Анна Рэдклифф - Роман в лесу Страница 6

Буря чувств, бушевавшая в груди Аделины, мало-помалу успокаивалась, ужас улегся, сменившись просто тревогой, отчаяние обернулось тихой печалью. Нескрываемая симпатия, какую проявляли к ней ее спутники, и в особенности мадам Ла Мотт, смягчила ее сердце и вселила надежду на лучшие дни.

Ночь прошла в гнетущем молчании, мысли каждого из путешественников были слишком заняты собственными страданиями, так что им было не до беседы. Наконец забрезжил долгожданный рассвет и яснее представил незнакомцев друг другу. Аделине приятно было, что мадам Ла Мотт часто и со вниманием поглядывает на нее, последняя же думала о том, что редко видела лицо столь привлекательное и столь восхитительную фигуру. Печать горя и утомления придавала чертам девушки меланхолическую грацию, взывая к самому сердцу, а выразительная ясность ее голубых глаз свидетельствовала об уме и добронравии[10].

Ла Мотт с тревогой выглянул из окна кареты, чтобы оценить, в каком они положении, и удостовериться, что его не преследуют. Предутренние сумерки еще не давали широкого обзора, но вокруг никого не было видно. Наконец солнце окрасило облака на востоке и вершины самых высоких холмов, а вскоре явилось само во всей красе своей. Страхи Ла Мотта несколько отступили, понемногу утихло и горе Аделины. Они свернули на узкую дорогу, прикрытую наносными холмами, а сверху затененную кронами деревьев с уже раскрывавшимися первыми весенними почками, поблескивавшими от росы. Свежий утренний ветерок оживил Аделину, чья душа тонко чувствовала красоты природы. Когда она смотрела на лужайки, поросшие роскошными травами и усыпанные цветами, на нежную зелень деревьев или мелькавшие в просветах между ними разнообразные лесные ландшафты и на таявшие в голубизне далекие горы, ее охватывали мгновенные наплывы радости. Очарование открывавшихся перед Аделиною картин природы еще усиливалось благодаря их новизне; ей редко доводилось видеть грандиозное величие далекой панорамы или великолепие раскинувшегося во всю ширь горизонта и совсем нечасто — живописную прелесть укромных уголков. Несмотря на долгие притеснения, душа ее не утеряла той гибкой силы, что противостоит невзгодам; иначе, сколь ни был восприимчив ее врожденный вкус, природа не могла бы так легко очаровывать ее, даруя хотя бы временный покой[11].

Дорога наконец свернула вниз по склону холма, и Ла Мотт, опять беспокойно выглянув в окно, увидел впереди открытую долину Шампани[12] — дорога, вся на виду, пересекала ее почти по прямой линии. Он сразу встревожился, ибо побег его мог быть без труда прослежен на много лиг с тех самых холмов, откуда они сейчас спускались. У первого же встречного землепашца он осведомился, нет ли другой дороги, между холмами, и выяснил, что таковой нет. На Ла Мотта вновь нахлынули прежние страхи. Мадам Ла Мотт, несмотря на собственные горести, попыталась успокоить его, но, поняв, что ее усилия напрасны, также погрузилась в размышления о своих бедах. Все время, пока они ехали по этой дороге, Ла Мотт оглядывался назад: ему то и дело чудился шум воображаемой погони.

В маленьком селении, где дорога наконец укрылась за лесом, они остановились позавтракать, и тут Ла Мотт снова взбодрился. Аделина казалась спокойней, чем когда-либо, и Ла Мотт попросил ее объяснить ту сцену, свидетелем которой он стал минувшей ночью. Однако его вопрос снова поверг ее в отчаяние, и, заливаясь слезами, она стала умолять его не касаться этой темы до времени. Ла Мотт не настаивал, но заметил, что большую часть дня она, подавленная и печальная, целиком, по-видимому, ушла в воспоминания. Теперь они ехали среди холмов и, таким образом, меньше подвергались опасности быть замеченными; тем не менее Ла Мотт избегал сколько-нибудь крупных поселений и останавливался лишь в самых уединенных местах только затем, чтобы накормить лошадей. Около двух часов пополудни дорога свернула в глубокую долину, омываемую ручьем и укрытую лесом. Ла Мотт окликнул Питера и приказал свернуть налево, заметив неподалеку уединенную и со всех сторон закрытую полянку. Здесь он вместе со своими спутницами вышел из кареты, Питер разложил на траве припасы, и они, усевшись вокруг, принялись за трапезу, которая при иных обстоятельствах показалась бы восхитительной. Аделина пыталась улыбаться, но слабость, вызванная пережитым, теперь еще возрастала из-за недомогания. Душевные муки и физическая усталость последних суток оказались для нее непосильны, и, когда Ла Мотт вел ее к карете, бедная девушка дрожала всем телом. Однако она ни разу не пожаловалась и даже, давно уже приметив подавленность своих спутников, сделала слабую попытку их приободрить.

Весь день они ехали без каких-либо помех и происшествий и часа через три после захода солнца прибыли в Монвиль, небольшой городок, где Ла Мотт решил остановиться на ночь. В самом деле, отдых был необходим им всем: когда они вышли из кареты, их бледные измученные лица не могли не обратить на себя внимание обитателей постоялого двора. Как только постели были приготовлены, Аделина удалилась в свою комнату, сопровождаемая мадам Ла Мотт, которая из участия к прекрасной девушке предпринимала все новые усилия, чтобы утешить и успокоить ее. Аделина лишь молча плакала и, взяв руку мадам Ла Мотт, прижала ее к своей груди. То были слезы не только горя — они смешались со слезами, которые исторгает благодарное сердце, неожиданно встретившее сочувствие. Мадам Ла Мотт поняла это. Помолчав немного, она вновь стала заверять девушку в своем расположении и умоляла Аделину довериться ее дружбе, однако тщательно избегала при этом предмета, который в прошлый раз столь взволновал ее. Наконец Аделина нашла слова, чтобы выразить, как ценит она благорасположение мадам Ла Мотт, и сделала это так естественно и искренне, что мадам Ла Мотт удалилась в свою комнату глубоко взволнованная.

Утром Ла Мотт встал рано, ему не терпелось поскорее тронуться в путь. Все было готово к отъезду, завтрак стоял на столе, но Аделина не появлялась. Мадам Ла Мотт пошла за нею и увидела, что девушка мечется в лихорадочном сне. Она прерывисто, неровно дышала, часто вздрагивала и по временам бормотала что-то невнятное. Мадам Ла Мотт с тревогой вглядывалась в ее пылающее лицо; вдруг Аделина проснулась и, открыв глаза, протянула ей руку — она вся горела. Девушка провела беспокойную ночь; она попыталась подняться, но голова ее, раскалывавшаяся от боли, закружилась, и она опять упала на подушку.

Мадам Ла Мотт чрезвычайно встревожилась; она сразу же поняла, что девушка продолжить путь не в состоянии, а между тем всякая задержка могла оказаться роковой для ее мужа. Она поспешила к нему, чтобы уведомить о случившемся, и его отчаяние легче вообразить, нежели описать. Он понимал всю опасность промедления и все же не способен был настолько пренебречь гуманностью, чтобы предоставить Аделину заботам или, скорее, равнодушию чужих людей. Он тотчас послал за врачом, который объявил, что у нее сильная горячка и переезд в ее нынешнем состоянии может оказаться фатальным. Ла Мотт решил ждать дальнейших событий, стараясь побороть приступы страха, временами его настигавшие. Все же он принял некоторые предосторожности, возможные в его положении, и большую часть дня провел вне селения, в таком месте, откуда виден был изрядный участок дороги; тем не менее он не был настолько философом, чтобы, оказавшись на грани гибели из-за болезни девушки, которую он не знал и которую ему, в сущности, навязали силой, принять это новое несчастье, не теряя самообладания.

В течение дня жар у Аделины все возрастал, и ночью, перед тем как уйти, врач сказал Ла Мотту, что вскоре все решится. Ла Мотт принял эти слова с искренним волнением, красота и невинность Аделины взяли верх над теми неприглядными обстоятельствами, при каких она была ему передана, и сейчас он не столько думал о неудобствах, которые она может доставить ему в дальнейшем, сколько надеялся на ее выздоровление.

Мадам Ла Мотт с ласковой заботливостью присматривала за больной, восхищаясь ее нежностью и кротким смирением. Поистине Аделина щедро вознаграждала ее, хотя и полагала, что это не в ее силах.

— С юных лет я покинута теми, от кого была бы вправе ожидать поддержки, — говорила она, — у меня в целом свете нет никого, кроме вас, и я жалею сейчас лишь о том, что могла бы жить в дружбе с вами. Если я останусь жива, мое отношение к вам лучше выразит, как мне дорого ваше великодушие, слова тут немногого стоят.

Чистота и искренность Аделины вызывали у мадам Ла Мотт такое восхищение, что она ожидала кризиса с тревогой, перед которой отступали все иные заботы. Аделина провела очень беспокойную ночь, и врач, явившись утром, разрешил давать ей все, что она попросит, на вопросы же Ла Мотта ответил с откровенностью, которая не оставляла надежды.

Тем временем его пациентка, выпив изрядное количество какого-то легкого снадобья, уснула и проспала несколько часов кряду столь глубоким сном, что дыхание было единственным признаком жизни. Когда она проснулась, лихорадки как не бывало, не осталось и никаких иных следов болезни, кроме слабости, которую она переборола за несколько дней так успешно, что была в состоянии уехать вместе с Ла Моттами в Б. — селение, находившееся в стороне от большого тракта, так как Ла Мотт счел благоразумным держаться от него подальше. Там они провели следующую ночь, а наутро спозаранку опять пустились в путь по заброшенному лесному проселку. Около полудня они остановились в уединенной деревушке, где позавтракали и разузнали, как проехать через огромный Фонтенвильский лес, на краю которого оказались. Поначалу Ла Мотт решил было взять проводника, но он больше опасался беды от того, что проводнику станет известен его путь, чем надеялся получить от него пользу на этой заброшенной дороге среди лесных дебрей.