Франко Саккетти - Новеллы Страница 2

Едва успел Парчиттадино дойти в своей речи доэтих слов, как король оставил игру, схватил шута и, повалив его на землю ударами кулака и пинками ног, так избил его, что словно в ступе всего истолок; проделав это, он сразу вернулся к игре в шахматы. Поднявшись на ноги, весьма расстроенный, Парчиттадино едва мог понять, где он находится. Так как ему казалось, что он еще мало постарался и недостаточно превознес короля, то он стоял совершенно смущенный, не зная, что ему дальше делать. Собравшись кое-как с духом, он захотел посмотреть, не будет ли для него лучше, если он скажет королю обратное, так как, когда он говорил одно лишь хорошее, ему пришлось плохо. И стал он говорить: «Да будет проклят час и день, который привел меня сюда, ибо, рассчитывая увидеть, если верить молве, благородного короля, я увидел короля неблагодарного и не ценящего заслуг; я рассчитывал увидеть короля добродетельного, а увидел короля порочного; я думал увидеть короля благоразумного и прямодушного, а увидел короля злобного, неистового; я думал, что увижу святого и справедливого венценосца, а увидел человека, который за добро платит злом. И доказательством этого служит то, что он так обработал меня, маленького человека, возносившего его и воздавшего ему честь, что, право, не знаю, смогу ли я когда-нибудь просеивать зерно, если мне доведется вернуться к своему прежнему ремеслу».

Король поднялся вторично, взбешенный более, чем в первый раз, подошел к двери и позвал одного из своих баронов. Не стоит и спрашивать, в какое состояние пришел Парчиттадино, увидев это: он был похож на умирающего, охваченного дрожью, и ждал, что король его убьет. Когда же он услышал, что король зовет своего барона, то решил, что тот зовет какого-нибудь палача, который распял бы его.

Но когда вызванный барон явился, то король сказал ему: «Пойди, дай этому человеку мое лучшее платье и уплати ему за правду, так как я сам уже уплатил ему сполна за ложь».

Барон тотчас же вышел и принес Парчиттадино королевское платье из числа самых богатых, какие только имелись у короля, и было на нем столько жемчужных пуговиц и драгоценных каменьев, что, если не считать полученных побоев и пинков, оно стоило триста флоринов или даже больше. Опасаясь, однако, как бы в этом платье не оказалось змеи или василиска, которые могли бы его укусить, Парчиттадино принял его с большой осторожностью. Но затем, успокоившись и облекшись в это платье, он явился к королю и сказал: «Священный венценосец, если вам угодно платить таким образом за мою ложь, то я редко буду говорить правду». И он понял, что король таков, каким он знал его по рассказам, а король получил от шута еще больше удовольствия.

После этого, пробыв в Англии столько, сколько ему хотелось, Парчиттадино простился с королем и ушел, держа путь в Ломбардию. Здесь он обошел всех синьоров, рассказывая им о необыкновенном случае, какой был с ним, что принесло ему более трехсот новых флоринов. Вернувшись затем в Тоскану, он захватил с собою полученное платье и пошел навестить своих родичей, веяльщиков в Линари, пропылившихся за время работы и бедных. Когда те изумились происшедшему, Парчиттадино сказал им: «Немало в жизни бывал я почтен побоями, зато в Англии я был награжден этим платьем».

И весьма многих он облагодетельствовал; а затем ушел и пустился по свету искать счастья.

Дело это было прекраснейшим поступком, какой только мог совершить король. А сколько есть таких людей, которые надулись бы от гордости, если бы их похвалили, как этого короля? Зная, что он заслуживает таких похвал, Эдуард хотел показать, что это не так, проявив, однако, в конце концов большую мудрость. Многие невежественные люди, когда льстецы хвалят их в лицо, верят им; этот же человек, будучи благородным, захотел показать обратное.

Новелла 4

Мессер Бернабо,[6] властитель миланский, пораженный прекрасными доводами одного мельника, пожаловал ему богатейший бенефиций.

Этого синьора в свое время боялись больше, чем какого-либо другого; и хотя он и был жесток, однако в жестокости его была немалая доля справедливости. В числе многих случаев, которые с ним приключались, был такой. Один богатый аббат по небрежности своей так плохо содержал двух лягавых собак, что они опаршивели (а принадлежали они названному синьору), вследствие чего тот потребовал от него уплаты четырех тысяч флоринов.[7] Аббат запросил пощады. Тогда названный синьор, видя, что тот просит пощады, сказал ему: «Если ты ответишь мне на четыре вопроса, я совсем прощу тебя. Вот эти вопросы. Я хочу, чтобы ты сказал мне: далеко ли отсюда до неба, сколько воды в море, что делается в аду и чего стоит моя особа?»

Услышав это, аббат принялся вздыхать, и показалось ему, что он попал еще в худшее положение, чем был раньше. Чтобы отдалить гнев синьора и выиграть время, он попросил его дать ему срок для ответа на столь трудные вопросы. Синьор дал ему на размышление весь следующий день и, желая во что бы то ни стало узнать, чем кончится такое дело, заставил аббата дать ему слово, что он вернется.

Аббат в раздумье отправился обратно в свое аббатство, опечаленный, дыша тяжело, как перепуганная лошадь, и, вернувшись к себе, встретил одного своего знакомого мельника, который, видя его столь огорченным, спросил его: «Синьор мой, что это с вами, что вы так тяжело дышите?»

Аббат ответил: «Есть от чего; наш синьор грозит мне суровой карой, если я не отвечу ему на четыре вопроса, на которые не могли бы ответить ни Соломон, ни Аристотель».

Тогда мельник спросил его: «А что это за вопросы?»

Аббат сообщил ему их.

На это мельник, подумав, ответил аббату: «Если хотите, я могу вам помочь».

– «Дал бы бог!» – воскликнул аббат.

– «Надеюсь, что богу и святым это будет угодно»! – откликнулся мельник.

Аббат, который никак не мог прийти в себя, сказал тогда: «Если ты это сделаешь, бери у меня все, что захочешь, потому что нет такой вещи, которой бы я тебе не дал, если ты у меня ее потребуешь, лишь бы это было в моей власти».

Мельник отвечал на это: «Я предоставляю дело на ваше усмотрение».

– «А каким образом думаешь ты поступить?» – спросил аббат.

Мельник сказал: «Я надену вашу рясу и плащ с капюшоном, обрею бороду и, завтра рано утром явившись к синьору, скажу, что я аббат, и рассчитаюсь по всем четырем вопросам так, что он, надеюсь, останется доволен».

Целой вечностью показалось аббату то время, пока мельник превращался в священника; наконец дело было сделано.

Превратившись в аббата, мельник рано утром пустился в путь. Дойдя до ворот дома, где жил синьор, он постучался и сказал, что такой-то аббат хочет ответить синьору насчет некоторых вещей, относительно которых он предложил ему дать ответ. Синьор, жаждавший услышать, что ему скажет аббат, и изумленный его быстрым возвращением, велел позвать аббата к себе. Когда мельник вошел к нему и, стараясь держаться тех частей залы, где было меньше света, произнес приветствие, время от времени прикрывая лицо рукой, чтобы не быть узнанным, синьор спросил его, приготовил ли он ответы на четыре заданных ему вопроса.

Мельник ответил на это: «Да, синьор. Вы спросили меня, далеко ли отсюда до неба. Учтя в точности каждую мелочь, я скажу, что отсюда до неба тридцать шесть миллионов восемьсот пятьдесят четыре тысячи семьдесят две с половиной мили и двадцать два шага».

Синьор заметил по этому поводу: «Ты вычислил расстояние с большой точностью; но как ты это докажешь?»

На что мельник сказал: «Прикажите измерить, и если это не так, то повесьте меня. Во-вторых, вы спросили: сколько воды в море? Это мне было очень трудно высчитать, потому что вода – вещь, которая не стоит неподвижно, а постоянно прибывает в море; однако я установил, что в море двадцать пять тысяч девятьсот восемьдесят два миллиона коний,[8] семь бочек, двенадцать кружек и два стакана воды».

Синьор спросил: «Откуда ты это знаешь?»

Тогда мельник сказал: «Я рассчитал все самым тщательным образом; если же вы мне не верите, велите послать за бочками и измерьте. Если окажется, что я ошибся, то велите меня четвертовать. Третье, о чем вы меня спросили: что делается в аду? В аду режут, четвертуют, хватают крюками и вешают, не более и не менее как это делаете здесь вы».

– «Чем ты подтвердишь свои слова?»

Мельник ответил: «Я толковал об этом с одним человеком, который побывал там, а от него-то флорентиец Данте и узнал все то, что написал об адских делах; но тот человек умер. Если вы не верите сказанному, пошлите кого-нибудь к нему. Четвертое, о чем вы меня спросили, – это, чего стоит ваша особа. Я скажу вам, что она стоит двадцать девять динариев.

Услышав это, Бернабо разгневанный, обратился к мельнику и сказал: «Чтоб тебя чемер[9] одолел. Разве я такое ничтожество, что не стою больше кухонного горшка?»