Пять поэм - Низами Гянджеви Страница 37

Рассказывание притч Хосровом, Ширин, Шапуром и девушками

Весна. Ночь. Хосров и Ширин, окруженные придворными, пьют вино, слушают пение. Хосров велит подругам Ширин рассказывать притчи. Каждая рассказанная притча имеет один и тот же смысл: Хосров, наконец, обрел Ширин. Затем Ширин и Хосров говорят о своей любви.

Хосров и Ширин остаются одни

Весной, в такую ночь, каких у нас немного, Блеснул блаженства лик, судьбы пришла подмога. В день обратила ночь высокая луна: Ведь чашу подняла огромную она. И в лунном пламени — о, света переливы! — Вновь полилось вино под зыбкой сенью ивы. И пересвисты птиц и крики: «Нушануш!» [193]— И где разлуки грусть? Она ушла из душ. Луна ручью в стихах передавала тайны; Их ветер толковал — толмач необычайный. Сад кипарисов-слуг сновал на берегах. Весенняя пора кипела в их сердцах. Один не кубок взял, а бубен. У другого Сосуд с водой из роз. И вина льются снова, И чаша не один свершила круг, — и сна Сердца возжаждали от сладкого вина. И, разрешения спросивши у Хосрова, Все с пиршества ушли, с веселого, с царева. И виночерпиям уж не хватало сил. И дремный дух певцов покоя запросил. Без соглядатаев укромный пир! Подобен Он розе без шипов: он сладок и незлобен. С пути терпения шах удалился; он Уж загоняет дичь в желания загон. Он кудри Сладостной своими сжал перстами, Забывши о перстах, простершихся над нами. [194] Ее целует он: «Я — в рабстве, ты — мой рок. Я — птица. Дай зерна. Попал я в твой силок. Ты прошлому скажи: быть не хочу с тобою. Упьемся новым днем и новою судьбою. Здесь только ты да я! Ну, оглянись, взгляни! Чего страшиться нам? Ты видишь — мы одни. Горит моя душа! Я жажду благостыни! Ведь ты — моя судьба; будь ею ты и ныне! Любовь — плодовый сад, родиться должен плод. Во мне надежда есть, а в чем ее оплот? Пускай воздвигнут мост из камня голубого,— Коль мост непроходим, о нем не молвят слова. Овечьей печени ждет пес у мясника,— Да знает лишь свою [195]: в ней горькая тоска. И тьма солончаков, казавшихся водою, [196] Рты жаждущих воды зарыла под землею. И в чашу для чего смертельный налит яд, Который сладостью является на взгляд? Сверлят жемчужину, когда она влажнее. Сверлить ее потом ведь было бы сложнее. Молочным следует барашка свежевать — Его, подросшего, ведь может волк задрать. Лишь только голубок начнет взлетать высоко, — Ласк не увидит он: в него вопьется сокол. Подобной льву не будь, смири ненужный гнев. Есть руки у меня, чтоб стал смиренным лев. Хоть горд нагорный путь прыгучего джейрана, Есть руки длинные у хитрости аркана. Пускай быстрей ветров газель несется вскачь,— Собака шахская не знает неудач. Что родинки беречь, таить под спудом кудри? Ты, подать уплатив, поступишь всех премудрей. Купец! Где сахар твой? Знать, сто харваров есть? Что ж двери на замке, коль сахара не счесть? Ведь и́ндиго, торгаш, находит спрос; уныло Не хмурься. Вскрой тюки, будь ты хоть в глубях Нила». [197]

Первый ответ Ширин Хосрову

И сахар дать ответ ему был нежный рад. И был ответ его — сладчайший табарзад. «Я прах, — и пребывать со мной на царском троне Для шаха значило б — в напрасном быть уроне. Сочту ль за скакуна я своего осла? Коня арабского догнать я б не смогла. И хоть как всадница могу я подвизаться,— С охотником на львов мне все ж не состязаться. Моя уклончивость имеет цель, о да! Кто сахар ест в жару? Не вышло бы вреда! [198] Остынем, государь! Немного подождать бы, Чтоб сахар был тебе и мне… во время свадьбы». Тут на ее губе жемчужинка зажглась. [199] И змеями она от уст обереглась. [200] Хоть мысль ее — строга, но, клятву дам, иное Вещала ей душа, в томленьях тайных ноя. Пусть, рассердясь, она, как острие, остра,— Не страшно: розы жар — роскошнее костра. Пусть гнев ее встает жестокой львиной гривой,— В нем нежный горностай укрыл свои извивы. Пусть лук ее бровей натянут — не грозна Стрела ее очей, а томности полна. Пусть взор ее — копье, — ведь круг войны все шире,— Но взор к боям готов и к сотням перемирий. «Не наноси мне ран», — твердят уста; спроси Ты их еще разок, услышишь: «Наноси». Хотя ее уста прикрыло покрывало,— Но все ж свое ушко она приоткрывала. Колечко рта сомкнув и отклонив лицо, Все ж понесла в ушке покорности кольцо. То прихотливый взгляд ввергал в одни мученья, То милосердного он полон был значенья. Лик отвратит, — и вот: прельстительна коса. «Простите лик», — твердит ее спины краса. Ширин, узрев царя в алчбе кипучей, страстной И честность в сей игре увидевши напрасной,— Явила блеск спины, [201]моленья отклони: Ведь белой серою не загасить огня. Иль, может быть, явя в стыдливом бегстве спину, В нем думала зажечь раскаянья кручину? Не то! Ее спины слоновокостный трон Напоминал царю, чтоб трон свой занял он. А может быть, она так поступила, дабы Он знал, что у любви есть разные михрабы. Что странного? Одна исчезла сторона, Сказав: прельстись другой, еще светлей она. Игра лукавых дев: прогонят с глаз, — и рады Метать в изгнанников приманчивые взгляды. Суровый скажет взгляд: «Уйди» — но погляди,— Взгляд утешающий сказал: «Не уходи». «Нет», — молвила, но, глянь, «да» молвила б охотней. За это я годов пожертвовал бы сотней!