Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре) Страница 7

Песнь девятая

У ворот Дита — Фурии — Посол небес — Круг шестой — Еретики

Цвет, робостью на мне запечатленный,Когда мой спутник повернул назад, —Согнал с его лица налет мгновенный.*

Он слушал, тщетно напрягая взгляд,Затем что вдаль глаза не уводилиСквозь черный воздух и болотный чад.

«И все ж мы победим, — сказал он, — или…Такая нам защитница* дана!О, где же тот, кто выше их усилий!»

Я видел, речь его рассечена,Начатую спешит покрыть иная,И с первою несходственна она.

Но я внимал ей, мужество теряя,Мрачней, быть может, чем она была,Оборванную мысль воспринимая.

«Туда, на дно печального жерла,Спускаются ли с первой той ступени,*Где лишь надежда в душах умерла?»

Так я спросил; и он: «Из нашей сениПо этим, мною пройденным, тропамЛишь редкие досель сходили тени.

Но некогда я здесь прошел и сам,Злой Эрихто* заклятый, что умелаОбратно души призывать к телам.

Едва лишь плоть во мне осиротела.Сквозь эти стены был я снаряженЗа пленником Иудина предела.*

Всех ниже, всех темней, всех дальше онОт горней сферы, связь миров кружащей;*Я знаю путь; напрасно ты смущен.

Низина эта заводью смердящейПовсюду облегает скорбный вал,Разгневанным отпором нам грозящий».

Не помню я, что он еще сказал:Всего меня мой глаз, в тоске раскрытый,К вершине рдяной башни приковал,

Где вдруг взвились, для бешеной защиты,Три Фурии, кровавы и бледныИ гидрами зелеными обвиты;

Они как жены были сложены;Но, вместо кос, клубами змей пустыниСвирепые виски оплетены

И тот, кто ведал, каковы рабыниВластительницы вечных слез ночных,Сказал: «Взгляни на яростных Эриний.

Вот Тисифона, средняя из них;Левей — Мегера: справа олютелоРыдает Алекто».* И он затих.

А те себе терзали грудь и телоРуками били; крик их так звенел,Что я к учителю приник несмело.

«Медуза* где? Чтоб он окаменел! —Они вопили, глядя вниз. — НапрасноТезеевых мы не отмстили дел».*

«Закрой глаза и отвернись; ужасноУвидеть лик Горгоны; к свету дняТебя ничто вернуть не будет властно».

Так молвил мой учитель и меняПоворотил, своими же руками,Поверх моих, глаза мне заслоня.

О вы, разумные, взгляните сами,И всякий наставленье да поймет,Сокрытое под странными стихами!

И вот уже по глади мутных водУжасным звуком грохот шел ревущий,Колебля оба брега, наш и тот, —

Такой, как если ветер всемогущий,Враждующими воздухами взвит,Преград не зная, сокрушает пущи,

Ломает ветви, рушит их и мчит;Вздымая прах, идет неудержимо,И зверь и пастырь от него бежит.

Открыв мне очи: «Улови, что зримоТам, — он промолвил, — где всего чернейНад этой древней пеной горечь дыма».

Как от змеи, противницы своей,Спешат лягушки, расплываясь кругом,Чтоб на земле упрятаться верней,

Так, видел я, гонимые испугом,Станицы душ бежали пред одним,Который Стиксом шел, как твердым лугом.

Он отстранял от взоров липкий дым,Перед собою левой помавая,И, видимо, лишь этим был томим.

Посла небес* в идущем признавая,Я на вождя взглянул; и понял знакПред ним склониться, уст не размыкая.

О, как он гневно шел сквозь этот мрак!Он стал у врат и тростию подъятойИх отворил, — и не боролся враг.

«О свергнутые с неба, род проклятый, —Возвысил он с порога грозный глас, —Что ты замыслил, слепотой объятый?

К чему бороться с волей выше вас,Которая идет стопою твердойИ ваши беды множила не раз?

Что на судьбу кидаться в злобе гордой?Ваш Цербер, если помните о том,И до сих пор с потертой ходит мордой».*

И вспять нечистым двинулся путем,Нам не сказав ни слова, точно кто-то,Кого теснит и гложет об ином,

Но не о том, кто перед ним, забота;И мы, ободрясь от священных слов,Свои шаги направили в ворота.

Мы внутрь вошли, не повстречав врагов,И я, чтоб ведать образ муки грешной,Замкнутой между крепостных зубцов,

Ступив вовнутрь, кидаю взгляд поспешныйИ вижу лишь пустынные места,Исполненные скорби безутешной.

Как в Арле,* там, где Рона разлита,Как в Поле, где Карнаро многоводный*Смыкает Италийские врата,

Гробницами исхолмлен дол бесплодный, —Так здесь повсюду высились они,Но горечь этих мест была несходной;

Затем что здесь меж ям ползли огни,Так их каля, как в пламени горнилаЖелезо не калилось искони.

Была раскрыта каждая могила,И горестный свидетельствовал стон,Каких она отверженцев таила

И я: «Учитель, кто похороненВ гробницах этих скорбных, что такимиСтенаниями воздух оглашен?»

«Ересиархи, — молвил он, — и с нимиИх присные, всех толков; глубь землиОни устлали толпами густыми.

Подобные с подобными легли,И зной в гробах где злей, где меньше страшен».Потом он вправо взял, и мы пошли

Меж полем мук и выступами башен.

Песнь десятая

Круг шестой (продолжение)

И вот идет, тропинкою, по краю,Между стеной кремля и местом мук,Учитель мой, и я вослед ступаю.

«О высший ум, из круга в горший круг, —Так начал я, — послушного стремящий,Ответь и к просьбе снизойди как друг.

Тех, кто положен здесь в земле горящей,Нельзя ль увидеть? Плиты у могилОткинуты, и стражи нет хранящей».

«Все будут замкнуты, — ответ мне был, —Когда вернутся из Иосафата*В той плоти вновь, какую кто носил.

Здесь кладбище для веривших когда-то,Как Эпикур* и все, кто вместе с ним,Что души с плотью гибнут без возврата

Здесь ты найдешь ответ речам твоимИ утоленье помысла другого,*Который в сердце у тебя таим».

И я: «Мой добрый вождь, иное словоЯ берегу, в душе его храня,Чтоб заповедь твою* блюсти сурово».

«Тосканец, ты, что городом огняИдешь, живой, и скромен столь примерно,Прошу тебя, побудь вблизи меня.

Ты, судя по наречию, наверноСын благородной родины моей,Быть может, мной измученной чрезмерно,

Нежданно грянул звук таких речейИз некоей могилы; оробелоЯ к моему вождю прильнул тесней.

И он мне: «Что ты смотришь так несмело?Взгляни, ты видишь: Фарината встал.Вот: все от чресл и выше видно тело».

Уже я взгляд в лицо ему вперял;А он, чело и грудь вздымая властно,Казалось, Ад с презреньем озирал.

Меня мой вождь продвинул безопасноСреди огней, лизавших нам пяты,И так промолвил: «Говори с ним ясно».

Когда я стал у поднятой плиты,В ногах могилы, мертвый, глянув строго,Спросил надменно: «Чей потомок ты?»

Я, повинуясь, не укрыл ни слога,Но в точности поведал обо всем;Тогда он брови изогнул немного,

Потом сказал: «То был враждебный домМне, всем моим со кровным и клевретам;Он от меня два раза нес разгром».

«Хоть изгнаны, — не медлил я ответом, —Они вернулись вновь со всех сторон;А вашим счастья нет в искусстве этом».*

Тут новый призрак, в яме, где и он,Приподнял подбородок выше края;Казалось, он коленопреклонен.

Он посмотрел окрест, как бы желаяУвидеть, нет ли спутника со мной;Но умерла надежда, и, рыдая,

Он молвил: «Если в этот склеп слепойТебя привел твой величавый гений,Где сын мой? Почему он не с тобой?»

«Я не своею волей в царстве теней, —Ответил я, — и здесь мой вождь стоит;А Гвидо ваш не чтил его творений».

Его слова и казни самый видМне явственно прочли, кого я встретил;И отзыв мой был ясен и открыт.

Вдруг он вскочил, крича: «Как ты ответил?Он их не чтил? Его уж нет средь вас?Отрадный свет его очам не светел?»

И так как мой ответ на этот разНедолгое молчанье предваряло,Он рухнул навзничь и исчез из глаз.*

А тот гордец, чья речь меня призвалаСтать около, недвижен был и тихИ облик свой не изменил нимало.

«То, — продолжал он снова, — что для нихИскусство это трудным остается,Больнее мне, чем ложе мук моих.

Но раньше, чем в полсотый раз зажжетсяЛик госпожи, чью волю здесь творят,*Ты сам поймешь, легко ль оно дается.

Но в милый мир да обретешь возврат! —Поведай мне: зачем без снисхожденьяЗаконы ваши всех моих клеймят?»

И я на это: «В память истребленья,Окрасившего Арбию* в багрец,У нас во храме так творят моленья».

Вздохнув в сердцах, он молвил наконец:«Там был не только я, и в бой едва лиШел беспричинно хоть один боец.

Зато я был один,* когда решалиФлоренцию стереть с лица земли;Я спас ее, при поднятом забрале».

«О, если б ваши внуки мир нашли! —Ответил я. — Но разрешите путы,Которые мой ум обволокли.

Как я сужу, пред вами разомкнутыСокрытые в грядущем времена,А в настоящем взор ваш полон смуты».*

«Нам только даль отчетливо видна, —Он отвечал, — как дальнозорким людям;Лишь эта ясность нам Вождем дана.

Что близится, что есть, мы этим трудимНаш ум напрасно; по чужим вестямО вашем смертном бытии мы судим.

Поэтому, — как ты поймешь и сам, —Едва замкнется дверь времен грядущих,*Умрет все знанье, свойственное нам».

И я, в скорбях, меня укором жгущих:«Поведайте упавшему тому,Что сын его еще среди живущих;

Я лишь затем не отвечал ему,Что размышлял, сомнением объятый,Над тем, что ныне явственно уму».

Уже меня окликнул мой вожатый;Я молвил духу, что я речь прерву,Но знать хочу, кто с ним в земле проклятой.

И он: «Здесь больше тысячи во рву;И Федерик Второй* лег в яму эту,И кардинал* ; лишь этих назову».

Тут он исчез; и к древнему поэтуЯ двинул шаг, в тревоге от угроз,*Ища разгадку темному ответу.

Мы вдаль пошли; учитель произнес:«Чем ты смущен? Я это сердцем чую».И я ему ответил на вопрос.

«Храни, как слышал, правду роковуюТвоей судьбы», — мне повелел поэт.Потом он поднял перст: «Но знай другую:

Когда ты вступишь в благодатный светПрекрасных глаз, все видящих правдиво,Постигнешь путь твоих грядущих лет».*

Затем левей он взял неторопливо,И нас от стен повел пологий скатК средине круга, в сторону обрыва,

Откуда тяжкий доносился смрад.

Песнь одиннадцатая