Жедеон Таллеман де Рео - Занимательные истории Страница 57

Впоследствии тот же самый Лионн рассказал Мазарини так много хорошего о Шаплене (заставив Поэта написать в честь Кардинала оду в шестьсот стихов)[276], что тот пожелал его видеть и на прощание сказал: «Господин де Лионн передаст вам, что я для вас сделал; это так мало, что мне даже стыдно». Речь шла о пятистах ливрах пенсии с бенефиций. За то, чтобы эта пенсия выплачивалась с какой-то бенефиции через Римский отдел поощрения сочинителям, пришлось бы уплатить три тысячи ливров; на кардинала Мазарини в этом случае надежды было мало. Он предпочитал выжидать появления какой-либо иной бенефиции, чтобы назначить с нее пенсию Шаплену. Поскольку кардинал Памфилио снял сан и женился, аббатство Корби перешло в распоряжение Мазарини; папское бреве было выдано на имя Короля, а пенсия Шаплену стала выплачиваться из доходов аббатства, причем Поэт получил ее безвозмездно. Мазарини выплачивал первый год эту пенсию из личных средств, в последующие четыре года смуты[277] он велел Шаплену обложить налогом фермеров. Те показали себя лишь честными исполнителями. Война обесценила эту бенефицию. Когда кардинал Мазарини вернулся к власти, Шаплен отправился к Кольберу[278] и попросил его узнать, намеревается ли Кардинал платить ему пенсию; если же он не намерен, то он, Шаплен, об этом и заикаться не будет. С той поры брат Кольбера ежегодно приносит Поэту его пенсию.

Буаробер рассказывает, будто однажды, когда он отдавал Шаплену деньги, тот вернул ему лишнее су. Сделано это было с расчетом: Шаплену хотелось уладить вопрос о доходах с какой-то бенефиции. Буаробер говорит, что Шаплен при этом позабыл, чем он ему обязан.

Герцог Энгиенский знал наизусть всю оду, написанную ему Шапленом, и еще до того, как она была опубликована, носил ее в особом кармашке. Перед тем он прослушал все песни «Девственницы» и сказал: «Надобно писать стихи так, как это делает господин Шаплен или же шевалье де Ривьер». Последний сочинял их, словно шутя и играя; тем не менее Шаплена он ничем не отблагодарил.

Ода принцу Конти, которую он сочинил, по его словам, не из какой-либо корысти, а потому, что был глубоко убежден в достоинствах Принца (то ли он лгал, то ли попросту не разбирался в людях), точно так же ничего ему не принесла. И не потому, что этот бедный «князек» не подарил ему десяти бенефиций, но потому, что ни одна из них не принесла ему дохода. Со дня осады Парижа все так и осталось на мертвой точке.

Г-н Шаплен — один из наиболее оборотистых людей в нашем государстве. У него всегда множество деловых встреч. Так, он будет гоняться за пустячной бенефицией в сто франков. Бенефиций у него несколько. По-видимому, помимо получаемых пенсий, у него и еще водятся деньги; из «Писем» Бальзака явствует, что Шаплен сообщил ему о потере восьмисот экю на «сточенных» пистолях; и мне доподлинно известно, ибо я видел контракт, что г-жа де Рамбуйе должна ему нынче более тысячи шестисот ливров ренты. Смотрите, каким богатством обладает такой вот человек! Тем не менее, как бы он подчас ни хворал, у него не только нет кареты, но он никогда не мог решиться на покупку портшеза, и говорят, будто он ни разу не сделал и пустячного свадебного подарка детям своей сестры.

Постоянный посетитель «Суббот» у м-ль де Скюдери, он небрежен с теми, кто не занимается всяческими происками, а также с теми, кого не боится. Г-жа де Рамбуйе видит его не часто, так же как и г-на Конрара, если только нет в Париже г-на де Монтозье. Шаплен и Конрар превратили этого маркиза в истого стихотворца. Зато м-ль де Рамбуйе их недолюбливает, а матушка ее ничуть не обманывается на их счет. Однажды Шаплен рассказывал о некоей женщине из предместья Сен-Дени, которая, придя в ярость, отрубила голову своему сыну, а потом стала показывать ее своим соседкам, как если бы совершила какой-то высокий подвиг; и, не довольствуясь тем, что наговорил по этому поводу уйму бесполезных слов, Шаплен еще стал перечислять чуть ли не все примеры из классической древности и долго распространялся о Медее; а затем, желая подытожить все сказанное, добавил: «Но эта-то убивает собственного ребенка». — «А между тем, — заключила м-ль де Рамбуйе, — Язона[279] у нее никто не похищал». Сказано это было так неожиданно, что Шаплен растерялся. Никто еще, кажется, не страдал такой многоречивостью, как он. Д'Абланкур терпеть его не может и говорит, что он брызжет слюной, как старая шлюха. Вуатюр, отлично знавший Шаплена, называет его в одном из писем «Мастером оправдывать ошибки»; в любом деле он ведет себя как проныра и постоянно повторяет: «Этим пренебрегать нельзя».

Пора, однако, вернуться к «Девственнице». Я не стану забавы ради подвергать эту книгу критике. Я нахожу, что приняли ее прекрасно, и Ла-Менардьер в этом случае оказал Шаплену самую большую услугу, на какую только был способен; что до меня, то я прихожу в ужас, когда огромная гора рождает жалкую мышь. Берите себе после этого итальянцев в учителя! Учитесь у этих господ! Патрю совершенно прав, когда говорит, что Шаплен мудр на итальянский манер, т. е. что всю его мудрость составляют лишь спесь и флегма. Он довольно хорошо знает наш язык, иными словами — хорошо излагает мысль на нашем языке; но во всем остальном он крайне поверхностен; тем не менее г-н де Лонгвиль, у которого он предварительно выманил сорок шесть тысяч ливров, увеличил ему пенсию на тысячу франков. На этот раз Марциал несомненно покривил душою:

Sint Maecenates; non deerunt, Flacce, Marones.[280].

Успешной распродаже книги способствовало любопытство. Благодаря широкой известности автора за ней охотились очень многие; но эта вспышка быстро угасла, и я не знаю, надеется ли автор на некоторое увеличение своих пенсионных доходов и думает ли он закончить поэму, ибо из своего столетия он воззвал к потомкам; только я сильно сомневаюсь, что им прожужжат уши про это сочинение.

После успеха своей первой оды он решил, что советчики ему больше не нужны: он вернулся к присущей ему сухости; что же касается денежной стороны дела, увы! — стоило ли тридцать лет вынашивать замысел, чтобы в итоге написать рифмованную историю, и только! Ведь все искусство этого человека заключается в подражании газетным писакам. Поскольку его книга стоила дорого (ее продавали по пятнадцати ливров за издание в малом формате и по двадцать пять ливров — за издание в большом, ибо авторы с некоторых пор очень любят большой формат), ему пришла в голову прекрасная мысль: своих добрых знакомых он объединял по двое, чтобы подарить им один экземпляр вместо двух; так, он объединил г-жу д'Авогур и м-ль де Вертю, ее золовку, которые, хотя и оказались в ту пору вместе в Париже, обычно живут весьма далеко друг от друга: первая — в Бретани, вторая — в столице. Г-на Патрю он объединил со мною, а живем мы на расстоянии целого лье друг от друга; г-н Пелиссон был объединен с одним из его друзей — Ла-Бастидом, секретарем г-на де Бордо, посла в Англии. Некоторым он даже подарил книгу с условием, чтобы они дали прочесть ее такому-то и такому-то, но тем, кого Шаплен боялся, как чумы, например Скаррону, Буало, Фюртьеру и другим, он дал по экземпляру. Вот уж поистине скопидомство в сочетании с уморительным тщеславием. Шаплен сказал, что ему обошлись в четыре тысячи ливров гравюры, которые, к слову сказать, ничего не стоят; тем не менее не подлежит сомнению, что, помимо ста экземпляров, полученных им от Курбе (из коих многие, изданные большим форматом и переплетенные, обходятся в десять экю и даже больше), а также тех пятидесяти, которые пришлось ему дать сверх того и за которые он заплатил, — несомненно, что издатель вручил Шаплену две тысячи ливров, а затем тысячу ливров; чтобы помешать распродаже голландского издания, пришлось выпустить во Франции издание малого формата; ибо в договоре упомянуто две тысячи ливров за первое издание и тысяча ливров за второе.

Замечания сьера дю Риважа (Под этим именем был известен Ла-Менардьер.) весьма разгневали всех приверженцев Шаплена, и г-н Монтозье, говоря о Ла-Менардьере, скрывавшемся под этим именем, долго их поносил, после чего сказал, что автор их заслуживает палок; и еще он хотел, чтобы публично осмеяли Линьера. (Линьера-Пейо.) Это человек со странностями, но весьма неглупый, который, разозлившись — не знаю уж по какой причине — на Шаплена, написал несколько посланий и эпиграмм против него и до и после опубликования «Девственницы». Известна забавная эпиграмма, которую, как говорят, ему подправили; вот она:

«Шаплен, божественный пиит,Нас «Девственницей» одарит», —Сулят приверженцы Шаплена.Лет двадцать, — право, я не лгу, —Прочесть мечтаем труд нетленный.Прочтем, и точка. Ни гу-гу.

Этим он хотел сказать, что многие были разочарованы еще до того, как поэма была напечатана: Шаплен читал из нее отрывки повсюду. (Он читал только первые четыре книги.) Говорят, что господа из Пор-Руаяля были единственными, которых он познакомил со своим сочинением; но то ли Шаплен не поверил им, то ли они мало что в этом понимают. Он показывал ее и Менажу, ибо боится его как огня, постоянно бывает у него в Академии[281], точно так же как исправно посещает младшего Буало.