Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный. - Полен Парис Страница 48

– К нашему великому сожалению; ибо, удержав вас, он бы упразднил заклятия этого замка. Но скажите: это вы освободили из тюрьмы монсеньора Гавейна и его спутников?

– Госпожа, я этому содействовал, как мог.

При этих последних словах королева догадалась, что это не кто иной, как Ланселот Озерный. Она продолжала:

– А видела ли я вас с того дня, как вы стали рыцарем, и до нашего приезда в Скорбный Оплот?

– Да, госпожа: если бы не вы, меня бы уже не было в живых; ведь вы послали монсеньора Ивейна вытащить меня из воды, когда я тонул.

– Как! Так это вас увел в плен трусишка Дагонет?

– Госпожа, меня взяли в плен, но я не знаю, кто.

– И куда же вы ехали?

– Следом за одним рыцарем.

– А когда вы покинули нас в последний раз, куда вы направились?

– Госпожа, я встретил двух премерзких великанов, которые убили моего коня; монсеньор Ивейн тогда любезно отдал мне своего.

– Теперь, дорогой сир, я знаю, кто вы. Вас зовут Ланселот Озерный.

И добавила, видя, что он не отвечает:

– По крайней мере, ваше имя знают при дворе, благодаря мессиру Гавейну. Но как же вы дали увести себя в плен последнему из смертных?

– Госпожа моя, я тогда не владел ни телом своим, ни душой.

– Так скажите мне теперь, ради кого вы совершили столько ратных подвигов в обеих ассамблеях?

Тут он испустил глубокий вздох, а королева все настаивала:

– Признайтесь мне; я никому не скажу. Ведь вы их, несомненно, совершали ради некоей дамы или девицы. Что же, назовите мне ее, во имя вашего передо мною долга!

– Ах! госпожа, вижу, что придется вам сказать. Эта дама…

– Ну же?

– Это вы.

– Я?

– Да.

– Но ведь не ради меня вы сломали две глефы, переданные моей девицей; их послала вовсе не я.

– Госпожа моя, для ваших дам я сделал то, что должно; для вас же – все, что мог.

– Как! Все, что вы совершили, вы делали ради меня! Неужели вы меня настолько любите?

– Госпожа, я не люблю ни себя, ни кого другого так же, как вас.

– И с каких же пор вы меня так любите?

– С того дня, когда я был назван рыцарем.

– И откуда снизошла на вас эта великая любовь?

В тот самый миг, когда королева произносила эти последние слова, госпожа Малеотская закашлялась и подняла голову, до тех пор опущенную. Ланселот узнал ее и был этим так взволнован, что не мог отвечать. Слезы выступили у него на глазах; чем дольше смотрел он на госпожу Малеотскую, тем тяжелее становилось у него на душе[96].

Королева заметила и его смятение, и взгляды, бросаемые им на соседних дам.

– Отвечайте, – сказала она, – откуда у вас эта любовь?

Он вымолвил, сделав над собою преогромное усилие:

– Госпожа, с того самого дня, когда я вас увидел. Если уста ваши сказали правду, вы тогда нарекли меня своим другом.

– Моим другом! И как же это?

– Когда я простился с монсеньором королем, я пришел к вам в полных доспехах, помимо головы и рук. Я препоручил вас Богу и сказал, что, если дозволите, я буду вашим рыцарем. Затем я сказал: «Прощайте, госпожа!», а вы ответили: «Прощайте, мой милый друг». Это слово с тех пор неотлучно живет в моем сердце. Это слово взрастит из меня благородного мужа, если мне уготовано им стать когда-нибудь, и ни одну смертельную опасность не пережил я, не помянув его. Это слово утешало меня в любых невзгодах; это слово исцеляло меня от всех горестей, берегло от всех напастей. Это слово питало меня в голодные дни, обогащало в скудные.

– Вот уж воистину! – сказала королева, – это слово было сказано в добрый час, и слава Богу, что Он надоумил меня произнести его. Но я не принимала его настолько всерьез; я часто говорила его и другим рыцарям из простой учтивости; вы же услышали его по-иному; вам оно было на благо, коль скоро сделало из вас благородного мужа, говорите вы. Однако у рыцарей не в обычае принимать подобные речи близко к сердцу и воображать, что отныне они связаны узами с единственной дамой. Впрочем, ведь я вижу по вашим глазам, по взорам, что вы отдали свою любовь одной из двух наших соседок; вы прослезились, когда вам показалось, что они вас слышат. Скажите же мне, ради той, что вам всего дороже: которую из трех вы одарили своей любовью?

– Ах! госпожа моя, смилуйтесь: никогда ни одна, ни другая не имела ни малейшей власти над моими помыслами.

– О! Так меня провести не удастся. Я заметила ваши взоры, да и по другим приметам я видела, что хотя вы сами и со мною, но сердце ваше с нею.

Она говорила так, чтобы его смутить, ибо уже не сомневалась в его любви к ней. Но испытание это было чересчур сурово, и его обуяла такая тревога, что ему чуть не сделалось дурно; его удержала лишь боязнь, что дамы это заметят; однако королева, увидев, что он побледнел, покачнулся и поник головой, скорее завела руку за его капюшон, чтобы не дать ему упасть. И тут же она подозвала Галеота; тот подбежал и, увидев несчастное лицо своего друга, воскликнул:

– Боже мой! Госпожа, что с ним случилось?

– Не знаю; я только спросила его, которую из этих дам он любит.

– Помилуйте, госпожа! С такими речами вы, пожалуй, отнимете его у меня, да и у целого мира.

– Я бы оттого потеряла больше всех; но позвольте, Гале-от, знаете ли вы, ради кого он совершил столько подвигов?

– Нет, госпожа.

– Поверили бы вы ему на слово, будто он совершил их ради меня?

– Если он вам это сказал, вы должны этому верить, ибо никто не сравнится с ним в доблести и никто не превзойдет его в искренности.

– Ах! Галеот, если бы вы знали все его деяния со дня посвящения в рыцари, у вас было бы тем больше причин называть его благородным мужем! Он отомстил за увечного рыцаря чередою поединков; он спас госпожу Ноанскую; он сразил двух великанов; он взял Скорбный Оплот; он был лучшим в обеих ассамблеях. И все это, говорит он, из-за единственного слова, из-за прозвания «мой милый друг», оброненного