Рассуждения о религии, природе и разуме - Ле Бовье де Фонтенель Бернар Страница 34

— Из этого числа — «шестнадцать планет», — сказала маркиза, — я делаю вывод, что Сатурн должен иметь пять лун.[123]

— Столько он их и имеет, — отвечал я, — и это тем более справедливо, что, поскольку он совершает свой оборот вокруг Солнца за тридцать лет, на нем есть страны, где ночь продолжается пятнадцать лет, — по той же причине, по какой Земля, оборачивающаяся вокруг Солнца за год, имеет на своих полюсах шестимесячную ночь.

Что же касается Сатурна, то, поскольку он удален от Солнца на расстояние, в два раза большее, чем удалены от Солнца мы, дают ли ему его очень слабо освещенные пять лун достаточно света во время его ночей?

Нет, но у него есть запасное средство, единственное во всей известной нам Вселенной: это — окружающий его огромный круг, или кольцо,[124] расположенное достаточно высоко над ним, чтобы находиться вне тени, отбрасываемой корпусом этой планеты, и посылающее солнечный свет в места Сатурна, иным образом никогда не освещаемые, причем посылает оно его с более близкого расстояния и с большей силой, чем все пять лун, ибо кольцо это меньше удалено от Сатурна, чем самая близкая из них.

— В самом деле, — сказала маркиза с видом человека, с изумлением приходящего в себя, — все это обнаруживает большой порядок. Совершенно очевидно, что природа имела в виду нужды неких живых существ и распределение лун было не случайным. Предметом его были только планеты, удаленные от Солнца, — Земля, Юпитер, Сатурн; действительно, не стоило заботиться о лунах для Венеры и Меркурия, которые и так получают слишком много света; у них и так очень короткие ночи, и они считают эти ночи большим благодеянием природы, чем даже дни. Но постойте, мне кажется, что Марс, удаленный от Солнца еще больше, чем Земля, не имеет Луны.[125]

— Не могу от вас этого скрыть, — отвечал я, — он действительно не имеет никаких лун и, видимо, располагает для своих ночей осветительными средствами, которые нам неизвестны. Вы видели сухие или жидкие фосфоресцирующие вещества, которые, воспринимая солнечный свет, как бы впитывают его в себя, проникаются им и затем отсвечивают довольно сильным блеском в темноте? Быть может, на Марсе есть огромные, высокие скалы, состоящие из природных фосфоресцирующих веществ, набирающих в течение дня запас света и отдающих его по ночам. Вы не сможете отрицать, что это довольно приятное зрелище — все эти скалы, начинающие сверкать всеми своими частями в тот момент, когда заходит Солнце: без всякого вмешательства искусства они создают великолепную иллюминацию, удобную к тому же тем, что она не излучает сильного тепла. Вы ведь знаете также, что в Америке есть птицы, которые так светятся в темноте, что можно пользоваться ими в качестве светильников при чтении. Мы не можем знать — возможно, и на Марсе есть большое число таких птиц и они, лишь наступает ночь, разлетаются в разные стороны, распространяя заново дневной свет.

— Меня не устраивают, — сказала она, — ни ваши скалы, ни ваши птицы. Конечно, нельзя отрицать, что это красиво, но, поскольку природа дала так много лун Сатурну и Юпитеру, это явный знак, что луны нужны. Я была бы очень довольна, если бы их имели все миры, удаленные от Солнца; но Марс, очевидно, может стать печальным исключением.

— Да, в самом деле, — сказал я, — если бы вы больше занимались философией, чем до сих пор, вы бы несомненно привыкли усматривать исключения в самых совершенных системах. Всегда существует что-нибудь, что отлично подходит к системе, а также и другое, что пытаются приспособить к ней, насколько это возможно, или же оставляют в покое, если видят, что нет никакой надежды придти к цели. Давайте поступим так и в отношений Марса, поскольку здесь он вряд ли принесет нам удачу, и не будем больше о нем говорить. Что касается Сатурна, то мы будем удивлены, оказавшись там, когда увидим над своими головами ночью это огромное кольцо, простирающееся в виде полуокружности от одного конца горизонта к другому; оно, передающее нам солнечный свет, показалось бы нам постоянной луной.

— И мы совсем не допустим обитателей на этом большом кольце? — перебила она меня, смеясь, вопросом.

— Хотя я настроен достаточно дерзко, — отвечал я, — и готов расселить живые существа повсюду, признаюсь вам, что там я не посмею их поместить: это кольцо представляется мне очень неустойчивым обиталищем. Что же касается пяти маленьких лун, то они не обойдутся без жителей. Но очень возможно, как подозревают некоторые, что все Сатурново кольцо не что иное, как дуга, состоящая из лун, тесно следующих одна за другой и имеющих одинаковое движение; пять же известных нам лун, возможно, выскочили из этого большого кольца: сколько же тогда должно быть миров в вихре Сатурна! Но как бы там ни было, жители Сатурна довольно несчастны, если они пользуются помощью кольца. Оно дает им свет, но какой уж это свет при такой удаленности от Солнца! Само Солнце они видят в сто раз меньшим, чем видим его мы, и оно представляется им всего лишь небольшой звездой, тусклой, излучающей очень бледный свет и слабое тепло. Если вы перенесете жителей Сатурна в самые наши холодные страны — в Гренландию или Лапонию, вы увидите у них на лицах крупные капли пота и услышите, как они задыхаются от жары. Далее, если на Сатурне была бы вода, она не являлась бы для них водой, но только гладким камнем, мрамором; а спирт, никогда здесь не замерзающий, был бы там тверже диаманта.

— Вы даете мне представление о Сатурне, буквально меня замораживающее, — сказала маркиза, — хотя только что меня бросало в жар от вашего Меркурия.

— Так и должно быть, — возразил я, — чтобы два мира, расположенные в самых крайних точках великого вихря, были бы решительно во всем противоположны друг другу.

— Итак, — подхватила она, — на Сатурне все очень мудры: ведь вы мне сказали, что, наоборот, на Меркурии все очень глупы.

— Если и не очень мудры жители Сатурна, — сказал я, — то, по крайней мере, они, как это очевидно, весьма флегматичны. Существа эти не знают, что значит смеяться, им нужен целый день, чтобы ответить на самый пустяковый вопрос; Катона Утического они сочли бы слишком развязным и легкомысленным.

— Мне пришла в голову одна мысль, — сказала она. — Все обитатели Меркурия подвижны; наоборот, все жители Сатурна медлительны. Среди нас же одни подвижны, другие неповоротливы. Не потому ли это, что наша Земля занимает срединное положение между мирами и мы причастны к обеим крайностям? У людей вообще не бывает постоянных и определенных характеров: одни из нас подобны меркурианцам, другие — обитателям Сатурна. Мы — смесь всех видов, существующих на других планетах.

— Мне очень нравится эта идея, — подхватил я. — Мы представляем собой столь причудливое сочетание, что можно подумать, будто мы по нитке собраны из многих различных миров. В этом смысле очень удобно находиться в нашем мире: здесь можно видеть все остальные миры как бы в миниатюре.

— По крайней мере, — отвечала маркиза, — реальным удобством нашего мира, которым он обладает благодаря своему местоположению, является то, что он не слишком жарок, как Меркурий и Венера, и не слишком холоден, как Юпитер и Сатурн. Кроме того, мы с вами находимся в таком месте Земли, где мы не чувствуем крайностей жары и холода. В самом деле, если известный философ[126] благодарил природу за то, что он человек, а не зверь, и грек, а не варвар, то я лично хочу поблагодарить ее за то, что живу на самой умеренной планете во Вселенной и в самом умеренном месте этой планеты.

— Если вы послушаетесь меня, мадам, — отвечал я, — вы воздадите ей признательность за то, что вы молоды, а не стары; молоды и прекрасны, а не стары и безобразны; молоды, прекрасны и француженка, а не молоды, прекрасны и итальянка. Вот вам и много других причин для благодарности, лучших, чем те, что вы извлекаете из местоположения вашего вихря или климата вашей страны.