Фэн Мэнлун - Развеянные чары Страница 23

– Говори, злодей! Чего желаешь: жизни или смерти?..

Только сейчас бродяга узнал в своем противнике давешнего монаха, упавшего в речку, и взмолился:

– Почтенный брат! Пощади! Виноват я!

– А я-то считал тебя храбрым человеком, хоть ты и разбойник. А ты, оказывается, жалкий трус! – с презрением сказал Яйцо. – И еще смеешь называть себя Каменным архатом! Видишь этот кулак? Когда-то я расколол им камень для стирки белья, который лежал у нас возле храма, так что тебя-то я уж как-нибудь в лепешку расплющу. Прежде я трижды уступал тебе из вежливости, как и полагается людям, ушедшим от мира. Ты же настолько обнаглел, что пошел в рощу искать меня! Выкладывай, почему слышался людской крик и плач? Скажешь правду – может, и оставлю тебя в покое, а соврешь – отведаешь моего кулака!

И Яйцо сжал кулак. Бродяга испугался и завопил:

– Владыка Будда, добрый наставник, отпусти меня! Я все расскажу.

Яйцо уже собирался снять ногу с его груди, как в темной комнатке запричитала старуха:

– Отец наставник, не отпускай его! Накажи за злодейство!

Яйцо сильней прижал противника ногой и оглянулся – шаря рукой по стенам, из темноты выползла седая, сгорбленная старуха. Она стала низко кланяться молодому хэшану.

– Не нужно церемоний, – сказал Яйцо. – Говорите, чем он вас обидел?

– Этот злодей, да покарает его небо, погубил жизнь моей невестки и ее ребенка...

От этих слов в груди молодого хэшана вспыхнуло пламя гнева, и он с такой силой надавил ногой на грудь бродяги, что у того изо рта хлынула кровь. Только тогда Яйцо снял ногу и попросил старуху рассказать, как было дело. Старуха разрыдалась и, указывая куда-то в глубину домика, сказала:

– Пойдите туда и посмотрите сами...

Яйцо прошел во вторую комнату, прибавил огня в светильнике и огляделся. Из котла на очаге валил пар. Яйцо приподнял крышку – в нос ему ударил аромат вареного риса, который бродяга готовил для себя.

– Я пока поем немного, – сказал голодный хэшан старухе, – а потом разберемся.

Он зажег пучок сухого тростника и пошел искать чашку. На покосившемся кухонном шкафу стояла фарфоровая чашка и лежали деревянные палочки. Потянувшись за ними, хэшан вдруг увидел лежащего в углу на полу человека, который, казалось, спал. Посветив поближе, Яйцо разглядел женщину: она была мертва и плавала в луже крови.

– Что произошло с этой женщиной? – спросил он приковылявшую следом за ним старуху. – Кто она?

– Э, долго рассказывать. Да вы, наставник, присаживайтесь, – сказала старуха, пододвигая ему скамейку.

Яйцо с жадностью набросился на рис, а старуха присела на порог и начала свой рассказ.

– Моя фамилия – Син, а эта мертвая – моя невестка, жена моего сына Син Сяо. В этих краях мы живем испокон веку, занимаемся землепашеством. Случилось так, что наш нынешний начальник уезда оказался жадным, все требует у старосты, чтобы налоги ему вносили киноварью[3], которая в здешних краях высоко ценится. Но киновари в нашем уезде нет, добывают ее в соседнем округе Юаньчжоу. Вот староста ежегодно и посылает туда за нею наших мужчин. Работа нелегкая, зато люди могут хоть немного заработать. Обычно перед уходом мужчины отправляют своих женщин к родственникам. Мы же нынче остались присматривать за домом – невестка брюхата, на пятом месяце, тяжело ей выходить за ворота, а мне и вовсе ходить трудно – восьмой десяток пошел, не шутка. Месяц назад, когда Син Сяо еще был дома, у невестки начались в животе боли, а лекаря в округе нет. А тут возьми да и подвернись этот бродяга, подаяние просил. «Не до тебя здесь, – отмахнулся было от него сын. – Жена у меня хворает». А тот и спрашивает, что, мол, у нее за болезнь. Сын же возьми да и скажи: беременная она, боли в животе появились, боимся, как бы не случился выкидыш. Тогда бродяга и говорит: «Меня зовут Каменным бродягой, или Каменным архатом. Я и сутры умею читать, и во врачевании кое-что понимаю. У меня есть рецепт лекарства как раз от таких болей». Что тут делать – пришлось довериться ему. Сварил бродяга отвар из каких-то трав, невестка выпила, и боли в самом деле прошли. Накормили мы его, и он ушел, даже денег не взял. Ну, думаем, добрый человек попался. А вчера он опять явился за подаянием. Невестка ему сказала, что мужа нет дома, приходи в другой раз, а сама ушла и заперла ворота. А он уходить не захотел, сел под стрехой и стал читать сутры. Ночью, когда я уснула, невестка еще пряла в соседней комнате, а он потихоньку пробрался в дом, схватил ее и, пригрозив, что убьет, если она закричит, учинил насилие. Но это еще что! Злодей велел ей вскипятить воду в котле, мол, хочет вымыться. Половину воды он перелил в ведро, но мыться не стал. Вытащил какую-то белую пилюлю и велел невестке проглотить, дескать, она облегчает роды. Невестка проглотила и почувствовала боли в животе. Тогда он вынул пару новых соломенных сандалий, опустил в котел и говорит: «Я хочу у тебя кое-что попросить, а взамен дам эликсир бессмертия». «Что тебе еще от меня надо?» – вскричала невестка. «Младенца из твоего чрева», – говорит он. Невестка перепугалась, заплакала, стала умолять его смилостивиться. Так он, проклятый Небом, сорвал с нее одежду, связал руки и ноги, посадил на ведро с горячей водой и давай мять живот. Она кричит, а он не отпускает, мнет. Потом достает из котла сандалии, водит ими по животу и давит. Разродилась невестка и упала замертво, истекая кровью. А я от страха забилась в угол и голоса подать не смею. Какое счастье, что вы явились и наказали злодея!

– Куда же он девал младенца? – спросил Яйцо.

– Должно быть, в мешок свой упрятал, – сказала старуха.

Пока старуха рассказывала, Яйцо успел съесть весь рис, что был в котле. Поев, он взял мешок бродяги и развязал его. В мешке он обнаружил старую юбку, в которой был завернут окровавленный младенец, мешочек с необрушенным рисом и небольшой сверточек мелкого серебра, лянов на десять.

Увидев младенца, старуха снова залилась слезами. Желая успокоить ее, Яйцо отобрал несколько кусочков серебра покрупнее, лянов на пять-шесть, и вручил старухе со словами:

– Это вам на похороны невестки. Ну а остальное – мне.

Между тем уже начало светать, и Яйцо решил выйти во двор поглядеть на бродягу: тот лежал мертвый, кожа на его лице пожелтела. Яйцо снял с него синие матерчатые монашеские туфли и надел их. Затем положил на плечо окованную железом дубинку бродяги и, обернувшись к дому, крикнул:

– Эй, почтенная! Не бойся, выходи, помер бродяга. А мне пора уходить.

– Не уходите, наставник, прошу вас, – взмолилась старуха.

– Это почему?

– Да как же, в доме два мертвеца, мне ли, старой, управиться с ними?!

– И то верно, – согласился Яйцо. – Ладно, труп бродяги я выброшу на пустырь, ну а дальше решим, что делать.

С этими словами он подхватил мертвого за пояс и, точно цыпленка, потащил к роще, намереваясь заодно снять с сосны свой узел с одеждой. Отыскав сосну, Яйцо бросил труп бродяги и собирался было уже лезть на дерево, как вдруг услышал сзади громкие голоса:

– Откуда взялся этот монах?! Сам убил человека, а труп решил нам подбросить!..

Яйцо обернулся. К нему бежала толпа крестьян – с котомками за плечами, с ножами за поясами, с тесаками в руках. Яйцо полез на дерево за своим узлом. Тем временем крестьяне окружили сосну.

– Эй, почтенные, расступитесь! – крикнул им сверху молодой хэшан. – Дайте спрыгнуть. И знайте: я не убивал, а, наоборот, сам наказал убийцу!..

Яйцо спрыгнул вниз и сразу же оказался в кольце обступивших его крестьян.

– Позвольте узнать, почтенные, откуда вы? – обратился он к крестьянам.

– Мы здешние, – отвечали они. – Добывали киноварь в Юаньчжоу, а сейчас домой возвращаемся.

– Есть ли среди вас Син Сяо? – снова спросил Яйцо. Из толпы вышел смуглый мужчина невысокого роста.

– Я Син Сяо.

– Вот, гляди, перед тобой – самый заклятый враг на семь поколений! – сказал ему Яйцо, указывая на труп бродяги.

При этих словах Син Сяо зашатался – казалось, в грудь его ударили молотом. Он побледнел и схватил монаха за рукав:

– Говори, что случилось?

– Боюсь, сейчас ты не поверишь, – отвечал Яйцо. – Дом твой недалеко, пойдем вместе, сам посмотришь. И вы, почтенные, не расходитесь – будете свидетелями.

– Не волнуйся, брат Син, – успокаивали его крестьяне. – Мы пойдем с тобой и все выясним.

Идя с крестьянами к дому Сина, Яйцо радовался, как лодочник, которому во время бури удалось укрыться в тихой гавани. Крестьяне же испытывали самые противоречивые чувства, близкие к тем, которые испытывают в театре зрители, не знающие, чем закончится пьеса. И только Син Сяо шел к себе домой с тяжелой душой, как тот преступник, который не ждет от суда ничего, кроме наказаний.

Однако вернемся к старухе. Как только Яйцо ушел, она укрыла одеялом труп невестки, а сама вышла за ворота, чтобы подождать возвращения монаха. Здесь ее и увидел Син Сяо.

– Матушка, – забеспокоился он. – Кого ты ждешь здесь одна у ворот? И где моя жена? Почему ее нет с тобой?