Фацетии - Генрих Бебель Страница 13

потому что, подозревая жену в неверности, пожелал узнать ее нрав. Он обнаружил на пороге спальни пару мужских башмаков, по которым без труда догадался, что у нее любовник. Поэтому, полагая, что все надо делать в свое время и обдуманно, он тотчас же ушел, так как хотел наутро посоветоваться с умными людьми, чтобы они рассудили, как ему следует отомстить за такое преступление. На другой день, придя к друзьям и обсудив с ними свое дело, он сказал, что понимает, как люди от гнева вообще все забывают и теряют разум. Ему тоже немного недоставало, чтобы от возмущения и гнева не разорвать на тысячу кусков башмаки любовника, но он, однако, разумом смирил свою ярость до той поры, пока не придумает достойную месть.

19. О ГОСПОДИНЕ УЛЬРИХЕ, ГРАФЕ ВЮРТЕМБЕРГСКОМ

Когда знаменитый граф Ульрих однажды сказал своему священнику и капеллану, чтобы он отслужил, так сказать, охотничью мессу (т. е. чтобы он быстро ее закончил, как этого хотят охотники)[67], то капеллан по книге начал искать мессу об охотниках. И так как он ее не нашел, то опечаленный пришел к графу, жалуясь, что ничего не нашел. Господин, посмеявшись над его простодушием, объяснил ему его ошибку.

20. О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖАДНОСТИ И ТЩЕСЛАВИИ

Когда недавно один человек жестоко нападал на священников, имеющих много бенефициев, другой сказал, что у христиан все же слишком мало священников, иудеев и дворян, потому что,— прибавил он,— если б у нас было достаточно иудеев, то христиане не брали бы больших процентов. Если было бы достаточно священников, то не было бы столько бенефициев у одного священника. Если было бы вдоволь дворян, то крестьяне и бюргеры не стремились бы непременно стать дворянами[68].

21. ОБ ОДНОМ ГИСТРИОНЕ[69]

Когда одному гистриону, обедающему вместе с дворянами, подали маленьких рыбок, а им больших, гистрион стал прикладывать их себе то к губам, то к ушам, словно что-то говоря им по секрету, и, наконец, даже заплакал. Когда дворяне спросили его, в чем дело, он сказал: «Мой отец был рыбаком и утонул в реке; когда я спросил рыбешек, не встречался ли им где-нибудь мой родитель, они ответили, что еще слишком малы, чтобы знать о нем. Теперь надо будет спросить тех, которые постарше». Дворяне поняли намек, и дали ему больших рыб, чтобы он их расспросил или, вернее, съел.

Это рассказ моего отца, Генриха Бебеля, который умер двадцать шестого марта 1508 года — да упокоится его душа в святом мире.

22. О МАТТИАСЕ, ШУТЕ МАРХТАЛЬСКОГО АББАТА НА ДУНАЕ

Когда аббат Мархтальского монастыря надумал воздвигнуть великолепный замок и озабоченно советовался со своими монахами, как его построить, выступил на середину его шут Маттиас и сказал: «Как же ты, аббат, глуп, что занимаешься всей этой кучей дел: сидел бы ты у себя в спальне или в трапезной (так они называют его комнату) за добрым вином с толстой любовницей и служил бы богу мирно и спокойно».

23. О НЕМ ЖЕ

Он же, когда перешел Дунай вброд, сказал: «Как нелепо я поступил! Если б я утонул, мой господин не простил бы меня, а поколотил».

24. О НЕМ ЖЕ

Когда его же как-то летом в очень жаркую погоду заставили носить в монастырь дрова, он сказал, проклиная солнце: «Да покарают тебя боги за то, что ты так жарко топишь (думая, что оно топит, как мы топим бани). Побереги свой жар до зимы».

25. О НЕМ ЖЕ

Когда рыцарь Шпет пригласил как-то его с аббатом на храмовой праздник Цвифальтенского монастыря, то ему пришлось сидеть с двумя другими дураками. Он тотчас же оттуда ушел, покинул замок и вернулся домой только на другой день. Когда его спросили, почему он так быстро ушел, он сказал: «Если бы мне дали даже настоящего меду или молока со свежим хлебом (он считал это самой лучшей едой), то я бы все равно не остался, такие сопливые были эти дураки». (Он считал себя умным и возмущался, что его посадили с дураками.)

26. О ПОКАЯНИИ ВОЛКА, ЛИСЫ И ОСЛА (ПО ГУГО ТРИМБЕРГСКОМУ[70], ВЫДАЮЩЕМУСЯ НАШЕМУ ПОЭТУ)

Однажды, чтобы получить индульгенцию (так я это назову), волк, лиса и осел отправились в Рим. По дороге, когда волк сказал, что у папы много других важных дел, они решили сами друг друга исповедовать и наложить каждому покаяние. Волк первый так исповедовался лисе: он видел свинью, у которой было двенадцать поросят, и когда она сама, такая жирная, гуляла по полю, поросята ее погибали дома от голода; поэтому он сожрал мать, которая была столь бесчестна, что покинула своих детей. Потом, движимый состраданием, он из жалости похитил, задушил и съел всех поросят. Волк рассказывал это со слезами и просил отпустить ему грех. Лиса сказала: «Ты не совершил большого греха: это было сострадание к сиротам. Прочти „Отче наш“, и тебе простится».

Затем лиса так исповедовалась волку: «У крестьянина был петух, который побеждал всех соседских петухов, и его крик раздражал всех вокруг, здоровых и нездоровых, а более всего тех, у кого болела голова,— его спесь мне досаждала. Однажды он разгуливал со своими женами — курами, а я его схватила и, утащив, сожрала. Тут его жены, мои враги, закричали на меня. Многих из них я съела, чтобы отомстить им за обиду и крик. Согрешила, каюсь и прошу отпущения». Волк ей ответил: «Это дело доброе, ведь крик да спесь петуха и кур уменьшились; ты не так уж согрешила. Налагаю на тебя покаяние, чтобы ты три пятницы не ела мяса, если не сможешь его достать: я добр и предан тебе, так же, как и ты мне. Теперь, осел, кайся ты!».

Осел сказал: «Как мне покаяться? Вы знаете мои труды и тяготы, мне приходится возить зерно, мешки, дрова и воду. В одном я грешен, и часто в этом раскаиваюсь: ко мне был приставлен работник, у него из сапог выглядывала солома, положенная туда для тепла. Я ее стащил, а у него из-за этого сильно мерзли ноги. Будьте снисходительны и наложите на меня покаяние!» Они сказали: «О разбойник! Что ты натворил! Горе тебе навеки! По твоей вине у работника сильно мерзли ноги, и мы думаем, что он из-за этого-то и умер: следовательно, душа твоя осуждена. Значит, и тело не должно остаться в целости». И, убив, они его сожрали.

Так поступают сильные и богатые: они благосклонны друг к другу и легко все прощают; к слабым и беззащитным они жестоки и неумолимы, как хорошо сказал Ювенал во второй сатире:

К воронам милостив суд, но он осуждает