. Изменилось даже привычное значение слов в оценке человеческих действий. Безрассудная отвага1, например, считалась храбростью, готовой на жертвы ради друзей, благоразумная осмотрительность — замаскированной трусостью, умеренность — личиной малодушия, всестороннее обсуждение — совершенной бездеятельностью. Безудержная вспыльчивость признавалась подлинным достоинством мужа. Забота о безопасности была лишь благовидным предлогом, чтобы уклониться от действия. Человек, поносящий других и вечно всем недовольный, пользовался доверием, а его противник, напротив, вызывал подозрения. Удачливый и хитрый интриган считался проницательным, а распознавший заранее его планы — еще более ловким. С другой стороны, того, кто заранее решил отказаться от участия в политических происках, того считали врагом своей партии и трусом, испугавшимся противника. Хвалили тех, кто мог заранее предупредить доносом задуманную против него интригу или подталкивал на это других, даже не помышлявших о подобных действиях. Политические узы оказывались крепче кровных связей, потому что члены гетерий2 скорее шли очертя голову на любое опасное дело. Ведь подобные организации отнюдь не были направлены ко благу общества в рамках, установленных законами, но противозаконно служили лишь для распространения собственного влияния в своекорыстных интересах. Взаимная верность таких людей поддерживалась не соблюдением божеских законов, а скорее была основана на совместном их попирании. Они соглашались на миролюбивые предложения противников, когда те одерживали верх, если считали их выгодными, и принимали меры предосторожности, но вовсе не из благородных побуждений. Отомстить за обиду ставилось выше, чем избегнуть обиды. Взаимные клятвы, даваемые для примирения, обе стороны признавали лишь средством для того, чтобы выиграть время в трудном положении, и считали себя связанными ими лишь до тех пор, пока не соберутся с силами для новой борьбы. Кто при удобном случае первым осмеливался нанести удар врагу, мстил ему с большим наслаждением в минуту его слабости, когда тот чувствовал себя в безопасности, полагаясь на клятвенное обещание противника, чем в открытом бою; к тому же ведь нападающий мог не только рассчитывать на верный успех, но даже и прославиться тем, что одолел врага коварством: большинство людей предпочитает слыть ловкими плутами, нежели честными глупцами; первым они гордятся, а последнее считают постыдным. Причина всех этих зол — жажда власти, коренящаяся в алчности и честолюбии. Отсюда проистекает и жгучая страсть к соперничеству, когда люди предаются спорам и раздорам. Действительно, у главарей обеих городских партий на устах красивые слова: «равноправие для всех» или «умеренная аристократия». Они утверждают, что борются за благо государства, в действительности же ведут лишь борьбу между собой за господство. Всячески стараясь при этом одолеть друг друга, они совершали низкие преступления, но в своей мстительности они заходили еще дальше, руководствуясь при этом не справедливостью или благом государства, а лишь выгодой той или иной партии. Достигнув власти путем нечестного голосования3 или насилием, они готовы в каждый момент утолить свою ненависть к противникам. Благочестие и страх перед богами были для обеих партий лишь пустым звуком, и те, кто совершал под прикрытием громких фраз какие-либо бесчестные деяния, слыли даже более доблестными. Умеренные граждане, не принадлежавшие ни к какой партии, становились жертвами обеих, потому что держались в стороне от политической борьбы или вызывали ненависть к себе уже самим своим существованием.