Философы из Хуайнани (Хуайнаньцзы) - Автор Неизвестен Страница 45

дао и забывает о худородстве, обретает покой в благе и забывает о бедности. В его природе не желать, но нет такого желания, которого бы не осуществил; в его сердце не живет наслаждение, но нет такого наслаждения, которого бы он не мог испытать. Не обременяющий своего естества не накладывает пут и на благо; умеющий найти соответствующее своей природе не повредит и своей гармонии. Поэтому отпусти на волю свое тело, дай свободу своим мыслям — и станешь для Поднебесной образцом умеренности и обуздания себя.

Ныне же конфуцианцы не вскрывают корень желаний, а запрещают само желаемое, не ищут истока наслаждений, а пресекают сам предмет наслаждения. Это все равно что пытаться рукой заткнуть источник, питающий большие и малые реки. Пастырь народа подобен хозяину зверинца. Он хочет, чтобы звери прожили как можно дольше, а при этом запирает их в загоны и возбуждает в них злость, стреноживает их и лишает движения. Разве таким способом достичь желаемого? Так, Янь Хуй[737], Цзылу, Цзыся, Жань Боню — самые способные ученики Кунцзы. Однако Янь Юань рано умер, Цзылу засолили в Вэй[738], Цзыся потерял зрение, Жань Боню заболел [и умер]. Все они принуждали свою природу, пренебрегали естеством, но не обрели покоя. Некогда Цзэнцзы[739], встретясь с Цзыся, удивился, почему тот то худел, то толстел. На вопрос Цзэнцзы о причине тот ответил: «Вначале я познал наслаждение, которое дают знатность и богатство, и возжелал их. Затем узнал радость приобщения к пути прежних царей и возликовал. Эти две вещи боролись в моем сердце, потому и отощал. Путь прежних царей победил — потому и растолстел».

Принуждают себя не жаждать богатства и знатности, не получать удовольствия от роскоши и изобилия; принуждают свою природу, сдерживают желания, напоминая себе о долге. При этом, хотя естественные чувства зажаты и задавлены, тело и природа изломаны и истощены, все-таки как будто поневоле насилуют себя — потому и не доживают до конца дней своих.

А совершенный человек ест, соразмеряясь с желудком, одевается, соразмеряясь с формой, странствует, покоряясь телу, поступает, сообразуясь с естеством. Он отстраняет Поднебесную — она ему не нужна, отвергает тьму вещей, не видя в ней пользы. Он живет в широчайшем пространстве, странствует в беспредельных краях, восходит к Высшему Владыке[740], опирается на Великое Единое, Вселенную перекатывает, как шарик на ладони. Что для него значат бедность и богатство, станет он толстеть или худеть из-за них?!

Конфуцианцы не могут заставить людей не желать, а могут только заставить воздерживаться, не могут заставить людей не наслаждаться, а могут только пресечь наслаждение. Принудить Поднебесную бояться наказания и не сметь разбойничать разве значит заставить не иметь разбойничьих помыслов?

Юэсцы ловят удавов и едят их как большое лакомство, а в Срединных землях их считают бесполезными. Следовательно, и жадный способен отказаться, если понимает бесполезность вещи; если же не понимает этого, то и нежадный не отступит. Так владыки царств теряли свои царства и жертвовали алтарями, умирали от руки врага и делались посмешищем Поднебесной — всегда из-за чрезмерных желаний! Государь Цюю, польстившись на взятку — большой колокол, потерял царство, юйский правитель дал поймать себя, прельстившись нефритом из Чуйцзи, Сянь-гун, покоренный красотой Цзи из Ли, породил смуту в четырех поколениях; Хуань-гун насладился яством, приготовленным И Я, а в результате не был вовремя похоронен; хуский царь, увлекшись красотой танцовщиц, потерял свои лучшие земли[741]. Если бы эти пять государей сообразовывались с естеством, отказывались от лишнего, довольствовались для себя необходимым и не шли на поводу у вещей, разве их постигло бы такое несчастье? Обычный стрелок без стрелы не попадет в цель, а овладевший истинным искусством стрельбы и не заботится о стреле. Обычный возничий без вожжей не отправится в путь, а истинно овладевший искусством управления колесницей не пользуется вожжами. Понимающий бесполезность зимой опахала, а летом — мехового халата смотрит на все превращения тьмы вещей как на пыль.

Подливая кипяток в кипящую воду, кипения, конечно не остановить. Истинно понимающий корень дела убирает огонь, и все.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

КОРЕННАЯ ОСНОВА

В начальные времена Великой чистоты царили мир и согласие, тишина и покой. Люди были просты и естественны, чисты и безыскусны. Пребывали в безмятежном бездействии и не суетились. Действовали не задумываясь, — внутренне сливаясь с дао, вовне сообразуясь с долгом. Принимались за дело и завершали его красиво, двигались весело и применяясь к вещам. Их речи были кратки и разумны, поступки прямы и согласны с чувствами. Их мысли были легки и не притворны, дела просты и без прикрас.

Поэтому они не выбирали сезона и дня, не гадали по триграммам и на панцирях черепах, не обдумывали, с чего начать, не обсуждали, чем кончить. В покое стояли, побуждаемые — шли. Телом соединялись в одно с небом и землей, свои частицы цзин уподобляли инь и ян, свой гармоничный эфир — четырем сезонам. Светили одним светом с солнцем и луной, Творящему изменения были то самкой, то самцом.

Итак, небо все покрывало благом, земля всему давала радость. Четыре сезона не теряли порядка, дожди и ветры не несли беды. Солнце и луна были ясны и посылали свой свет, пять планет хранили колею и не сбивались со своего пути.

В те времена таинственно-сокровенное распространяло свою силу широко и освещало своим светом все вокруг. Фэнхуан и цилинь являлись, а тысячелистник и черепаший панцирь слали предвестья[742]. Выпадала сладостная роса, созревал и наливался соком бамбук, нефрит люхуан обнажался, появлялась красная трава чжуцао[743]. Козни и ложь не прятались в сердце.

Когда же настало время упадка, то стали буравить горы, резать по металлу и нефриту, вскрывать жемчужные раковины, плавить медь и железо, — а вещи не прирастали. Стали вскрывать плод во чреве, убивать юных. Цилинь уже не показывался. Вывертывали гнезда, губили птенцов. Фэнхуан уже не парил. Сверлили кружок, добывая огонь, вязали деревья для возведения башен, жгли леса ради охоты, спускали воды озер, добывая рыбу. У людей не хватало уже орудий и места для хранения[744], а тьма вещей не успевала ни проклюнуться, ни распуститься. Молодые ростки, яйца, зародыши — еще не созрев, отправлялись в закрома, где составляли половину содержимого.

Громоздят землю и насыпают холмы, удобряют поля и сеют зерно, взрывают землю и роют колодцы, отводят воду ради своей пользы, строят стены ради своей безопасности. Держат на привязи животных, превращая их в