Юэ Дун - Дополнение к Путешествию на Запад

Дополнение к Путешествию на Запад

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вся бездна созданий —предвечноединого плоть;Предвечноединоеобъемлет землю и твердь.Для здешнего мираотверз проницательный взор;Хотел бы постигнутьприроду рек и хребтов[1].

Краснеют пионы, зловредно Страсть-Рыбы дыханье;Великий Мудрец не спешит посылать поминанье.

 В этой главе рассказывается о том, как Страсть-Рыба учинила смуту и ввела в соблазн Ум-Обезьяну. Вглядитесь: нескончаемый поток мирских страстей — все равно что плывущие облака и обманчивые сновидения.

Сказывают, что, с тех пор как Танский монах и три его ученика миновали Огнедышащую гору, прошло немало времени, дни складывались в месяцы, и снова наступила пора весенней зелени. Танский монах сказал:

— Мы шли без отдыха днем и ночью, не зная даже, сподобимся ли когда-нибудь лицезреть Будду. Эй, Укун, ты уже несколько раз хаживал на Запад, скажи, долго ли нам еще идти? И сколько чудищ нам еще предстоит встретить?

— Не беспокойтесь, учитель, — ответил Сунь Укун. — Если мы, ваши ученики, взялись за дело, нам не страшно даже чудовище величиною с небо!

Едва он это произнес, как перед их взором открылась дорога в горах. Повсюду цветы — и только что опавшие, и уже увядшие, — ярким ковром устилали они землю, стволы бамбука склонились над тропой, а в лучах солнца ярким огнем горел огромный куст пионов. 

Цветов опавших дивный коверсхож с волшебной парчою,Повсюду увядшие лепесткиспорят прощальной красою.Зато расцветшие чудо-цветысолнце встречают улыбкой,От ветра стойко хранят росув бутонах обманчиво-зыбких.В небесных высях плывут облака,поспешая куда-то,И бабочки льнут к неземным цветам,шалея от их аромата.Кого из красоток Дворца Весныс пионом сравнить бы посмели?Яшмоволикую[2], если онав облаке легкого хмеля.

— Ах, какие красные эти пионы! — воскликнул Сунь Укун.

— Нет, не красные, — возразил Танский монах.

— Должно быть, ваши глаза, учитель, ослеплены блеском весеннего дня, если вы не видите, что эти пионы красные,— сказал Сунь Укун. — Слезьте с лошади и посидите здесь, а я тем временем пошлю за Бодисаттвой — Царем Лекарств, и он вернет вам зрение. Не стоит обрекать себя на тяготы странствия, коли ваши глаза более не способны служить вам. Если вы пойдете по неверному пути, вам некого будет винить, кроме самого себя.

— Вот нахальная обезьяна! — вскричал монах. — Ты сам ослеп, а говоришь, что не видят мои глаза!

— Но если вы не лишились зрения, то почему говорите, что эти пионы не красные? — не унимался Сунь Укун.

— Я не говорил, что пионы не красные. Я только сказал, что не пионы красные.

— Если не пионы красные, учитель, то лучи солнца, падающие на пионы, делают их красными.

Когда Сунь Укун заговорил про солнце, монах решил, что его спутник лишился последнего ума.

— Тупая обезьяна! — заорал он. — Ты сам красный! Сначала говорил про пионы, теперь — про солнце, мелешь вздор, как последний невежа!

— Вы, верно, изволите шутить, учитель, — обиделся Сунь Укун. — Шерсть на моем теле везде бурая, поддевка из тигровой шкуры полосатая, а монашеская ряса серая. Где же вы увидели на мне красное?

— Да все дело-то в том, что у тебя не тело, а сердце красное, — ответил монах. — Послушай-ка лучше мою гатху[3]. — И, не слезая с лошади, он произнес нараспев:

Нет, совсем и не красенэтот красный пион;Истинно красным сердцеммой ученик наделен.Видишь: с пионоввсе лепестки опали,Словно пионывовсе и не расцветали. 

 После того как Танский монах прочел гатху и его лошадь прошла еще сотню шагов, путешественники увидели вокруг пиона целую толпу девушек в красных весенних одеждах. Девы вместе с ребятишками беспечно резвились, собирая букеты цветов, сплетая коврики из травы и баюкая кукол. Завидев паломников с Востока, они захихикали, смущенно прикрывая лица рукавами.

От неожиданности монах растерялся.

— Давай свернем на другую дорогу, где не так людно, — сказал он Сунь Укуну. — Боюсь я, что на этом зеленом-презеленом весеннем лугу девицы причинят нам немало беспокойства.

— Учитель, — признался Сунь Укун, — я давно уже хотел сказать вам кое-что, да все не решался, опасаясь обидеть. У вас, учитель, всегда было два больших недостатка: склонность к умничанью и любовь к книжному чань[4]. Говоря об умничанье, я имею в виду вашу привычку обо всем беспокоиться раньше времени. Говоря о книжном чань, я имею в виду ваше пристрастие к чтению стихов и рассуждениям о принципах, а еще желание мерить настоящее прошлым и толковать о сутрах да гатхах. От книжного чань ох как далеко до настоящей святости, а любитель умничать только приманивает к себе демонов. Избавьтесь от этих недостатков, и вам не составит труда дойти до Запада.

Речь Сунь Укуна пришлась не по душе монаху.

— Нам нечего опасаться, учитель, — вновь заговорил Сунь У кун. — Они существа мирские, а мы от мира ушли. Хотя мы стоим на одной дороге, сердца-то у нас разные.

Услышав эти слова, Танский монах стегнул свою лошадь и поскакал вперед. Вдруг из толпы девушек выбежали дети и окружили лошадь Танского монаха. С любопытством оглядев необычного всадника, они пустились в пляс, выкрикивая: «Глядите-ка, он уже совсем взрослый, а одет как нищий мальчишка!»

Мог ли монах, человек тихий и благонравный, справиться с этими маленькими разбойниками? Он попытался уговорить их разойтись, но не тут-то было, попробовал пригрозить, но дети, ничуть не испугавшись, продолжали кричать: «Такой большой, а одет как нищий мальчишка!»

Монах не знал, что и делать. Он снял рясу, скатал ее в узел и уселся на траву. А дети не унимались. «Дай нам твое одноцветное платье оборванца-нищего! — кричали они. — А не дашь, мы пойдем домой и попросим наших мам сшить платья из лоскутьев цвета свежей травы и темной листвы, зеленой ветки ивы и изумрудной птицы би-и, а еще вечерней зорьки, серой ласточки, соевой приправы, небесной синевы и розового персика, драгоценной яшмы, лотосового стебля и лотосовых цветов, голубого серебра, белого рыбьего брюха и расплывов туши; бирюзовых валунов, цветущего тростника, всех оттенков зелени, плодов личжи, кораллов со дна моря, зеленого хохолка утки, а еще цвета слов, которые можно читать задом наперед, и цвета мыслей, которыми можно вертеть и так и сяк. Вот тогда мы не будем просить у тебя твою нищенскую одежду!»

Танский монах отрешенно сидел с закрытыми глазами, не произнося ни звука. Чжу Бацзе не мог взять в толк, что происходит с учителем. Сам он был не прочь поиграть с детьми и в шутку стал называть их своими найденышами. Но на Сунь Укуна вдруг напал гнев. Он выхватил из своего уха золоченый посох[5] и стал фехтовать им в воздухе. Перепуганные дети бросились наутек, сбивая друг друга с ног. Но вконец разъяренный Сунь Укун в мгновение ока настиг их и принялся разить своим посохом. И вот милые косички, похожие на рожки улитки, превратились в раздавленных бабочек, а пухлые щечки цвета персика стали алыми, словно зарево степного пожара!

Когда девушки, резвившиеся под пионами, увидали, что Сунь Укун перебил всех детей, они побросали на землю корзинки с цветами и кинулись к ручью. Там они набрали камней и приготовились встретить ими Сунь Укуна. Но Царь Обезьян не дрогнул: один взмах волшебного посоха — и девушки попадали замертво на землю!

Хотя Сунь Укун был храбр и никому не давал спуску, в его груди билось милосердное и отзывчивое на страдания сердце. Не успел он вложить свой волшебный посох обратно в ухо, как из глаз его полились слезы, и он, охваченный раскаянием, подумал: «Великое Небо! С тех пор как я принял закон Будды, я держал в узде мои страсти и не давал волю гневу. Я никогда не убивал невинных, но сегодня в припадке ярости лишил жизни больше пяти десятков детей и девушек, а ведь они не были ни чудищами, ни разбойниками. Я забыл о том, какие страшные кары уготованы нам за такие преступления!» Он сделал пару шагов, и его лицо опять перекосилось от страха. «Я помнил только об аде, который ждет меня в будущем, — корил он себя, — но не подумал про ад, который всегда со мной. Позавчера я убил чудовище, и учитель сразу же прочитал надо мной заклинание[6]. Однажды, когда я сразил нескольких разбойников, учитель даже прогнал меня. А теперь, увидев эту гору трупов, он, уж точно, меня не пощадит и, глядишь, прочтет заклинание добрую сотню раз. Как бы тогда Великий Мудрец Сунь не превратился в жалкую облезлую обезьяну! Где-то будет тогда мое достоинство? »

Но правду говорят, что Сунь Укун был хитрой и сметливой Ум-Обезьяной. Очень скоро он придумал, как ему поступить. Давно уже Сунь Укун знал, что Танский монах не только сведущ в науках и искусствах, но и с избытком наделен добротой. «Напишу-ка я поминальное слово в честь невинно убиенных и, скорчив плаксивую рожу, прочту его вслух, — решил он. — Учитель увидит, что я плачу, наверняка спросит: «Что стряслось, старина Укун?» А я отвечу: «На Западной дороге водятся кровожадные чудовища». Учитель непременно станет меня расспрашивать: «Какие чудовища? Как их зовут?» — «Это чудища, которые до смерти избивают людей, — отвечу я ему. — Если не верите, взгляните сами и увидите, что толпа юных девушек превратилась в гору окровавленных трупов». Когда учитель поймет, какие свирепые чудища водятся здесь, мужество покинет его и он затрясется от страха. Чжу Бацзе скажет: «Давайте поскорее уберемся отсюда». Шасэн вставит: «Сматываемся, да побыстрее!» Вот тут-то я и успокою их: «Покровительница наша, богиня Гуаньинь[7], позаботилась о нас. В пещере чудищ остались одни черепки!»