Жедеон Таллеман де Рео - Занимательные истории Страница 45

Что же до принцессы Луизы, (Она приняла католичество и ныне является аббатисой Мобиюссонского монастыря, где ведет праведную жизнь.) г-жа де Лонгвиль, направляясь в Мюнстер, встретилась с нею в Гааге и написала следующее: «Я видела принцессу Луизу, и не думаю, чтобы кто-нибудь позавидовал мученическому венцу л'Эпине». Касательно королевы Богемии можно лишь полагать, что она благосклонно взирала на то, чтобы ее дочь развлекалась. Л'Эпине был хорошо принят при Дворе принца Оранского, который не возражал, чтобы этот француз часто бывал с его сыном; он обладал изворотливым умом и, находясь в Голландии, непременно бы преуспел.

Меж тем бедная Луизон, видя, что Месье не хочет признавать своим рожденного ею сына, поступила в монастырь Ордена Визитандинок в Туре, раздала своим подругам все, чем обладала сама и что получила от Месье, оставив сыну лишь двадцать тысяч ливров, на доходы с которых его надобно было воспитывать, пока его не признают или же пока он не достигнет возраста, когда сможет пойти на войну. (Сын Луизон был убит в Испании, будучи на испанской службе.) Однажды мальчуган обнажил шпагу; кто-то из присутствовавших сказал ему: «Вложите ее в ножны, юный холоп: это верный способ добиться того, чтобы вас не признали». (Старый Ламбер, комендант Меца, прослужив весьма долго без единой царапины, говаривал смеясь: «Такой-то (имя я забыл), Герцог Орлеанский и я ни разу не были ранены, хотя и здорово дрались».) (Месье был отнюдь не из храброго десятка). Луизон жилось хорошо; когда она уже была настоятельницей монастыря, ей однажды говорят: «Матушка, сложили четыреста туазов стен». — «Я этого не понимаю, — отвечает она, — сколько это будет локтей?». Всего четыре года назад Месье, проезжая через Тур, пожелал ее увидеть; супруга его этому помешала. Луизон послала Герцогине фруктов. Их дочь, м-ль де Монпансье, прониклась симпатией к ребенку, который был очень мил, и взяла его к себе. Герцог не собирается его признавать, ибо, помимо того что отцом он полагает л'Эпине, пришлось бы тогда позаботиться о будущем мальчика…

В молодости Месье иной раз любил побуянить и, шатаясь по ночам, поджег не одну будку уличного сапожника. Безансон, который впоследствии ушел от Герцога, однажды во время пирушки спел ему тут же сочиненные им куплеты в подражание модной тогда застольной песне, прославлявшей кабаки, рефрен коей кончался словами:

«Что хочет, все берет клинок,Лишь был бы тверд и годен в дело».Гастон, всем ведомо в миру,Что вы знаток кабацких правил:Ведите ж так свою игру,Чтоб вас никто не обесславил.Вы — бык, а вовсе не телок,Разите в цель, разите смело:Что хочет, все берет клинок,Лишь был бы тверд и годен в дело.

Бло однажды сильно захворал; кто-то сказал Месье: «Вы едва не потеряли одного из ваших слуг». — «Да, — ответил тот, — хорошего дерьмового слугу». Бло, выздоровев, узнал про это и написал куплет, кончавшийся так:

Ему не жаль дерьмового слуги,А мне — дерьмовейшего господина.

Герцогу об этом доложили, он посмеялся и, ничуть не рассердившись, устроил в тот же день пирушку, на которую Бло был зван и где куплеты эти были пропеты более ста раз.

И этому самому человеку, позволяющему себе подобные шалости, свойственно глупейшее чванство: так, он не разрешает людям, едущим с ним в карете, надевать шляпы. Покойный Король открыто смеялся над этим обычаем. Герцог столь непоседлив, что застегивать на нем платье приходится на бегу. Он вечно носится со своей шляпой, теша свою спесь, вечно насвистывает и руку вечно держит в кармане штанов.

Ракан и другие чудаки

Ракан происходит из рода де Бюэй, его отец был кавалером ордена Святого Духа[236] и бригадным генералом. В тот самый день, когда у него родился сын, он приобрел поместье с мельницей, которое называется Ракан, и пожелал, чтобы ребенок носил фамилию по этому новому владению. В рассказе о Малербе я упоминал, как Ракан командовал жандармами[237] маршала д'Эффиа. Это давало ему средства к жизни, ибо отец оставил ему лишь изрядно запущенное состояние; к этому он всегда получал кое-какие деньги от г-жи де Бельгард, от которой он в конце концов унаследовал в земельных угодьях двадцать тысяч ливров из тех сорока тысяч, коими она владела. Г-жа де Бельгард тоже происходила из рода де Бюэй. Когда Ракан получил это наследство, он был уже женат. Тем не менее ему порою приходилось весьма туго. Буаробер застал его однажды в Туре: там в ту пору находился Двор; Ракан трудился над песней для какого-то мелкого откупщика, который посулил ему ссудить двести ливров; Буаробер одолжил Ракану эту сумму. Ракан долго жил в плохоньком кабачке, и когда г-н Конрар предложил ему оттуда выехать, Ракан ответил: «Мне здесь хорошо, очень хорошо; обедаю я за столько-то, а вечером мне еще задаром супу наливают».

Я также рассказывал уже, каким образом он подружился с Малербом; обретя в нем отменного наставника, он извлек из этого такую пользу, что даже внушил тому зависть. В самом деле, Малерба упрекали, что он будто бы немного завидовал Ракану, когда тот написал прекрасные стансы под названием «Утешение г-ну де Бельгарду по случаю смерти г-на де Терма». (Брат г-на де Бельгарда.) Вот эти стихи:

С надзвездной высоты, склонив к Олимпу лик,Разглядывает он блистательных владык,Фортуной избранных, не ведающих страха,Людишек-муравьев бессчетные полкиНа окровавленном комке земного праха,Что, в суете своей, мы режем на куски.

Говорят, будто Малерб по злому умыслу не сказал Ракану, что тот в других стансах вложил в слово Amour понятие и божества и страсти. Ракан писал стихи, еще будучи пажом. Он говорит, что его весьма вдохновили комедии Арди, представления коих он видел в Бургундском дворце, куда ходил бесплатно. Он говорил также, что ему было от кого унаследовать поэтический дар, ибо и его отец и мать писали стихи; правда, они были отнюдь не хороши, особенно отцовские вирши. У Ракана их был целый том.

Стихотворение, которое начинается словами:

Он изнемог, он выбился из сил…

относится к этой поре: Ракан никогда не знал латыни, и это подражание оде Горация Beatus ille[238] и т. д. написано по переводу, сделанному его родственником, шевалье де Бюэем, который собирался затем передать эту оду французскими стихами.

Никогда еще сила таланта не проявлялась столь ярко, как в этом стихотворце, ибо, если не считать его стихов, все в нем кажется несуразным. Лицом он напоминает фермера; он косноязычен и никогда не мог правильно произнести своей фамилии, — на его беду, звуки «р» и «к» он произносит хуже всего. Несколько раз ему приходилось писать свою фамилию, чтобы поняли, как она звучит. Впрочем, человек он добрый и бесхитростный.

Узнав, что этот самый нескладнейший Ракан, каким я его только что обрисовал, должен к трем часам дня явиться к м-ль де Гурне, чтобы поблагодарить ее за подаренную ему книгу (хоть та и звала его не иначе, как Обезьяной Малерба; впрочем она подарила свою книгу и Малербу, которого смертельно ненавидела), шевалье де Бюэй и Ивранд решили сыграть над ним и над бедной девственницей злую шутку. Де Бюэй отправляется туда к часу дня. Он стучит; Жамен докладывает своей госпоже, что ее спрашивает какой-то дворянин. Та в это время пишет стихи и шепчет, вставая: «Эта мысль прекрасна, но она может еще ко мне вернуться, а этот кавалер, возможно, уже и не придет». Он говорит, что его имя Ракан; она поверила этому, ибо знала Поэта лишь понаслышке.

Приняла она его, по своему обыкновению, весьма учтиво и поблагодарила его особенно за то, что он, такой молодой и красивый, удостоил своим посещением бедную старуху. Де Бюэй, который отличался остроумием, наговорил ей с три короба. Она была восхищена тем, что он в таком прекрасном настроении, и, услышав, что ее кошка мяучит, сказала Жамен: «Жамен, пойдите успокойте мою Плаксу, я хочу послушать г-на де Ракана». Не успел де Бюэй уйти, как является Ивранд. Найдя дверь полуоткрытой, он входит и говорит: «Я позволил себе войти не спросясь мадемуазель; но с прославленной м-ль де Гурне не подобает обращаться, как со всеми». — «Сей комплимент мне по душе, — воскликнула старая дева, — Жамен, дайте мои дощечки, я должна это записать». — «Я пришел поблагодарить вас, мадемуазель, за то, что вы оказали мне честь, подарив вашу книгу». — «Я, сударь? — ответила она, — да я вам ее вовсе не дарила, хотя мне и надлежало бы это сделать. Жамен, дайте одну «Тень»[239] для этого господина», — «У меня уже есть ваша книга, мадемуазель, и я докажу вам это — в такой-то главе сказано то-то и то-то». После этого он говорит, что в благодарность принес ей книгу своих стихов; она берет их и читает. «Как это мило, Жамен, — замечает она, — Жамен в стихах понимает, сударь, она внебрачная дочь Амадиса Жамена[240], пажа Ронсара. Очень, очень мило; здесь вы подражаете Малербу, здесь — Коломби, но все это очень мило. Не скажете ли вы мне свое имя?» — «Мадемуазель, меня зовут Ракан». — «Да вы смеетесь надо мною, сударь!». — «Я? Мадемуазель, могу ли я смеяться над героиней, над названой дочерью великого Монтеня, над прославленной девой, о которой Липс сказал: Videamus quid sit paritura ista virgo!»[241]. — «Ну хорошо, хорошо, — говорит она, — стало быть, тот, кто был до вас, вздумал посмеяться надо мною, а быть может, это вы решили надо мною посмеяться; не в этом суть: молодости дозволено смеяться над старостью. Я очень рада была увидеть двух господ такой приятной внешности и столь остроумных». На этом они расстаются. Минуту спустя входит, запыхавшись, настоящий Ракан. Он страдал небольшой одышкой. «Мадемуазель, — говорит он безо всяких церемоний, — извините, но я сяду». Все это он произносит крайне неучтиво и заикаясь… «Что это за смехотворная личность, Жамен!» — говорит м-ль де Гурне. «Мадемуазель, через четверть часа я объясню вам, зачем я сюда пришел, только вот дух переведу. Какого черта вы забрались так высоко? О! — говорит он, тяжело дыша, — как высоко! Благодарю вас, мадемуазель, за ваш подарок, за вашу «Сень», которую вы мне преподнесли, премного вам за нее благодарен». Старая дева тем временем смотрит на этого человека крайне презрительно. «Жамен, — говорит она, — разубедите этого бедного господина; я подарила мою книгу только тому-то и тому-то, только г-ну де Малербу и г-ну де Ракану». — «Да ведь это я, мадемуазель». — «Полюбуйтесь-ка, Жамен, на эту странную личность! Те двое были хоть забавны. А этот — попросту какой-то жалкий шут». — «Мадемуазель, но я в самом деле Ракан». — «Не знаю, кто вы такой, — отвечает она, — но вы самый глупый из всех трех. Черт возьми! Я не позволю над собою издеваться». Она уже в ярости. Ракан, не зная, что ему делать, замечает на столе «Сборник стихов». «Мадемуазель, — говорит он ей, — возьмите эту книгу, и я вам прочту все мои стихи наизусть». Но это не успокаивает хозяйку дома. Она кричит караул, сбегаются люди; Ракан повисает на лестничной веревке и соскальзывает вниз. В тот же день м-ль де Гурне узнает всю правду. Она в отчаянии; она нанимает карету и на следующее утро, спозаранку, едет к Ракану. Поэт еще в постели и спит; она отдергивает полог. Увидев ее, Ракан спасается в чулан, и только после долгих переговоров его удается выманить оттуда. С той поры они стали наилучшими друзьями, она без конца просила у него прощения. Буаробер великолепно разыгрывает эту историю; пьеса называется «Три Ракана». Он играл ее перед самим Раканом, который смеялся до слез и все повторял: «Все плавда, все плавда».