Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока Страница 37

«Лишь следы на песке да шатер обветшалый…»

Лишь следы на песке да шатер обветшалый —Место жизни пустыней безжизненной стало.

Встань у ветхих шатров и в немом удивленьеУзнавай их — свои незабвенные тени.

Здесь со щек твоих мог собирать я когда-то,Как с душистых лужаек, весны ароматы.

Просверкав, ты ушла, как в засушье зарница,Не даруя дождя, не давая напиться.

«Да, — был вздох мне в ответ, — здесь под ивою гибкойТы ловил стрелы молний — сверканье улыбки.

А теперь на пустых обезлюдевших склонахЖгут, как молнии, гребни камней раскаленных.

В чем вина этих мест? Только время виноюВ том, что стало с шатрами, с тобою и мною».

И тогда я смирился и стихнул, прощаяБоль мою омертвелому этому краю.

И спросил, увидав, что лежат ее землиТам, где ветры скрестились, просторы объемля:

«О, поведай, что ветры тебе рассказали?».«Там, — сказала она, — где пустынные дали,

Средь бесплодных равнин на песчаниках дикихЕсть шатры нестареющих дев солнцеликих».

«О, светлые девы, мелькнувшие сердцу мгновенно…»

О, светлые девы, мелькнувшие сердцу мгновенно!Они мне сияли в пути у Каабы священной.

Паломник, бредущий за их ускользающей тенью,Вдохни аромат их, вдохни красоты дуновенье.

Во тьме бездорожий мерцает в груди моей пламя.Я путь освещаю горящими их именами.

А если бреду в караване их, черною ночьюПолдневное солнце я на небе вижу воочью.

Одну из небесных подруг мои песни воспели —О, блеск ослепительный, стройность и гибкость газели!

Ничто на земле состязанья не выдержит с нею —Поникнет газель, и звезда устыдится, бледнея.

Во лбу ее — солнце, ночь дремлет в косе ее длинной.О солнце и ночь, вы слились в ее образ единый!

Я с ней — и в ночи мне сияет светило дневное,А мрак ее кос укрывает от жгучего зноя.

«Я откликаюсь каждой птице…»

Я откликаюсь каждой птицеНа песню скорби, песню горя.Пока напев тоскливый длится,Душа ему слезами вторит.

И порывается, тоскуя,Сказать певице сиротливой:«Ты знаешь ту, кого люблю я?Тебе о ней сказали ивы?».

С персидского

Рудаки

(ок. 860–941)

Стихи о старости

Все зубы выпали мои, и понял я впервые,Что были прежде у меня светильники живые.

То были слитки серебра, и перлы, и кораллы,То были звезды на заре и капли дождевые.

Все зубы выпали мои. Откуда же злосчастье?Быть может, мне нанес Сатурн удары роковые?

О нет, не виноват Сатурн. А кто? Тебе отвечу:То сделал бог, и таковы законы вековые.

Так мир устроен, чей удел — вращенье и круженье,Подвижно время, как родник, как струи водяные.

Что ныне снадобьем слывет, то завтра станет ядом,И что ж? Лекарством этот яд опять сочтут больные.

Ты видишь: время старит все, что нам казалось новым.Но время также молодит деяния былые.

Да, превратились цветники в безлюдные пустыни,Но и пустыни расцвели, как цветники густые.

Ты знаешь ли, моя любовь, чьи кудри, словно мускус,О том, каким твой пленник был во времена иные?

Теперь чаруешь ты его прелестными кудрями, —Ты кудри видела его в те годы молодые?

Прошли те дни, когда свежи, упруги были щеки,Прошли, исчезли эти дни — и кудри смоляные.

Прошли те дни, когда он был желанным, милым гостем,Он, видно, слишком дорог был — взамен пришли другие.

Толпа красавиц на него смотрела с изумленьем,И самого его влекли их чары колдовские.

Прошли те дни, когда он был беспечен, весел, счастлив,Он радости большие знал, печали — небольшие.

Деньгами всюду он сорил, тюрчанке с нежной грудьюОн в этом городе дарил дирхемы[26] золотые.

Желали насладиться с ним прекрасные рабыни,Спешили, крадучись, к нему тайком в часы ночные,

Затем, что опасались днем являться на свиданье, —Хозяева страшили их, темницы городские!

Что было трудным для других, легко мне доставалось, —Прелестный лик, и стройный стан, и вина дорогие.

Я сердце превратил свое в сокровищницу песен,Моя печать, мое тавро — мои стихи простые.

Я сердце превратил свое в ристалище веселья,Не знал я, что такое грусть, томления пустые.

Я в мягкий шелк преображал горячими стихамиОкаменевшие сердца, холодные и злые.

Теперь стихи мои живут во всех чертогах царских,В моих стихах цари живут, дела их боевые.

Мой слух всегда был обращен к великим словотворцам,Мой взор красавицы влекли, шалуньи озорные.

Забот не знал я о жене, о детях, о семействе,Я вольно жил, я не слыхал про тяготы такие.

О если б, милая, меня ты видела в те годы,А не теперь, когда я стар и дни пришли плохие,

Тогда звенел я соловьем, слагая песнопенья,Тогда я гордо обходил пути, края земные.

Тогда я был слугой царям и многим — близким другом.Теперь я растерял друзей, вокруг — одни чужие.

Заслушивался Хорасан твореньями поэта,Их переписывал весь мир, чужие и родные.

Куда бы я ни приходил в жилища благородных,Я всюду яства находил и кошели тугие.

Мне сорок тысяч подарил властитель Хорасана,Пять тысяч дал эмир Макан, — даренья недурные.

У слуг царя, по мелочам, набрал я восемь тысяч.Счастливый, песни я слагал правдивые, прямые.

Лишь должное воздал эмир мне щедростью подобной,А слуги, следуя царю, раскрыли кладовые.

И тем и этим я владел в блестящий век Саманов,От них — величье, и добро, и радости мирские.

Но изменились времена, и сам я изменился,Дай посох: с посохом, с сумой должны брести седые.

«В благоухании, в цветах пришла желанная весна…»

В благоухании, в цветах пришла желанная весна,Сто тысяч радостей живых вселенной принесла она.

В такое время старику нетрудно юношею стать,И снова молод старый мир, куда девалась седина!

Построил войско небосвод, где вождь — весенний ветерок,Где тучи — всадники равны, и мнится: началась война.

Вот молний греческий огонь, вот воин-барабанщик — гром,Скажи, какая рать была, как это полчище, сильна?

Взгляни как туча слезы льет. Так плачет в горе человек.Гром на влюбленного похож, чья скорбная душа больна.

Порою солнце из-за туч покажет нам свое лицо,Иль то над крепостной стеной нам голова бойца видна?

Земля на долгий срок была во тьму повергнута, в печаль,Лекарство ей принес жасмин, она теперь исцелена.

Все лился, лился, лился дождь, как мускус, он благоухал,А по ночам на тростнике лежала снега пелена.

Освобожденный от снегов, окрепший мир опять расцвелРучьи наполнила вода, всегда шумна, всегда вольна.

Как ослепительный клинок, сверкнула молния меж туч,И прокатился первый гром, и громом степь потрясена.

Тюльпаны, весело цветя, смеются в травах луговых,Как новобрачные они, чьи пальцы выкрасила хна.

На ветке ивы соловей поет о счастье, о любви,Ему в ответ поет скворец от ранней зорьки дотемна.

Воркует голубь древний сказ на кипарисе молодом,О розе песня соловья так упоительно звучна.

Живите весело теперь и пейте славное вино,Пришла любовников пора, им радость встречи суждена.

В кустах шиповника, в саду, влюбленный стонет соловей,Успокоенье ты найдешь от звуков лютни и вина.

«Плещет, блещет Мулиён, меня зовет…»