Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный. - Полен Парис Страница 59

– Вы могли бы, – сказала девица, – избежать столь неравной битвы, заплатив отступные.

– Какую же плату вы разумеете?

– Целый шлем вашей крови.

– Да Боже упаси! уж лучше я выйду один против двадцати врагов. Будь проклят тот, кто требует подобной платы, если он не рыцарь и не девица!

Тут все десять рыцарей разом напали на него. Он сдерживал их натиск без особого урона; они наступали, отступали и тщетно пытались пронзить его доспехи. Пока они рубились, проснулся больной и воскликнул, метнув взгляд на Деву с мечом:

– А! просил же я вас ехать ко двору короля Артура; разве вы уже вернулись?

– Нет, так далеко я не была; но я привела рыцаря, который вполне мог оказаться одним из тех двоих, кого я искала. Взгляните лучше сами.

И она приподняла голову больного. Из десяти бойцов один уже лежал бездыханный, двое были ранены, прочие как будто колебались, что им теперь делать.

– А! дети непотребной матери, – воскликнул больной, – вдесятером не могут одолеть одного рыцаря!

И он с тяжелым вздохом уронил голову обратно на подушку. Между тем мессир Гавейн приглядел себе для опоры закрытую дверь. Внезапно он почувствовал, что дверь подается; входит та девица, что восседала в кресле, а рыцари пятятся на несколько шагов. Она берет Гавейна за руку и пробует отнять у него меч.

– Что вы делаете, сударыня? – говорит мессир Гавейн, – мое оружие мне нужно, как никогда.

И он его не уступил. Она подает рыцарям знак, и они возобновляют яростную битву: бьют наотмашь по шлему и кольчуге, опасаясь, однако, задеть девицу, все еще держащую руку мессира Гавейна. Наконец, он отдает ей меч и, собрав все силы, бьет руками и ногами, повергает наземь одного из семерых, которые остались, вырывает у него оружие и не подпускает прочих. Только что пробил полдень, час, когда силы его обыкновенно возрастали вдвое. Девица подошла и снова ухватила его за руку, чтобы отобрать у него и второй меч.

– Я вижу, – говорит он, – вы хотите выдать меня безоружным этим негодяям.

– Дайте сюда, сир, так надо.

Она произнесла эти слова с улыбкой; больше Гавейн не противился и снова отдал меч. Девица знаком велела нападающим убраться, взяла его за руку и повела в первую залу.

– Рыцарь, – промолвила она, – вы пленник: ваш меч у меня; подумайте, угодно ли вам заплатить выкуп.

– О каком выкупе вы говорите?

– Его уже просили у вас: целый шлем вашей крови.

– Никогда! Это было бы слишком позорно. Уж лучше сидеть в плену.

– Да полно вам! Благородному мужу не пристало гнить в темнице; а когда вы узнаете, что мы намерены делать с вашей кровью, вы уже не откажетесь. Знайте же, что у рыцаря, виденного вами в столь тяжком недуге, раны должны закрыться, когда два лучших в мире рыцаря согласятся отдать ему по полной чаше своей крови, дабы первой из них умастить его руку, а второй правую ногу. Разве для вас не великая честь оказаться одним из этих двух рыцарей?

– Сударыня, – ответил Гавейн, – хотел бы я, чтобы так оно и было, но я знаю, что Бог не послал мне столь великой милости. Однако я пройду это испытание, чтобы доказать, как сильно я желаю облегчить страдания вашего рыцаря.

Тогда Дева с мечом подошла и отвязала мессиру Гавейну шлем; вторая же девица заподозрила, что это и вправду может быть мессир Гавейн. Ибо она уже знала понаслышке, что у него есть рубец на правой брови и недостает одного зуба. Затем ему отстегнули правый чулок, дали в руки его добрый меч, и он сам нанес себе удар. Кровь обильно хлынула из бедра и потекла в шлем, подставленный девицей.

– Довольно! – сказала она; и ушла с превосходной кровью, добытой ею.

Вторая девица кончила снимать доспехи с мессира Гавейна и осмотрела его раны: они были свежи и кровоточили. Когда она их только обнажила, а пациент ее лежал распростертый, бледный и недвижимый, вошел юный оруженосец, и стоило ему взглянуть на раненого рыцаря, как он выбежал с воплями отчаяния. За ним бросились вдогонку, увещевая его шуметь поменьше, чтобы не разбудить рыцаря на ложе. Он помчался в другую залу, откуда его пронзительные крики все же доносились до постели больного; тот проснулся и, желая узнать, откуда исходит шум, пошевелился; и к великому своему удивлению увидел себя вне ложа. Оказалось, благодаря крови, которой девица окропила его во сне, он заново обрел власть над своею ногой.

– Боже мой! неужто я исцелен? – вскричал он; и в пылу радости, с рукой, перевязанной шарфом, он вошел в залу, где юный слуга рыдал и рвал на себе волосы. Когда юнец его увидел, он зарыдал еще сильнее.

– Как! негодник, – сказал Агравейн, – вам так горько видеть меня в добром здравии?

– Я думаю не о вас, а о постигшей нас утрате, и она куда весомее, чем прок от вашего здоровья. Здесь рядом умирает монсеньор Гавейн.

– Возможно ли это?

И радость Агравейна сменилась печалью. Тем временем девица узнала о чудесном исходе окропления; она подбежала, увидела, что друг ее вне себя от горя, и обвила его руками.

– Кто же убил моего брата Гавейна? – спросил Агравейн, открывая глаза.

– Вашего брата Гавейна? Разве он здесь?

– Да, – сказал юнец, – я его видел.

– Стало быть, я верно угадала, что ему, храбрейшему из храбрых, дано будет вас исцелить. Но успокойтесь, раны его не смертельны.

– Сделайте милость, проводите меня к нему, – сказал Агравейн.

Слуги подошли его поддержать; но он отклонил их помощь, он в ней более не нуждался. Когда мессир Гавейн его увидел, то, несомненно, узнал в нем того рыцаря на ложе, но не своего брата; до того он исхудал и поблек от страданий.

– Сир братец, – сказал Агравейн, – благослови вас Бог тысячекратно! Я обязан вам своим исцелением.

Гавейн приподнялся и обнял его; затем он пожелал узнать, как же тот получил столь жестокие раны.

– Не подобает мне, – сказал Агравейн, – скрывать это от вас, исцелившего меня.

Вы не забыли, как после второй ассамблеи против принца Галеота вы со всем двором подались в Кардуэль; я же распростился с вами и прибыл в этот край, куда звала меня моя подруга, чтобы воспрепятствовать ее отцу, королю Траделинану Норгалльскому, выдать ее за рыцаря, ею не любимого. Я пришел, увез подругу и заперся с нею в этом доме. Некоторое время спустя я поехал охотиться в лес; было это в августе месяце. К полудню я так изнемог от жары, что, послав моего брата Мордреда и