Европейская новелла Возрождения - Саккетти Франко Страница 54

В это время лекарь Маненте, проспав без просыпу ночь и целый день, наконец пробудился. Увидев, что он лежит в постели, а вокруг полная темнота, он никак не мог взять в толк, где же он находится, то ли у себя дома, то ли где-то в другом месте, и принялся вспоминать, как он давеча в харчевне «Обезьяна» бражничал со своими дружками Буркьелло Бездонной Бочкой, Губкой и еще с маклером по прозвищу Блондинчик, а потом уснул и его, сонного, отвели, как ему казалось, домой. Однако, когда он встал с постели и на ощупь побрел туда, где, по его представлению, должно было находиться окно, он его там не обнаружил; спотыкаясь в темноте, он принялся искать дверь, и наконец ему посчастливилось отыскать дверцу, ведущую в нужник: таким образом, он смог справить малую нужду, что было ему до крайности необходимо, и он испытал большое облегчение, затем, вновь покружив по комнате, он благополучно вернулся обратно в постель, напуганный и исполненный какого-то странного удивления, сам не зная, на каком свете он находится, снова и снова перебирая в уме все, что с ним приключилось; постепенно он начал ощущать признаки голода и неоднократно испытывал желание кого-нибудь крикнуть, но всякий раз страх заставлял его побороть это искушение, и он молчал, ожидая, что же будет дальше. Тем временем Лоренцо потихоньку отдал все дальнейшие распоряжения для выполнения им задуманного и приказал двум своим переодетым стремянным без лишнего шума войти в комнату, где заперт лекарь; на них были надеты длинные, до земли, белые монашеские рясы, а лица и головы обоих закрывали огромные, опускавшиеся на плечи маски, из тех, что продают на улице де' Серви и которые будто смеются: эту монашескую одежду они взяли из гардеробной, где хранилась целая уйма всевозможных одеяний и разных масок, когда-то использованных на карнавальных шествиях. Один из слуг держал в правой руке обнаженный меч, а в левой — большой горящий факел; другой нес пару оплетенных бутылей доброго вина и завернутые в салфетку два хлеба, двух холодных жирных каплунов, кусок жареной телятины и фрукты — те, что соответствовали тому времени года. Так как комната, где находился лекарь Маненте, заперта была снаружи, слуги сперва начали яростно громыхать засовами, потом резко и неожиданно распахнули дверь и, войдя в комнату, сразу же захлопнули ее за собой; тот, что был с мечом и факелом, встал, прислонившись к двери, чтобы лекарь не попытался ее открыть.

Едва лекарь Маненте услышал, как дергают дверь, а затем лязганье засовов, он весь задрожал и, выпрямившись, сел на постели. Когда же он увидел вошедших, одетых столь странным образом, и у одного из них в руке сверкающий меч, его охватили такое изумление и ужас, что он хотел закричать, но крик застрял у него в горле; остолбенев от удивления, ошеломленный, не на шутку опасаясь за свою жизнь, он ожидал, что с ним будет дальше. Но тут он увидел, как второй, который нес еду, расстилает на столе, стоявшем напротив постели, салфетку, раскладывает на ней хлеб, мясо, ставит вино и всю прочую снедь и подает ему знак приблизиться и приняться за дело. Здесь наш лекарь, которого давно уже терзали муки голода, вскочил на ноги и, как был, в одной рубахе и босой, кинулся к столу, но человек в маске указал ему на широкий длинный халат и пару башмаков, лежащих на одной из лавок, и знаками велел ему одеться и обуться, после чего лекарь Маненте накинулся на еду с поистине волчьим аппетитом. Тотчас же оба слуги покинули комнату, на мгновенье распахнув дверь и сразу же задвинув снаружи засов и вновь оставив лекаря в полной темноте; затем они сняли с себя маскарадные одеянья и доложили обо всем Великолепному. Оставшись в кромешной тьме, лекарь Маненте не пронес куска мимо рта: он прекрасно управился и с парой каплунов, и с телятиной, запивая каждый кусок вином из оплетенной бутылки и думая про себя: «Все это не так уж страшно; если мне и суждено умереть, то теперь я хотя бы спокоен, что умру не с пустым брюхом». Тщательнейшим образом подобрав все остатки, он завернул их в салфетку и вернулся обратно в постель, по-прежнему дивясь, что он здесь один, в темноте, и даже не знает, ни где находится, ни как сюда попал, ни когда отсюда выйдет. Однако, вспомнив смеющиеся карнавальные маски, он про себя тоже засмеялся, тем более что ему пришлось весьма по вкусу угощение, а пуще всего — вино, которому он отдал должное, опорожнив чуть ли не целую фьяску; он уже почти не сомневался, что это, должно быть, проделки его друзей, и поэтому твердо надеялся вскорости выбраться отсюда на свет божий; с этими приятными мыслями он и уснул.

Неизвестный феррарский художник XV в. Женский портрет.

Из книги Ф. Форести «О знаменитых женщинах».

Гравюра на дереве.

Наутро, едва рассвело, санитар, высунувшись из окна, громко объявил всем соседям и золотых дел мастеру, что ночь лекарь провел спокойно, нарыв у него в горле рассасывается, что он ставит ему припарки и надеется, что все обойдется благополучно. Наступил вечер, и видя, что все разыгрывается, как по нотам, и ему предоставляется превосходный случай продолжить шутку, Великолепный сообщил Монаху и санитару, что им делать дальше. Как раз в тот день, часов в девять поутру, один барышник, по прозвищу Французик, объезжая коня на площади Санта-Мария-Новелла, упал вместе с ним, причем так случилось, что лошадь осталась цела и невредима, а сам он сломал себе шею. Люди, бросившиеся на помощь, думали, что он без чувств; поэтому они подняли его и отнесли в больницу Сан-Паголо, а там, расстегнув на нем рубашку, чтобы привести в чувство, увидели, что он мертв, — у него оказалась сломана шея. Несколько друзей, продав его жалкую одежду, поручили, так как в городе он был чужой, монахам при церкви Санта-Мария-Новелла похоронить его после вечерни; по чистой случайности они погребли его в одном из тех склепов, что находятся снаружи, вверху лестницы, напротив главного входа в церковь.

Между тем Монах и его приятель следовали плану, замышленному Лоренцо: на исходе того же дня, не успели прозвонить к вечерне, санитар громкими криками из окна сообщил, что болезнь лекаря серьезно осложнилась, и он опасается за его жизнь: нарыв так стеснил больному горло, что он не только не в силах говорить, но даже не может дышать. Тут под окном появился шурин, который хотел было уже заняться составлением завещания, но санитар сказал ему, что пока это еще вряд ли уместно; они условились, что отложат все до утра, а утром, если маэстро Маненте будет в состоянии, они дадут ему написать завещание и позовут священника, чтобы лекарь исповедался и приобщился святых даров.

Тем временем совсем стемнело, было уже за полночь, и стремянные по приказу Великолепного тайно отправились на кладбище при церкви Санта-Мария-Новелла, к тому склепу, в котором был погребен днем Французик, вынули его тело и на плечах отнесли на улицу де' Фосси, в дом лекаря Маненте, где Монах и санитар их уже поджидали на пороге и потихоньку взяли у них и внесли в дом покойника, а стремянные, никем не замеченные, ушли восвояси. Монах и санитар развели большой огонь в печи и, предварительно как следует выпив, закутали мертвеца в саван, которым послужила большая новая простыня, завязали ему горло промасленными шерстяными тряпками и как следует похлопали по щекам, так что лицо у него вспухло и посинело, и положили труп на стол посреди комнаты на первом этаже; на голову покойнику они напялили шапку, которую обычно носил по праздникам лекарь Маненте, закрыли его с головы до ног ветками апельсинового дерева и сами отправились спать. Едва настало утро, санитар громким плачем оповестил соседей и всех, кто проходил в тот час по улице, о том, что маэстро Маненте на рассвете покинул сей мир; слух о его смерти тотчас же разнесся по Флоренции и едва достиг ушей золотых дел мастера, как тот сразу же прибежал и узнал от санитара все подробности. И поскольку мертвого уже не воскресить, то решили сегодня же дотемна похоронить покойного. Золотых дел мастер так и доложил городским властям, ведающим санитарной службой, и похороны назначили на одиннадцать часов вечера. Обо всем заранее поставили в известность также монахов из Санта-Мария-Новелла и священников церкви Сан-Паголо, так что к условленному часу все были готовы. Таким образом, благодаря тому, что монахи и приходские священники, идя за гробом, старались держаться на почтительном расстоянии от умершего от чумы, а могилыцики-божедомы взяли тело покойного из его собственного жилища, конский барышник Французик был принят за маэстро Маненте, и никто нимало не сомневался, что умер действительно лекарь; так же думали и все остальные, кто видел покойника, хотя многие находили, что он весьма изменился, однако объясняли это болезнью, говоря один другому: «Погляди-ка только, в каких он пятнах!» — «Да, видать, болезнь у него была страшная…» Вот так, не занося покойника в церковь, где в это время монахи и священники, служа панихиду как положено, отпевали его, могильщики, поднявшись по ступеням, швырнули тело вниз головой в первый же попавшийся склеп, а затем, опустив каменную плиту, отправились восвояси. Все это происходило на виду у толпы в добрую тысячу человек, которые, заткнув носы и нюхая кто ароматический уксус, кто цветы или душистые травы, издали наблюдали за погребением лекаря Маненте, причем все были уверены, что хоронят именно его. И поистине нетрудно было поддаться обману — ведь тогда все мужчины ходили бритые, а кроме того, видя, как лекаря выносят из его собственного дома, в столь хорошо знакомой всем шапке, закрывавшей ему пол-лица, ни у кого не могло возникнуть и тени сомнения.