Фэн Мэнлун - Развеянные чары Страница 17

Итак, мы рассказали о том, что старец Цыюнь зарыл в землю вылупившегося из яйца младенца, но только он собрался уходить, как вдруг увидел, что младенец высунул наружу головку величиной с крупный персик. Старец переполошился, замахнулся лопатой и с такой силой ударил младенца, что рукоятка переломилась, сам же он, потеряв равновесие, упал. А когда поднялся, то увидел, что младенец как ни в чем не бывало сидит в гнезде и улыбается.

– Эх, малый, – растерянно пробормотал старец, – и что бы тебе не попасть в какую-нибудь знатную бездетную семью, где бы тобой дорожили, как жемчужиной! Послушай-ка меня, лучше сгинь и не пугай старого монаха.

С этими словами монах перевернул гнездо, засыпал его землей, а сверху еще навалил целую груду камней, надеясь, что теперь-то младенцу не выбраться. Однако его тут же снова одолели сомнения:

«А вдруг в огород забредут собаки да разроют кучу? Запру-ка я его хорошенько и никого сюда не впущу. Тогда это чудовище или задохнется, или помрет с голоду».

Старец запер ворота на засов, повесил новый медный замок, а остальных монахов строго предупредил:

– Пока не разрешу, в огород ни ногой.

Монахи хоть и не поняли, в чем дело, однако, зная крутой нрав старца, расспрашивать не посмели.

Дней через десять Цыюнь решил пойти поглядеть на огород, так как был уверен, что на сей раз младенец не ожил.

Придя в огород, он увидел, что камни разбросаны, гнездо перевернуто, а младенец исчез. Не на шутку испугавшись, Цыюнь бросился искать его и обнаружил спящим совершенно голым под ивой. За эти дни младенец заметно подрос, стал не таким уродливым, как вначале, но говорить еще не умел. Когда старец приблизился, он засмеялся и уцепился ручонкой за край его куртки. Испугавшийся Цыюнь оттолкнул его и бросился вон из огорода. Сердце его бешено колотилось.

«Я так старательно закопал его, – испуганно думал он, – какой же бес помог ему выбраться?! Ведь не может же такой крохотный малец сам разбросать тяжелые камни? И надо же, за каких-то десять дней вырос больше чем на один чи. Если так пойдет и дальше, лет через двадцать – тридцать, глядишь, и до небес дотянется. Чудеса, да и только! Придется погадать – к добру или к несчастью его появление. А вдруг он святой и я потому ничего не мог с ним поделать? Ладно, посмотрю, что даст гадание. Если великая богиня Гуаньинь пожелает, чтобы младенец остался в живых, буду его растить».

Цыюнь прошел в храм, поклонился статуе богини и обратился к ней с такими словами:

– Вот уже много лет, как я ушел от мира, и все это время строго соблюдал обеты. Но случилось так, что, набирая воду в реке, я выловил яйцо и подложил его по недомыслию в куриное гнездо. И кто бы мог подумать, что из яйца вылупится чудовище! Я его и в землю закапывал, и голодом морил – не умирает. И вот я думаю, что это либо бес, либо душа невинно пострадавшего! Если Небо назначило ему стать монахом, пошли мне, богиня, счастливую бирку[1], и тогда я позабочусь о нем и избавлюсь от страха и сомнений. Кланяюсь тебе и нижайше умоляю!

Окончив молитву, старец потряс стакан с гадательными бирками. Одна бирка выпала из стакана и упала на пол. Цыюнь поднял ее: это была пятнадцатая бирка со знаками «Великое счастье», за которыми следовали стихи:

Бушуют за дверью волны и ветер,но об этом не ведают люди;Однако все знают, что рано иль поздноличинка бабочкой будет.Рождения место и смерти время,сроки всех измененийРасчислены строго всеведущим Небом,вписаны в книгу судеб.

Цыюнь прочитал надпись на бирке и подумал:

«Под личинкой наверняка подразумевается приемный сын[2], что в нашей монашеской семье соответствует ученику или послушнику. К тому же в бирке ясно сказано, что я могу принять его безо всяких для себя неприятностей».

Цыюнь позвал даоса Лю Собачонку и сказал ему:

– В деревне у кого-то родился ребенок, и его подкинули в наш огород. Мальчонка хороший, может, возьмешь его? Пострижем, станет монахом, да и тебе на старости лет опора будет.

Собачонка Лю был родом из здешних мест, здесь же и состарился. Жена его умерла, детей у них не было, и, чтобы избежать одиночества, он стал монахом при этом храме. Он очень любил детей: бывало, увидит ребенка, так и бросится к нему, готовый приласкать. Собачонка Лю сходил в огород, взял младенца, бережно завернул его в куртку и унес с собой. Тем временем Цыюнь прикрыл ворота, снял с них замок и вернулся к себе в келью. Там он достал старую рубаху и дал ее даосу.

– Старья и у меня хватает, – сказал тот. – Лучше бы дали немного шелку на рубашку. Да и кормить малыша нечем! Где мне взять молока?

– А зачем ему молоко? – возразил Цыюнь. – Давай ему по утрам немного рисового отвара. Выживет, считай, тебе повезло, а помрет – значит, судьба! Ну а выкормишь – тебе же доброе дело зачтется.

– Мальчик мне нравится, – сказал даос, – он веселый, все время смеется и почти не плачет. Удивительно!

– Со спокойным ребенком и хлопот меньше, – подтвердил Цыюнь. – Да и растет он быстрее.

Пока они так беседовали, в келью старого даоса набились монахи. Всех одолевало любопытство, откуда у Лю Собачонки малыш.

– И сам не знаю, – отвечал даос. – Кто-то подбросил в огород.

Среди монахов, как это обычно водится, были и добрые и злые.

– Амитофо![3] – говорили добрые. – Спасение человеческой жизни зачтется нашему храму...

– Какие же это родители станут подбрасывать своего ребенка? – посмеивались злые. – Видать, незамужняя бабенка согрешила да и подкинула, побоявшись, как бы люди не узнали... Лучше не оставлять его в храме, а то еще беду на себя накличем...

– Грешно так говорить, – возражали добрые. – Да и откуда вы знаете, кто его родил? Конечно, любящие супруги своего ребенка не подкинут. А вот если он родился от молодой наложницы или служанки, то старая хозяйка из ревности спокойно могла подбросить.

– Выкормить, конечно, можно, – упрямились злые. – Но хорошо ли это будет, если кто посторонний услышит во дворе храма детский плач?!

– У этого младенца есть одно замечательное достоинство – он никогда не плачет, – сказал старый даос.

Возразить на это было нечего, и все замолчали.

– Ну, хватит толкаться в келье, я ухожу, – сказал Цыюнь и вышел.

Вслед за ним разошлись и остальные монахи.

А теперь расскажем о том, что старый даос полюбил приемыша, как родного сына. Каждый день утром и вечером он поил его рисовым отваром и кормил жидкой кашицей. Ребенок ел все, что давали, и рос здоровым и крепким малышом.

Прошло несколько месяцев, и по окрестным деревням распространился слух о том, что старый хэшан из храма Утренней зари нашел в огороде мальчишку и отдал его на воспитание даосу Лю Собачонке. Слух этот дошел и до дядюшки Чжу.

«Как можно найти в огороде ребенка? – подумал дядюшка Чжу. – Видать, это то самое чудовище, что вылупилось из яйца, а старый хэшан не смог от него избавиться и оставил у себя. Помнится, он обещал дать мне за мою курицу немного зерна, но что-то до сих пор ничего не присылает. Урожай у меня нынче плохой, так что схожу, пожалуй, напомню ему об обещании. Заодно и на ребенка погляжу – так ли он безобразен, как прежде».

Дядюшка Чжу взял мешок и отправился в храм. Старого Цыюня он увидел сидящим у входа на галерею – тот чинил свою куртку.

– Давно не виделись с вами, почтенный наставник! – приветствовал дядюшка Чжу хэшана.

При появлении дядюшки Чжу старец вспомнил о своем обещании, отложил куртку, торопливо встал и извинился:

– Простите, я обещал прислать вам зерна, а потом запамятовал.

– Пустяки! Вообще-то я не собирался ничего просить. У меня самого было немного зерна, да вот недавно приехали родственники, погостили несколько дней и все съели. Вот и пришлось обратиться к вам. На будущий год, как сниму новый урожай, обязательно напеку лепешек и пришлю вам.

– Свои обещания я выполняю всегда, – твердо сказал Цыюнь. – Можете не беспокоиться, возвращайтесь пока домой, а я распоряжусь, чтобы вам доставили зерно.

– Не стоит зря хлопотать, я сам донесу, – сказал дядюшка Чжу. – Я вот и мешок с собой захватил.

– Ну, коли так, то подождите здесь немного, я сейчас вам отсыплю, – сказал Цыюнь, принимая мешок.

– Я еще хотел бы поговорить с Лю Собачонкой, – сказал дядюшка Чжу.

– Он сейчас работает в огороде. Подождите здесь, я его позову, – сказал Цыюнь и, взяв свою недочиненную куртку, направился внутрь храма. Ему очень не хотелось, чтобы дядюшка Чжу входил – чего доброго, еще увидит ребенка, и начнет расспрашивать, тот это или не тот. Но дядюшка Чжу увязался следом, будто и не слышал просьбы. Испугавшийся Цыюнь с такой поспешностью захлопнул перед стариком дверь, что прищемил ему ногу.

– Ну, куда же вы! – в сердцах сказал он. – Это зал созерцания, мирянам входить сюда не полагается. Я же просил вас подождать...

Дядюшка Чжу виновато захихикал:

– Я прослышал, что у Лю Собачонки появился мальчишка... Вот и хотел порасспросить, откуда он – из чрева вышел или из яйца вылупился?