Книга историй - Аракел Даврижеци Страница 43

патеры ударили по голове епископа Вардана и ранили его, ибо патеров было трое, а епископов — [лишь] двое. (Рубец и место ран он нынче показал и рассказал нам эту историю, которой он был очевидцем; да смилуется господь и отпустит ему грехи его.) Епископы тогда не позволили патерам взять хотя бы часть мощей; после борьбы и драки двое епископов отняли раку, полную мощей, и принесли [ее] в Эчмиадзин, а патеры тоже пришли с ними в Эчмиадзин.

Епископы поставили полную мощей /183/ раку посреди площади, члены же братии, а также селяне и даже сам католикос Мелкисет, прослышав [об этом], собрались вокруг. И кто из пришедших видел и слышал, восхищались и с удивлением говорили: «Мы, отцы наши и предки, рожденные и вскормленные здесь, все это время не знали даже об этом, а они — люди приезжие, да еще и чужаки, как они смогли найти [мощи] и совершить такое дело?» Епископы и монастырская братия в сильном гневе и ярости из-за происшедшего начали спор, бранились и дрались с патерами и надеялись на католикоса, дескать, он осудит и отомстит им. А тот, чей мысленный взор был подкуплен золотом, получив от патеров золотые монеты, не отомстил, а попустительствовал им и не беспокоился вовсе.

В то время у патеров была при себе старая торба из клеенки, т. е. из мушамбы. Ободренные лицеприятием католикоса, выступив вперед, они [подошли] к раке с мощами, открыли торбу, и один из патеров, обернув руку чистым белым платком и взяв мощи, положил их в торбу. Они хотели взять все мощи. Увидев это, епископы исполнились гнева и злобы и, напав на них, избили патеров, прогнали прочь и больше не дали им мощей. В раке [мощей] осталось [еще] много, голову патеры взяли, однако епископы отняли ее и положили в раку. Вышеупомянутый епископ Вардан рассказал, /184/ что, пока руки не коснулись мощей, мощи были белого цвета, но, когда к ним прикоснулись рукой, они пожелтели.

Епископы стали плакать и горевать обо всем этом, высказывать католикосу свое негодование и обвинять: мол, справедливый бог да отомстит тебе за мощи святых, ибо со времени святого Лусаворича до наших дней мощи этих святых не были стронуты с места и рассеяны где-либо, они начало и основа веры армян, [они] стали богатством и благом страны, а ты сегодня их развеял. И епископы, поплакав и погоревав, подняли раку с оставшимися мощами, понесли ее снова в храм святой Рипсимэ, опустили в часовню, вырыв очень глубокую могилу, положили раку с мощами в могилу и, скрепив песком и известью со всех сторон, замуровали, засыпали могилу, положили на нее надгробный камень. Дверь же часовни не заделали, а оставили ее открытой, как это и сейчас видно; дыру наверху в алтарном возвышении закрыли; и, [хотя] ее заделали, любопытствующим она явственно видна снизу из прохода, ибо камни, положенные на дыру, и сейчас белые.

А патеры, взяв торбу с теми мощами святой Рипсимэ, [которые им удалось достать], отправились в город Ереван и там стали обдумывать, как увезти [мощи] к себе в страну, ибо, боясь османов, они не могли пройти через страну ромеев[148], так как в то время великая вражда и ожесточенная /185/ война шла между османами и франками[149]. И по этой причине они не могли пройти через страну османов.

И вот, взяв с собой мощи, патеры вышли из Еревана, пришли в область Нахичеванскую, в Ерынджакский гавар, во франкское селение Апаранер[150]. Там разделили мощи на три части; сами патеры, взяв себе две части мощей, остались там, а одну часть с доверенными людьми послали в город Исфахан во франкский монастырь, называемый Иусиния (ибо в городе Исфахане есть три франкских монастыря). Те, кто повез мощи, привезли и доставили мощи во франкский монастырь Иусиния, спрятали их [там] в сундуке в каком-то доме и ждали удобного часа, чтобы, захватив их, повезти через Бандар в город Гоа в стране Пуртукеш[151], дабы оттуда на корабле повезти уже в самый Франкстан.

Католикос Давид не был осведомлен обо всех этих событиях, ибо в это время он жил в городе Исфахане. Был у католикоса Давида в услужении один преданный человек из армян, по имени Григор, — сведущий и осторожный в делах и службе. Человек этот знал франкский язык, так что всегда посещал франкскую церковь и прислуживал им (франкам) своих житейских выгод ради; и однажды за вином, попечением Божьим размякнув в беседе, франкский служка, привезший мощи, сказал, между прочим, служителю католикоса /186/ Григору: «Поехали мы в вашу страну и увидели Престол ваш Эчмиадзин, вынесли оттуда мощи святой девы Рипсимэ и привезли сюда, а теперь они находятся в сундуке в моем доме, мы хотим повезти их в страну Пуртукеш, чтобы оттуда увезти уже в самый Франкстан».

Мудрый и рассудительный муж сей на время утаил рассказанное в душе и одобрил намерение рассказчика, но на второй день пошел к католикосу Давиду и сообщил ему о том, что услышал от франка.

В это время в городе Исфахане проживало множество христиан армянского происхождения из Араратской области, и особенно выходцев из города Еревана; католикос призвал к себе кое-кого из них — именитых и доверенных [мужей] — и сообщил им об этом. Они были очень огорчены и решили жестоко отомстить. Католикос вместе с ними пошел к джугинцам, к ходже Сафару (бывшему главой джугинцев, да и не только джугинцев, но и всех армян, живших в пределах Персидского царства, ибо ходжа Сафар и брат его ходжа Назар[152] очень почитались персидским царем и его вельможами), и известил ходжу Сафара об этом. И ходжа Сафар, католикос и глава ереванцев ага тэртэр пошли вместе к градоначальнику, по имени Мирза Мамад, назначенному шахом градоначальником Исфахана, ибо шах в это время находился не в Исфахане, а в Тавризе; там же при шахе находился и ходжа Назар.

Заявив градоначальнику и, взяв у него ратников, они неожиданно явились в монастырь /187/ франков и, открыв дверь упомянутого дома, обнаружили сундук с мощами. И, взяв, привезли этот сундук к градоначальнику, а он запечатал своим перстнем и отдал сундук в залог Сафару, чтобы тот хранил его, пока приедет шах и потребует его.

О ходе и обстоятельствах всех этих событий ходжа Сафар и католикос известили письмом ходжу Назара, который находился в Тавризе. И ходжа Назар, который не боялся и открыто [говорил] с шахом, сообщил