Фритьоф Смелый - Эсайас Тегнер Страница 44

Бодростью и радостью проникнута вся его поэзия этого периода. «Песнь к солнцу» («Song, till solen») в 1817 году и в особенности «Песнь» («Sangea») в 1819 году являются лучшими отражениями этого жизнеутверждающего начала у Тегнера.

Не знает он преданий темных,

Без веры, без надежд, без сил,

Не знает жалоб, нежных, томных,

Задач, каких бы не решил...

Ему поток желанен шумный,

В ширь моря мчащийся поток,

И ветерок в игре раздумной,

В цветах могилы ветерок...

Им чтимый храм в огне сияет, —

У стен его ручей журчит...

В поэта силы он вливает

И глубь времен к нему их мчит...

И лечит он сердца больные, —

Поток, исполненный чудес.

Быть может, слезы в нем земные?

Нет, — он лишь зеркало небес

Итак, — хочу, коль я достоин,

К напитку чудному прильнуть, —

Здоров, бесстрашен и спокоен, —

На мир больной хочу взглянуть.

Не может петь златая лира

О муках, что я создал сам, —

Не для поэта горе мира, —

Он отдан ясным небесам.

Покуда в звездный свежий вечер

Отцам сияет небосвод

И северный, бодрящий ветер

Для деток Свеи песнь поет, —

Пока хранит певучий

Север Звучанье дивных голосов, —

И в шведском, доблестном напеве

Звон горных далей и лесов!

В это время Тегнер работает над созданием двух своих лучших произведений: «Саги о Фритьофе», первые девять песен которой появились в журнале «Идуна» в 1820-1822 годах, и «Акселя» (там же в 1822 году).

Еще в детстве Тегнера увлекали героические образы скандинавской «Эдды». Романтика, воскресшая на стыке двух эпох, еще с большей силой возвращала Тегнера к изучению средневековой поэзии, но его увлекали не проникнутые мистической фантастикой индийские поэмы и кельтские сказания, не призрачная туманность мистических легенд позднейшего христианского средневековья, как это увлекало «фосфористов», а жизнерадостная яркость и ясность скандинавской «Эдды», проникнутой здоровым реализмом живого человека. Известная русская переводчица «Эдды» С. Свириденко совершенно правильно характеризует «Эдду»; «Это мир реальной жизни, лицо подчас грубой, но могучей человечности, здоровой силы и бурных страстей, мир деятельной воли и мужества. Удары боевых мечей о крепкие брони, гордый бег корабля к чужим берегам за добычей и славой, шипение пенного меда в тяжелых заздравных кубках, скрип зерна под увесистым ручным жерновом, — вот образы и обстановка этих сказаний: битвы, походы, тяжелый труд, опасные охоты, шумные пиры... Все сильно и ярко, все дышит жизнью».

И к этой любимой и близкой своему миропониманию теме подходит зрелый поэтический талант Тегнера. Он останавливается на героическом образе Фритьофа, но присоединяет к нему черты героев, взятых из других саг и «Эдды», пропуская все это через призму современного ему мировоззрения, именно такого, какой нужен для интересов подымающейся буржуазии; ведь Фритьоф в древнескандинавской саге сродни капиталистическому буржуа. «Фритьофу, — говорится в XI главе саги, — легко доставались богатство и почет, куда он ни ездил. Убивал злодеев и свирепых викингов, но бондов[20] и купцов оставлял в покое. Был он тогда снова прозван Фритьофом Смелым. У него собралась большая надежная дружина, и стал Фритьоф очень богат движимым имуществом». В поэтической обработке образа Фритьофа, особенно в последней его части, есть сильное влияние рационалистической лютеранской морали, этого специфического буржуазного духа.

«Сага о Фритьофе» является кульминационным пунктом в поэтическом творчестве Тегнера. Она доставила ему мировую славу. «Сага о Фритьофе» в короткое время была переведена на все европейские языки.

Я. К. Грот, первый переводчик этого исключительного памятника первой четверти XIX века на русский язык, в своем предисловии указывает на многочисленные переводы на немецкий, французский и английский языки. Первое русское издание, вышедшее в 1841 году, было встречено всей русской критикой, в том числе и Белинским, с большим сочувствием.

70-летний ветеран Шведской академии, слепой поэт Леопольд, в своем письме к Тегнеру пишет: «Я без ума от Фритьофа, влюблен в него больше самой Ингеборг. Говорить о том, что Фритьоф оставляет за собой все, что было в шведской поэзии до сих пор, было бы пошлостью... Новая эра открывается для шведской поэзии, и я могу сказать словами Симеона: «Ныне отпущаеши раба твоего, владыка, по глаголу твоему с миром, яко видеста очи мои свет во откровение языцев и славу людей твоих...»

Когда Тегнер заканчивал «Сагу о Фритьофе», он мечтал дать в поэтической обработке средневековую легенду «О великане Фине и епископе Абсалоне», в которой представлена была бы борьба язычества и христианства, но это произведение, начатое в 1820 году, не было им закончено, так как средневековое христианство было Тегнеру чуждо. Из оставшихся набросков языческих образов, особенно дочери великана, прекрасной Герды, скорее проглядывают симпатии поэта к полнокровному, жизнеутверждающему «греховному» началу язычества, чем к бледным, морализующим аскетическим обликам служителей церкви.

Лирической поэмой «Аксель», посвященной академику Леопольду, Тегнер отдал долг байронизму. Темой этой поэмы взята любовная история участника походов Карла XII, храброго «карловца» Акселя Руса и его русской невесты Марии, слышанная якобы Тегнером из уст старого «карловца». Поэма была восторженно принята всеми без исключения литературными кругами Швеции. Эта поэма с ее лирическим грустным концом, так не свойственным жизнерадостному Тегнеру, свидетельствует о глубоких идеологических сдвигах, происходящих в нем. Его бурная, полная страстных порывов жизнь, его постоянные любовные увлечения не укладываются в рамки буржуазно-мещанского быта провинциального университетского города. Тегнера нужно угомонить, университетскую молодежь нужно оградить от разлагающего влияния мятущегося, беспокойного профессора. Это Тегнер чувствовал, н нотка разочарования, нотка пессимизма проникает в радостную гармонию тегнеровской лиры. К этому присоединяются также и экономические заботы. Кроме семьи, Тегнер содержит целый ряд своих обедневших родственников и родственников своего воспитателя Брантинга. Этим кончается второй, самый светлый, самый счастливый в творчестве Тегнера период.

VI

В 1824 году произошла большая перемена в жизни Тегнера. Его назначают епископом в провинциальный город Векшё[21]. Об этом назначении Тегнер пишет в письме своему другу детства: «Что касается моего назначения епископом, то я прежде всего должен категорически заявить тебе, что я ни прямо, ни косвенно не желал этого назначения». С большой болью и грустью он принужден был согласиться на это, к этому обязывал его принятый пасторский сан. Грустно было ему покидать молодежь, друзей, свою науку и посвящать себя делу, которому он по своему мировоззрению был чужд.