Фритьоф Смелый - Эсайас Тегнер Страница 40

связи с изучением грамматики начались переводы из Корнелия Непота[12], сначала под руководством учителя, затем самостоятельные, причем в качестве помощника был тот же словарь, хотя и приходилось иногда прибегать к объяснению учителя. Таким образом, к концу года был пройден весь Корнелий Непот, а по-французски весь Телемак[13]. Греческий язык начался позднее, мною было прочитано лишь четыре евангелиста. И это произошло без достаточной грамматической подготовки, а так как мне впоследствии пришлось основательно изучить грамматику, я искренне сожалел, что выбрал эту кратчайшую дорогу. Обучаясь таким образом под руководством учителя три четверти года, я решил продолжать дальше самостоятельно. И это было мною сделано с той горячностью, на которую способна сильная воля, особенно в молодости. В течение 1797 года я прошел массу латинских авторов, особенно поэтов. Поэты настолько врезались мне в память, что я еще и сегодня могу прочесть наизусть значительные цитаты из давно заученного».

Летом 1797 года Ларе Густав Тегнер переехал в качестве домашнего учителя к богатому помещику и владельцу Ременских железных рудников в северной части Вермланда, граничащей с Далекарлией, — Мюрману. С ним вместе переехал туда и Эсайас. Богатейшая библиотека Мюрмана на шведском и иностранных языках привела молодого Тегнера в восторг. Он «поглощал греческий, запивал латынью и на сладкое наслаждался порцией новых языков». Латынью он владел в это время уже в совершенстве. Грек Гомер своей «Одиссеей» и англичанин Джемс Макферсон поэмой об Оссиане произвели на Тегнера глубокое и неизгладимое впечатление. С немецкой литературой, которая совершенно отсутствовала у Мюрмана, Тегнер ознакомился значительно позднее, питая долгое время к немецкому языку предубеждение. Свои занятия он прерывал лишь для прогулок и игр в лесу, в полях с живой и веселой молодежью помещика Мюрмана.

На следующий год, когда старший брат Ларе Густав со старшими детьми Мюрмана переехал в Лунд для занятий в университете, Эсайас становится домашним учителем младших детей Мюрмана. Но это уже не тот веселый, шаловливый мальчик Эссе, а замкнутый, застенчивый юноша, живущий исключительно в мире книг. Зачастую утро заставало его за книгой, и лучшим подарком ему служила лишняя сальная свеча, так как выдаваемых ему экономной хозяйкой не хватало в темные, длинные зимние ночи. В это время в нем пробуждается первая любовь к младшей дочери Мюрмана. Он скрывает свои чувства, ему нужно много, много учиться, чтобы завоевать себе положение, выйти из бедности.

В сентябре 1799 года Эсайас Тегнер вместе со своими учениками, тремя младшими братьями Мюрманами, прибывает в Лунд, где и поступает в университет, получая материальную помощь от Брантинга и Мюрмана. В университете он обращает на себя внимание своим исключительным прилежанием. Он просиживает за книгами до двадцати часов в сутки. Его мало интересует шумная студенческая жизнь, волнующаяся злободневными политическими вопросами. Вот как характеризует Тегнера один из лучших шведских историков литературы, Оскар Левертин (1862-1906): «Тегнер принадлежит к зачитывающимся до одури и бегущим от людей одиночкам, которые идут своими путями, на лицах которых даже при дневном свете отражаются лучи ночной настольной лампы, на которых другие студенты, живущие полной жизнью, смотрят косо, но с завистью, подозревая, что духовная жизнь этих одиночек, может быть, гораздо богаче, полнее и ярче, чем веселая жизнь поющих и кутящих по кабакам товарищей».

Летом 1800 года Тегнер едет репетитором к детям барона Лейонхювуда в богатое именье Икскульсунд в провинции Смоланд. Здесь-то впервые у Тегнера в его письмах проскальзывает определенное критическое отношение к уходящему феодально-аристократическому классу.

Если Лёвеньельм и Мюрман были типичными представителями той аристократии, которая по-деловому примкнула к восходящей капиталистической буржуазии (они ведь были одновременно помещиками и промышленниками), то барон Лейонхювуд был типичным представителем «густавианов». Тегнер пишет старику Мюрману: «Место хотя и почетно, но ужасно скучно. Забавно наблюдать, как мои господа кичатся теми прошлыми столетиями, когда короли пользовались услугами их предков». А в другом письме к одному из своих друзей он пишет: «Неволя, в которой я нахожусь, для меня невыносима. Может быть, это прилив излишней меланхолии. Но у меня есть целый ряд к этому причин. Мое настроение и мое здоровье с каждым днем все больше и больше портятся». К этому времени относятся углубленные занятия Тегнера философией Канта и в особенности Фихте.

В 1802 году среди увенчанных лаврами тридцати четырех магистров философии Эсайас Тегнер был «примусом» (первым). К этому же времени относится участие Тегнера в студенческой демонстрации против ректора университета, которого студенты не любили за его аристократические тенденции и покровительство студентам-детям феодальных дворян. Сверстник Тегнера, впоследствии известный шведский профессор философии и истории, а также один из лучших поэтов, Эрик Густав Гейер, встретивший магистра Тегнера в доме его невесты Анны Мюрман в 1804 году, так описывает молодого ученого: «Среди общего шума и веселья находился одинокий молчаливый чужак. Его можно было бы назвать отсутствующим гостем среди многих присутствующих. Он был высок и строен, с светлыми вьющимися волосами и голубыми, исключительно ясными глазами. Но эти глаза, казалось, ничего не видят перед собой, а сам он бродит, как в полусне. Но если его внимание пробуждалось чем-нибудь, в глазах его загорался лукавый огонек, речь оживлялась, и появлялась удивительная улыбка. Его мало интересовали вечеринки и шумные игры. Его распорядок дня в корне расходился с распорядком всего дома. Он часто отсутствовал за столом. Его пути были иные, чем обычных людей... Как мы разговорились, я не помню, но мы вскоре же вступили в горячий спор. И так было всегда. Мы никогда не могли говорить спокойно. Я понял вскоре, что с ним нельзя было вести обычного разговора. Он бросался от одной темы к другой, постоянно возвращаясь к первой. За его мыслью было так же трудно следить, как за лучами солнца в колышащейся листве. Но все, о чем бы он ни говорил, было ярко. Это была сама природа, красочная птичка, гений с блестящими крыльями. Я не знал никого, о ком можно было бы с большим правом сказать — вот человек мгновенья. Он был гений мгновенья. Никто не мог увлекать так, как он. Все у него моментально превращалось в удивительные картины, полные ярких, блестящих красок, горящих, как сверкающий алмаз, всегда свежих, всегда новых». И это писал Гейер, в то время примыкавший к консервативному крылу университетской молодежи, тогда как Тегнер в то время был приверженцем радикализма. Об этой встрече Тегнер писал позднее: «Мы резко расходились в наших взглядах на жизнь и литературу, которые со временем еще более углубились. Наши встречи обращались в неустанный диспут, однако без