Пять поэм - Низами Гянджеви Страница 20

Речь третья — о свойстве мира

О хаджа горделивый, хотя бы на краткие дни Людям благо подай, рукавом ты над миром взмахни! Будь не горем для всех, а блаженством живительным, коим Утешают скорбящих. Отрадою будь и покоем. Все в великом вниманье, и ты все величье души На служение бедным направить, хаджа, поспеши. Соломоново царство ты ищешь напрасно: пропало. Царство есть, но ведь знаешь: царя Соломона не стало. Вспомни брачный покой, что украсила пышно Азра, Где влюбленный Вамик пировать с ней хотел до утра. Только брачный покой, только кубки остались златые. А Азра и Вамик — погребли их пределы чужие. Хоть немало столетий над миром проплыло, мы зрим,— Он такой же, как был; ни на волос не стал он другим. Как и древле, земля нам враждебна. И все год из года Нас карает палач — многозвездный простор небосвода. С миром злобным дружить разве следует смертным сынам? Он всегда изменял. Разве он не изменит и нам? Прахом станет живущий на этом безрадостном прахе. Прах не помнит о всех, на его распростершихся плахе. Облик живших скрывается в зелени каждой листвы. Пядь любая земли — некий след венценосной главы. Нашу юность благую мы отдали миру. За что же Нам он старость дает и ведет нас на смертное ложе? Ведь всегда молодым оставался прославленный Сам, Хоть склонял свои взоры он к сына седым волосам. [102] Синий купол бегущий свой круг совершает за кругом, В вечном споре с тобою, твоим быть не хочет он другом. То он в светоча мира мгновенно тебя обратит, То в горшечника глину надменно тебя обратит. На двуцветном ковре [103]быстросменного мира, в печали Все, что дышат на нем, все стремятся в безвестные дали. По равнине идущие молвили: «Счастливы те, Что по морю плывут, — все твердят о его красоте». Те, что на море страждут, сказали: «О, если бы ныне Мы могли находиться в спокойной безводной пустыне!» Все, живущие в мире, встречают опасные дни. На воде и на суше злосчастия терпят они. Юных дней караван на заре поднимается рано. Но ведь кончится путь. Не сберечь нам поклаж каравана. От верблюдов отставший, из города юности ты Будешь изгнан в предел, где стареют людские черты. Но на всех утомленных во тьме наступающей ночи Из нездешних пространств уж глядят благосклонные очи. Трон покинь. Ведь тщеславье опаснее многих сует. Это — черная тень, от тебя заградившая свет. Ты отдался утехам, конца им не зная и края, Ты живешь и играешь, о горестях будто не зная. Синий купол, вращаясь, похож на забаву, но он Не для наших забав, не для наших утех укреплен. До пришествия разума в мире царила беспечность. О, какая в тебе благодатная сила, беспечность! Ясный разум взглянул на вершину созданий творца, И владычество радости тотчас достигло конца. Не от знанья беспечна мелькающих дней скоротечность. Безрассудства, возникнув и множась, рождают беспечность. О беспечность, очнись, очини поскорее калам, И царапай листок, и предайся отрадным делам. Будь меж теми, чья мудрость известна от края до края, Стан людей просвещенных с отрадой рукой обнимая. Если с добрым мы дружим, то добрый нам выпадет час; И поможет нам друг, и все нужное будет у нас. Где же скрылись все добрые? Встречусь ли я хоть с единым? Стол, что медом прельщал, ныне сделался ульем пчелиным. Где ж теперь человечность? Ужель удалилась навек? Человека любого страшится любой человек. Где ж познание то, что в сердцах человечьих блистало? Человеческих свойств в человеке давно уж не стало. Скрылся век Соломона. О смертный, вокруг посмотри! Где теперь человек? Он исчез. Он — бесследней пери́. Хоть дыханье мое слиться с общим дыханьем хотело, Все же, бегство избрав, совершил я хорошее дело. Где бы тень я сыскал, что явилась бы тенью Хумы? Где бы верность нашел? Где бы честные встретил умы? Если б сеяли верность, прекрасными стали бы нравы. Надо верность хранить — вот что чести достойно и славы. Земледелец зерно бросил в землю весною, и вот Наступает пора — и созревший вкушает он плод.

Повесть о Соломоне и поселянине

Как-то царь Соломон не имел государственных дел. И случилось, что ветер светильник задуть захотел. Царь свой двор перенес в ширь степного просторного дола, Там вознес он к лазури венец золотого престола. Скорбен стал Соломон: он увидел, теряя покой, Старика земледельца, который в равнине скупой, Зерна в доме собрав — хоть добыча была и убога,— Поручил закрома одному милосердию бога. И повсюду в степи разбросал эти зерна старик, Чтоб из каждого зернышка радостный колос возник. Но все тайны зерна и все тайны творящего лона Говор птиц сделал внятными слуху царя Соломона. Царь промолвил: «Старик! Будь разумным! Коль зерен не счесть, Можно зерна бросать. Но твои! Их ты должен был съесть. Для чего ж ты надумал напрасно разбрасывать зерна? Предо мной быть неумным ужели тебе не зазорно? Нет мотыги с тобой, что ж царапаешь глину весь день? Тут ведь нет и воды, для чего же ты сеешь ячмень? Мы бросали зерно в землю, полную влаги, и что же? То, что мы обрели, с изобилием было несхоже. Что же будет тебе под пылающим солнцем дано На безводной земле, где мгновенно сгорает зерно?» Был ответ: «Не сердись, мне не нужно обычного блага! Что́ мне сила земли, что́ посевам желанная влага! Что́ мне зной, что́ дожди, хоть бы длились они без конца! Эти зерна — мои, а питает их воля творца. Есть вода у меня: на спине моей мало ли пота? И мотыга со мной. Это — пальцы. О чем же забота? Не пекусь я о царствах, мне область ничья не нужна, И пока я дышу, моего мне довольно зерна. Небеса мне мирволят, добычу мою умножая. Сам-семьсот я беру. Я бедней не снимал урожая. Надо сеять зерно без мольбы у дверей сатаны, Чтоб такие всегда урожаи нам были даны. Только с должным зерном, только с небом нам следует знаться, Чтобы колоса завязь, как должно, могла завязаться. Тот, кто с разумом ясным был призван творцом к бытию, Тот по мерке своей ткет разумно одежду свою. Ткань одежды Исы не на каждого ослика ляжет, Не на каждого царь, как на помощь престола, укажет. Лишь одни носороги вгрызаются в шею слону. Что пожрет муравей? Саранчовую ножку одну, От нашествия рек море станет ли злым и угрюмым? А ручей от потоков наполнится яростным шумом. Человеку, о царь, все дает голубой небосвод. Все, чего он достоин, себе он под небом найдет. Государственный муж быть не крепким, не стойким не может; Иль под бременем тягостным до смерти он изнеможет. Нет, не каждый живущий родился для сладостных нег, И великие тайны не каждый таит человек». Пусть несдержан юнец. Я же прожил немалое время, Низами молчаливо несет свое тайное бремя.