Публий Назон - Элегии и малые поэмы Страница 65

        Часто дождливые тут южный ветер тучи наводит

        С ливнями, и снеговой скрыта земля пеленой.

        После ж, как только Титан, заходя в Гесперийские воды,

        Снимет с пурпурных коней блеск самоцветный ярма,

75   Ночью кто-нибудь тут, глаза поднимая ко звездам,

        Спросит: «Где же лучи Лиры, блиставшей вчера?»

        Лиру ища, он и Льва заметит спину, который

        Наполовину уже скрылся внезапно в волнах.

        Ну, а Дельфин, что тебе был виден в звездном уборе,

80   Он от твоих убежит взоров в грядущую ночь.

        Он — иль счастливый клеврет, проследивший любовные шашни,

        Или же тот, кем спасен с лирой лесбийской поэт.

        Морю какому, какой стране Арион не известен,

        Волны морские смирять песней умевший своей?

85   Часто при пенье его и волк за овцою не гнался,

        Часто, от волка бежав, бег прекращала овца.

        Часто под сенью одной и собаки и зайцы лежали,

        Часто была на скале рядом со львицею лань.

        Бросив все сплетни свои, с Палладиной птицей[352] ворона,

90   С коршуном вместе могла дружно голубка сидеть.

        Кинфия[353] часто твоим, Арион, восхищалася пеньем,

        Будто бы это не ты вовсе, а брат ее пел.

        Имя твое, Арион, Сицилия вся прославляла

        И в Авзонийской земле славилась лира твоя.

95   В путь оттуда домой корабль Арион себе выбрал

        И погрузил на него то, что искусством добыл.

        Верно, несчастный, тебя пугали и ветры и волны,

        Но оказалось тебе море верней корабля.

        Вот уже кормчий стоит, обнаженным мечом угрожая,

100 И соучастников с ним вооружилась толпа.

        Кормчий, зачем тебе меч? Кораблем управляй ненадежным

        Разве такая твоим пальцам доверена снасть?

        Страха не зная, певец говорит: «Не боюся я смерти,

        Но разрешите вы мне тронуть кифару и спеть».

105 Все согласились, смеясь. Тогда он венок надевает,

        Что и твоим бы, о Феб, мог подойти волосам;

        Длинный плащ он надел, окрашенный пурпуром тирским,

        И зазвучала струна, тронута пальцем его.

        Слезным напевом он пел, подобно как острой стрелою

110 Лебедь пронзенный в висок кличет последнюю песнь.

        Тотчас, наряда не сняв, он прыгает прямо в пучину:

        Всю орошают корму синие брызги воды.

        Тут-то (возможно ль?) дельфин изогнутой круто спиною

        Необычайную вдруг ношу принял на себя.

115 Он же, с кифарою сидя на нем, в награду за помощь

        Снова поет и своей песней смягчает волну.

        Боги благое следят. Юпитер дельфина возносит

        В небо и девять ему звезд в награжденье дает.

        Мне бы твоей обладать и тысячью звуков, и грудью,

120 Коими ты, Меовид, встарь Ахиллеса воспел,

        Раз, чередуя стихи, пою я священные ноны,

        День, что великий почет фастам собой придает.

        Дух мой слабеет, и мне не по силам эта задача:

        Славить приходится мне этот особенно день.

125 Ну не безумно ль на стих элегический тяжесть такую

        Мне возлагать? Нужен здесь лишь героический стих.

        Отче отчизны[354] святой, народ и сенат тебе имя

        Это даст и даем, всадники, также и мы.

        Был таковым по делам ты и раньше, а назван позднее

130 Именем этим. Отцом был ты для мира давно.

        Так величают тебя на земле, как Юпитера в горнем

        Небе: ты людям отец, он же — небесным богам.

        Ромул, ему уступи: это он неприступными сделал

        Стены, которые Рем мог и прыжком одолеть.

135 Татия ты покорил, Куры малые, как и Ценину;[355]

        Риму при нашем вожде солнце сияет везде.

        Ты, уж не знаю какой, обладал неприметной земелькой, —

        Всем, что под небом лежит, Цезарь владеет теперь.

        Ты похититель, — а он целомудрия жен охранитель;

140 Ты нечестивцев спасал, — искореняет он зло;

        Ты за насилье стоял, — соблюдает Цезарь законы;

        Ты над отчизной царил, — первоначальствует он.[356]

        Рем обвиняет тебя, а он и врагов извиняет,

        Бог ты по воле отца, богом он сделал отца.

145 Но уж идейский юнец[357] показался до пояса в небе

        И проливает теперь смешанный с нектаром дождь.

        Вот уже тот, кого бил, бывало, северный ветер,

        Радостен: веет на нас с запада мягкий Зефир.

        Пять уже дней Люцифер над морской загорается гладью:

150 Скоро должно наступить время весеннее вновь.

        Все-таки не обманись: холода не ушли, не уходят,

        И уходящей зимы знаки не скоро пройдут.

        Третья ночь подойдет: ты узришь, что Медведицы Сторож[358]

        Без промедленья свои вытянул обе ноги.

155 Между гамадриад у Дианы-лучницы в сонме

        Хора святого ее нимфа была Каллисто.

        Лука богини она, рукою коснувшись, сказала:

        «Девственности моей будь ты свидетелем, лук».

        Клятву одобрив ее, сказала Кинфия: «Твердо

160 Клятвы держись и моей главною спутницей будь».

        Клятву сдержала б она, да была красота ей помехой;

        Смертных не знала — в соблазн вводит Юпитер ее.

        Феба, на диких зверей наохотясь в лесу, возвращалась

        В пору полдневной жары или уже ввечеру.

165 Только лишь в рощу вошла (а в роще под сенью дубовой

        Был глубокий ручей, свежей текущий водой), —

        «Здесь, говорит, в лесу окунемся, Тегейская дева!»

        Вспыхнула тут Каллисто, девы название вняв.

        Феба и нимф позвала, снимают нимфы одежды,

170 Эта же ждет и стыдом тайну свою выдает:

        А как рубашку сняла, полнота несомненная чрева

        Тотчас являет сама тайное бремя свое.

        «Клятвопреступная дочь Ликаона! — сказала богиня, —

        Прочь из сходбища дев, чистой воды не скверни!»

175 Десять раз месяц свои рога смыкал в полнолунье,

        Как обратилась дотоль слывшая девою в мать.

        В ярость Юнона пришла и меняет облик несчастной

        (Можно ли так? Ведь она не по любви отдалась!)

        И восклицает, увидев соперницу в образе зверя:

180 «Пусть теперь обнимать будет Юпитер ее!»

        Та, что недавно была Юпитеру вышнему милой,

        Грязной медведицей став, бродит по диким горам.

        Шел уж шестнадцатый год ребенку, зачатому втайне,

        Как повстречалася мать с первенцем-сыном родным.

185 Словно узнавши его, она, обезумевши, стала

        И завопила, и вой был материнским ее.

        Юноша тут же ее пронзил бы дротиком острым,

        Коль не восхитили б их в сферы всевышних богов.

        Рядом созвездья горят: Медведицей мы называем

190 Ближнее, вслед же за ней Сторож блистает ее.

        Но не смягчилась Юнона и Тефию просит седую

        Не допускать до своих синих Медведицу вод.[359]

        Сельского Фавна дымят алтари в наступившие иды

        Там, где теченье реки остров у нас разделил.

195 В сей знаменательный день под напором оружья вейентов

        Триста шесть Фабиев враз пали в кровавом бою.[360]

        Бремя защиты и груз правления Городом принял

        Дом лишь один, и взялись родичи все за мечи.

        Вышли все, как один, родовитые воины вместе.

200 Каждый годился б из них стать предводителем всех.

        Есть тропа от ворот Карменты у Януса храма;

        Нет тут пути никому: эти закляты врата.

        Здесь, как молва говорит, все триста Фабиев вышли:

        Нет на воротах вины, только заклятье на них.

205 Быстрым бегом они достигли потока Кремеры

        (Хищно катила она бурные воды свои).

        Лагерь устроили там и, мечи обнажив, устремились,

        Марсом объятые, в бой, войско тирренцев громить, —

        Истинно так свирепые львы ливийских ущелий