Франко Саккетти - Новеллы Страница 46

Поужинав, все вышли на улицу. А у названного Сальвестро была жена, женщина столь же забавная, как и сам он, родом из Фриуля. Она стояла у окна, а внизу у его дома собралось на скамье, как это обыкновенно бывает, много соседей; и были среди них люди упитанные, в том числе и я, писатель. Начались разговоры о сношениях с женами, причем обсуждали, насколько дело это ослабляет мужчину. Сальвестро заявил: «После того, как я имел сношение с женой, я словно с того света вернулся; до того ослабеваю».

Кто-то другой сказал на это: «А у меня так волоса начинают свисать на левый глаз».

Третий заявил: «Со мной же бывает хуже: когда я остаюсь наедине с моей, волоса со лба остаются на изголовье». Его сосед, Камбио Арриги,[291] сказал на это (ему было семьдесят лет): «Я не понимаю, что вы говорите: после того как я займусь этим делом со своей женой, я чувствую себя легче пера».

На это Сальвестро заметил: «Побудь-ка с ней два раза, так ты полетишь».

Услышав такие речи, я сказал: «У меня большое преимущество перед вами: от сношений со своей женой я толстею и становлюсь молодцом. Чем чаще это бывает, тем больше я толстею».

Фриулянка, стоявшая, как я уже сказал, у окна над нашими головами, замечала каждое слово. Маэстро Конко,[292] ставший из барышника торговцем птицей, а из торговца птицей врачом, и бывший очень охочим до женщин, как дети до игры в ладоши, сказал: «Ах, вы, дураки, дураки! Нет более расслабляющей вещи для тела и более способной свести вас в могилу, чем та, о которой вы говорите».

Наступила ночь, разговаривающие разошлись, и каждый отправился домой. Когда Сальвестро вместе с женой, слышавшей весь разговор, укладывался спать, жена привалилась к нему и сказала: «Сальвестро, теперь я понимаю, почему ты так худ. Я вижу, что Франко говорил нынче вечером правду насчет того, о чем вы разговаривали».

Сальвестро спросил ее: «О чем?»

Она ответила: «Ну, не притворяйся! Все говорили, что сношения с женами сводят людей в могилу, а Франко говорил, что он от этого потолстел. Поэтому, если ты худ, то вина в том твоя. Я хочу, чтобы ты стал толще», и она повела дело так, что Сальвестро пришлось несколько раз напрягаться, чтобы потолстеть.

Настало утро. Я сидел на уличной скамье, и когда Сальвестро, спустясь по лестнице, вышел из дому, я приветствовал его и пожелал ему доброго дня. На это он ответил: «Я не отвечаю тебе тем же. Мне хочется скорее пожелать, чтобы бог послал тебе сто тысяч бед».

Тогда я спросил его: «Почему?»

А он ответил мне: «Как почему? Вчера вечером ты говорил, что толстеешь от сношений с женой. Моя жена слышала твои слова, и нынче ночью она говорит мне: „Теперь я вижу, почему ты худ. Ради креста господня, тебе нужно потолстеть", и она, на основании твоих слов, заставила меня делать то, на что один бог знает, насколько я способен».

Жена Сальвестро, как и накануне, стояла у окна и, разразившись громким смехом, сказала, что хотела заставить Сальвестро потолстеть, как потолстел я. А что касается до того хирурга, маэстро Конко, говорившего то-то и то-то. у которого лавка полна всяких обливных горшков и метательных машин и который безногих с помощью инструментов ставит на ноги, – чтоб ему господь всяких бед наслал! – то не так давно он ездил в Перетолу[293] вырезать опухоль в паху, вырезал он человеку тестикул, а тот взял да и умер. Его надо сжечь, ибо он этого достоин. Он говорит, что мы сводим мужей в могилу: а ему надо было бы сделать то, чего он заслуживает. Оставил бы он в покое жен, – чтоб ему всяких бед! – потому что он не может говорить о том. чего не испытал. В этом он знает столько же толку, сколько в медицине. Плохо тому, кто попадает ему в руки». Затем, обернувшись ко мне, она сказала: «Франко, конечно, знает столько же, сколько и маэстро Конко. Среди вас не было никого, кто сказал бы верно, кроме него. А что касается до тебя, Сальвестро, тебя, который не хочет здороваться с ним из-за его слов, то ты можешь злиться на меня, но хочешь ли ты или нет, мне придется постараться, чтобы ты пополнел».

И вот из-за моих слов пришлось Сальвестро частенько бодрствовать, в то время; как он охотно бы поспал. А жена изо всех сил старалась, и чем больше она старалась, тем больше муж худел, так что она часто говорила ему: «Ты, Сальвестро, вероятно, плохой породы. Я все думаю, что ты потолстеешь, а ты худеешь. Может быть, у тебя типун?»

– «Ей-богу, у меня типун; но, наверно, он и у тебя, потому что ты так охотно выклевываешь то, что тебе нужно».

Получив от этого дела некоторое время удовольствие, они заключали мир, засыпали и начинали храпеть, и отдыхали, как того требовала природа.

Новелла 113

У Сан-Миньято аль Тедеско, ныне носящего название Флорентийского,[294] был богатый настоятель, как о том можно судить и сегодня по доходу этой церкви; но он был так алчен, что Мидаса и на одну треть нельзя с ним сравнить.

Как-то в страстную пятницу много разных богомольцев, а также много всяких обществ и бичующиеся ходили, предшествуемые распятием, по церквам и клали свои пожертвования на алтари. Когда наступил третий час дня, настоятель подошел к алтарю посмотреть, сколько положено денег, и, увидев на нем значительное количество их, стал их собирать, чтобы убрать затем, так как полдень уже миновал и он рассчитывал, что больше, наверное, никто не придет с пожертвованием. Но в ту минуту, когда он, собрав деньги на алтаре в кучку, раскрыл карман, чтобы опустить их туда, в церковь явилась неожиданно толпа бичующихся, чтобы преклонить перед алтарем колена и принести свое пожертвование. Увидев их, настоятель отошел от алтаря и оставил на нем деньги (клерик же стоял в стороне), рассчитав, что, если они увидят столько денег, то положат на главный алтарь более крупное пожертвование. Оставив церковь, он вышел на короткое время на улицу. Когда богомольцы, преклонив колена, помолились перед этим алтарем, сколько хотели, и направились к нему, чтобы приложиться, то, в то время как они подошли к алтарю, один из них, взглянув на кучку денег, приподнял немного забрало шлема и, делая вид, что прикладывается, наклонился, открыв рот, над деньгами и набрал их в рот, сколько мог; затем, повернувшись, он присоединился к товарищам и вышел из церкви. Через несколько времени настоятель возвращается в церковь собрать деньги, но вместо того, чтобы найти их в большем количестве, он видит, что их убыло, и настолько, что, не разбираясь в том, как и что, спрашивает клерика: «Где же деньги?»

Клерик отвечает: «Они в том виде, в каком вы их оставили».

– «Как так, в каком я их оставил?» – спрашивает настоятель.

Он спрашивает его и дает ему подзатыльник. Клерик начинает усердно оправдываться, но ничто не помогает. Настоятель после этого долгое время ходил надутым и опечаленным, но никак не мог узнать, куда уехали его деньги. А тот, кто набил себе ими рот, при участии кое-кого из товарищей превратил их в каплунов, и они устроили сообща за здоровье настоятеля отличную пирушку; а настоятель остался с уцелевшими деньгами в положении несчастного и бедного человека.

Новелла 114

Флорентиец Данте Алигьери, превосходнейший поэт, писавший на народном языке, слава которого не убудет вовек, жил во Флоренции по соседству с семьей Адимари.[295] Случилось, что когда некий молодой дворянин из этой семьи был за какое-то преступление привлечен к делу и должен был быть, согласно постановлениям о правосудии, осужден экзекутором, который, как кажется, дружил с Данте, то названный дворянин попросил Данте замолвить о нем словечко у экзекутора. Данте сказал, что охотно сделает– это. После обеда он выходит из дома и идет выполнить поручение, но когда он проходит через ворота св. Петра,[296] то слышит, что кузнец, ковавший на своей наковальне железо, поет Данте,[297] как если бы он пел песню, перепутывая, однако, его стихи, которые он укорачивал и удлинял, чем, по мнению Данте, ему наносилась величайшая обида. Не говоря ни слова, он подходит к мастерской кузнеца, где лежало много всякого железа, которое тот пускал в дело, берет молоток и выбрасывает его на улицу, берет клещи и выбрасывает их на улицу, берет весы и выбрасывает на улицу, и, таким образом, он повыбрасывал множество железных предметов. Тогда кузнец, обернувшись к нему, говорит грубо: «Какого черта вы там делаете? Вы с ума сошли?»

Данте отвечает: «А ты что делаешь?»

– «Я делаю свое дело, – говорит кузнец, – а вы портите мои инструменты, швыряя их на улицу».

Данте говорит тогда: «Если ты хочешь, чтобы я не портил твоих вещей, то не порть моих».

Кузнец спрашивает: «Разве я порчу что-либо из вашего?»

Данте ответил: «Ты поешь мою поэму и говоришь не те слова, какие я написал; у меня нет другого ремесла, а ты мне его портишь».