Цзе Сюань - Военный канон в ста главах Страница 3

Каковы следствия рассмотренного здесь подхода к проблеме знания? Во-первых, речь идет о знании со-бытийности и, следовательно, схождении несходного. Это знание всегда оперирует (не)двойственностью внутреннего и внешнего, сущности и декорума, «своего» и «иного». Оно выявляет мир, где одно пребывает в другом: так в китайском саду цветы выписываются белой стеной, декоративный камень получает свое бытие от воды, в которую он смотрится, а жизнь мудреца Чжуан-цзы проживается наивной бабочкой, которой Чжуан-цзы видит себя во сне.

Во-вторых, как знание беспредметной, но вездесущей предельности существования оно побуждает сознание открываться все новым нюансам опыта и так повышать свою чувствительность, свою степень бодрствования. Недаром сознание отождествлялось в Китае именно с вместилищем чувств – сердцем и с волей. Собственно, воля и есть форма непосредственного знания процесса в единстве его актуальных и потенциальных свойств. Воля сообщает о символическом, то есть предвосхищаемом, данном в «опережающем знании» совершенства вещей.

Третье и, пожалуй, самое важное следствие рассматриваемой концепции знания заключается в способности различать в со-бытийности также временное измерение, то есть каждое состояние имеет предшествующее и последующее, или внутреннее и внешнее измерения. Как раз в этом пункте наглядно проявляется с виду внезапная (а в действительности закономерная) переориентация познания с исследования внешних обстоятельств на обретение некоего внутреннего самодостаточного знания. Сам поединок полководцев или мастеров боевого искусства в китайской традиции нередко сводился к тому, что соперники определяли, кто из них способен глубже проникнуть в бездну «утонченных перемен», где скрывается первичный импульс действия. Опередить противника в опознании этого импульса – значит победить. Мудрец воздействует на мир как бы изнутри, не прибегая к внешнему воздействию, то есть – к насилию.

Бездна вечно «начинающегося начала» и составляет символическое, лишенное протяженности пространство стратегического действия. Это пространство чистой виртуальности, этот мир, предваряющий сам себя, пребывают между «тем, чего еще нет» и «тем, что уже есть». В этом мире правдивой обманчивости все реально и нереально, возможно и невозможно.

Понятно, почему китайцы всегда уделяли огромное внимание шпионам и шпионажу на войне. Шпион – квинтэссенция войны в китайском понимании, а главенствующая роль среди них принадлежит двойным шпионам – этим настоящим супершпионам. Заметим, что слово «шпион» в Древнем Китае обозначалось тем самым термином цзянь (промежуток, разрыв), который со временем стал обозначать и символическое пространство Великого Пути.

Итак, предмет стратегии – непрерывно меняющаяся конфигурация сил, которую невозможно свести к формулам и правилам. Познание соотношения сил, или того, что в Китае называли условием властвования (цюань), требует превзойти одномерность формального анализа и перейти к системной оценке действительности. Стратегия – это не просто действие, а действие с «двойным дном», включающее в себя свою противоположность, как бы «противотечение». Взаимное соответствие воздействия и отклика, «следования» и «утверждения» создает стратегически благоприятную обстановку, которая характеризуется принципиальной двусмысленностью каждого маневра: все видимые «формы» войска равно реальны и нереальны, каждое действие может оказаться и подлинным и ложным.

Закончим этот краткий очерк основ китайской стратегии очень поучительным рассказом о некоем искусном поваре из даосской книги «Чжуан-цзы», где языком конкретных образов обозначены все основные элементы стратегического действия. Приступая к работе, повар уже «не видит перед собой тушу быка», но «дает претвориться одухотворенному желанию в себе» и полагается на «духовное соприкосновение». Его нож «не имеет толщины», и он ведет его через полости в туше, никогда не встречая преград. Движениям его, особо оговаривает автор, свойствен как бы музыкальный ритм. Дойдя до «особо трудного» места, повар ведет нож с особенным тщанием, как бы весь замирает, и вдруг туша рассыпается, «словно ком земли рушится на землю». Мясник-виртуоз достиг подлинного знания стратега – состояния необыкновенной чувствительности, благодаря которой он способен превзойти мир вещей («уже не видит тушу») и вообще не полагается на органы чувств. Он постиг секрет микровосприятия и поэтому ничему не противопоставляет себя, вообще не имеет для себя ничего «представленного», а живет чистой практикой, живым сообщением с миром: он способен «духовным осязанием» вникать во все тонкости строения разделываемого материала. Сам бык предстает как бы в двух видах: собственно физическая туша (она относится к плану макрообразов) и непостижимо-утонченная завязь ее «небесного устроения» (уровень микровосприятий). Примечательно, что комментаторы толкуют отрешенность мясника от чувственного восприятия как «уступание», «отход» от данных чувств и рассудка. Мы имеем дело, по сути, с психологическим коррелятом того «уступания», которое создает пространство стратегического действия, или, другими словами, виртуальное пространство «пустоты», делающее возможным взаимопроникновение вещей.

Мяснику его работа приносит истинное удовлетворение, а бык, по утверждению одного из китайских комментаторов, даже не замечает, как его разделывают, и не выказывает никаких признаков неудовольствия – ведь он рассеивается в поле «пустоты» в соответствии с его «небесным устроением». Поразительно, но работа чудесного мясника служит для Чжуан-цзы иллюстрацией его идеала «вскармливания жизни», и на то есть свои основания: разъятая «без сучка и задоринки» бычья туша освобождается от своего индивидуально-ограниченного существования и возвращается к совершенной полноте бытия – истинному прообразу жизни. Истинный мастер разрешает все формы, выявляя их полноту жизненных свойств, которая сама имеет своим прообразом «одно тело» мира как высшее функциональное единство бытия. Истинное знание неотделимо от неизбывности духовного желания и нежности мимолетного прикосновения – этих самых чистых форм аффекта. «Наноси удар так, словно целуешь женщину», – гласит поговорка китайских мастеров рукопашного боя. И это тоже максима китайского стратега.

Древний даосский философ смог на удивление точно и живо изложить в своем роде универсальную и даже, в сущности, единственно возможную схему стратегии. Тот, кто будет твердо держаться этой схемы, обязательно добьется победы. Вопрос только в том, хватит ли у полководца воли и терпения охватить сознанием уровень микровосприятий, который дает интуицию глубинной событийности мира. Мясник в рассказе Чжуан-цзы говорит о себе, что он «любит Путь, а это выше простого мастерства». Чтобы постичь секрет беспроигрышной стратегии, нужно проникнуться безграничным доверием к вечноотсутствующей реальности. Для этого тоже требуется особый талант.

Музыкальная метафора в притче Чжуан-цзы заслуживает особенного внимания. Ритм есть самый верный признак событийности, составляющей саму природу жизни. Он не принадлежит ни идеальному, ни физическому миру, но преобразует одно в другое, связывая несвязуемое, открывая сознание неисповедимой бездне превращений. Истинный героизм китайского стратега не проявляется на поле брани. Он сокрыт в глубине его сердца. Это мужество предстояния перед несотворенным зиянием бытия.

Множество признаков указывает на то, что наследие китайской стратегии становится весьма актуальным в современном мире. Достаточно указать на быстрорастущее значение так называемых тотальных и информационных войн, которые предрешают исход противостояния еще до начала боевых действий или вовсе делают их излишними. Очень может быть даже, что в условиях анархии, сопутствующей информационной, или «постмодернистской», цивилизации, война вообще становится бессмысленной или даже невозможной. Это обстоятельство лишь с еще большей ясностью раскрывает глубинный смысл войны как способа сохранения жизненной целостности существования и, следовательно, как духовного испытания. Если человечество приходит к пониманию того, что боевые действия становятся ненужными, то не менее важно осознать и то, что главное условие победы в соответствии с идеальной стратегией, предлагаемой китайской мыслью, – это духовные качества победителя.

Цзе Сюань и его «Военный канон в ста главах»

Об авторе этой замечательной книги известно немногое. Он был родом из городка Гуанчан провинции Цзянси, и зрелые годы его жизни приходятся на вторую четверть XVII века – последние десятилетия царствования династии Мин. Автор его краткого жизнеописания отмечает, что отец Цзе Сюаня «днями напролет горевал о неустройстве в Поднебесном мире, пытался собрать верные минской династии войска, но, потерпев неудачу, вернулся домой. А сам Цзе Сюань в молодости, запершись дома, досконально изучил военные трактаты, после чего стал писать собственную книгу, «какой еще не бывало в мире», дав ей название «Военный канон в ста главах».