История молодой девушки - Бернардин Рибейру Страница 17

Но я, вечно ищущая себе заботы и неприятности, переправилась через поток и уселась в густой тени зеленого ясеня, раскинувшегося над журчащими водами, разделяемыми горой на два рукава.

Я смотрела вокруг и вначале думала, что даже самые необъяснимые для нас явления природы могут причинить друг другу горе.

И это немного утешало меня в моих горестях: как гора преграждала путь реке, так и мои несчастья не дали осуществиться моим мечтам, от которых я уже давно отказалась.

Но потом мне стало еще тяжелее, потому что, обогнув гору, рукава реки соединялись, и она невозбранно продолжала свой путь и, кажется, даже быстрее, чем раньше, словно спешила побыстрее расстаться с горой, препятствующей, будто злая сила, ее течению.

Прошло немного времени, и, пока я предавалась тягостным думам, на зеленой ветке, нависшей над рекой, уселся соловей и стал так жалобно петь, что вся я обратилась в слух. Он неутомимо изливал в пении свою тоску. Казалось, вот-вот он устанет и прекратит свою песнь, но каждый раз он начинал ее снова.

И вдруг бедная птица, не прерывая пения, неизвестно почему, мертвой упала в воду! А вместе с ней в воду упало и много листьев, словно от сочувствия к птахе.

Птицу, а за ней и листья, умчал поток. Я хотела подхватить ее, но течение в этом месте было сильным и роща подступала близко к реке, так что вскоре я выпустила соловья из виду. И мне стало так горько от того, что так быстро погиб тот, кто довольствовался столь малым и пел так прекрасно, что я не смогла сдержать слез.

Конечно, после стольких жизненных утрат я оплакивала не только птицу. И хотя мои слезы были вызваны ее гибелью, вместе с ними мною овладели и горькие воспоминания.

Долгое время слезы застилали мой взгляд. Мне суждено плакать, пока какой-нибудь незнакомый человек из сочувствия не закроет мне глаза, уставшие выражать неизбывное горе!

Так, сидя и провожая взглядом течение реки, я услышала шелест листвы.

Не зная, что бы это могло быть, я испугалась, но вдруг заметила, что ко мне направляется высокая, статная женщина. Лицо ее было исполнено чувства собственного достоинства, она походила на даму былых времен и была одета во все черное. В неторопливой походке, размеренных движениях, взгляде, да и во всем ее облике было что-то торжественное и величавое.

Но она настолько погрузилась в свои мысли, что даже не отводила в сторону ветвей, кроме тех, что преграждали ей путь или могли оцарапать лицо. Она степенно ступала по свежей траве, влача за собой шлейф, и время от времени тяжко вздыхала, словно собиралась испустить дух.

Приблизившись ко мне и увидав меня, она испугалась, как будто во мне было что-то необычное. И я застыла на месте, но не от страха, которого достойная дама во мне не вызывала, а оттого, что не привыкла видеть в этих местах кого бы то ни было.

Но на свою беду я продолжала оставаться все на том же злосчастном берегу.

Прошло немного времени, и она, очевидно, почувствовав мое смятение, проговорила, обращаясь ко мне:

– Странно встретить в таком уединении благородную девицу, когда страшное горе заставило скитаться по миру моего…

Она на мгновение умолкла, а потом со слезой в голосе добавила:

– …сына!

И, вытащив из рукава платок, отерла слезы и подошла ко мне еще ближе. Тогда и я встала в знак уважения не только к ее обхождению со мной, но и ко всему ее виду.

Она продолжала:

– Хоть я и давно здесь живу, но не привыкла встречать в этом уединении кого бы то ни было, и мне хотелось бы узнать, кто вы и что здесь делаете или собираетесь делать, столь прекрасная и одинокая.

И так как я, охваченная сомнением, не спешила с ответом, она, кажется, поняв, в чем дело, сказала:

– Можете говорить все, ведь я женщина, как и вы, и, как я могу заключить из вашего вида, очень похожая на вас, ибо сейчас я разглядела, как вы печальны. Да, ваши слезы унесли с собой немалую часть вашей красоты, хотя издали это и незаметно.

– А вы, сеньора, одинаковы и вблизи, и вдали, – отвечала я. – И я бы не смогла от вас ничего скрыть, поскольку ваша одежда и весь ваш облик свидетельствуют о горе, а к нему я давно привыкла. И так как я с трудом могу скрыть ту власть, которую приобрели надо мною мои бесконечные беды, я не только умоляю вас выслушать меня – я должна вас благодарить за то, что вы хотите что-то знать обо мне, ибо мне надо кому-нибудь открыть свою душу.

– Да, – сказала она, – таким образом не только вы окажетесь у меня в долгу как у слушательницы, но и я буду у вас в долгу как у рассказчицы. А вы мне так по душе, что я буду только рада стать вашей должницей.

Итак, чтобы удовлетворить ее просьбу, я начала:

– Перед вами девушка, которая живет на этих берегах сов сем недавно и проживет недолго. Я родилась в другом краю. И воспитывалась в другой, многолюдной земле, откуда вынуждена была бежать в эти пустынные места, обитель моих бед. Так я попала в эту долину, где, как видите, струятся прозрачные воды, шумят тенистые кроны деревьев, растут в свое удовольствие зеленые травы и цветы, резвятся веселые пташки. И все здесь так близко мне, что каждый раз, когда солнце встает над землей, я прихожу сюда. И никого до сих пор здесь не встречала. Привязанность к этой долине и ее окрестностям заставляет меня возвращаться сюда. Вы прекрасны, а я уже утратила былую красоту. А раз у меня нет оружия, чтобы наступать, то мне не от кого и защищаться. Теперь уже я могу идти куда угодно, не боясь ничего и не тревожась ни о чем, кроме своих бед, которые, куда бы я ни пошла, всегда со мной. Вот только что я была здесь одна и смотрела, как скала преграждает путь речному течению. Вдруг я увидела, как на ветке над моей головой уселся нежно поющий соловей. Иногда казалось, что другой соловей вторит ему издалека. Пение было в разгаре, когда он, мертвый, упал в воду, и течение подхватило его так быстро, что я