Золотой гобелен - Рэд Инин Страница 10

В центре ставшей огромной пещеры горел костер из которого торчал столб с привязанным к нему человеком. Первым порывом было броситься туда и помочь несчастному. Но тело не слушалось, словно я попал в кошмар и не мог проснуться.

Человек был рыжий, на вид чуть больше двадцати. Он продолжал кричать. Я понимал слова. В основном это были проклятия. Ему, видимо, пытались заткнуть рот, но кляп он выплюнул и теперь, когда пламя окружило его со всех сторон, никто уже не мог подойти к нему и помешать выразить последние пожелания этому миру. В том, что они последние, не было никаких сомнений.

В большинстве они были бессмысленными, но мое сознание впитывало каждое. Он проклинал тупых длинноухих ослов и весь их мир, желал всем провалиться по известному адресу. В бреду, уже тише он повторял без конца, что не виноват, что нельзя убивать людей, не разобравшись, а самое страшное преступление — это нежелание знать правду.

Его голос становился все тише, потом он начал плакать. Сквозь кашель и дым доносились слова, обращенные уже не к присутствующим, а тому, кто был далеко, слишком далеко. Стоны и плач перешли в хрипы, а потом не стало никаких звуков, кроме треска горящего дерева. Пламя стало огромным, и я не видел ничего кроме огня и окружавших его людей. Кто-то плакал, кто-то смотрел безразлично. Я с ужасом всматривался в их лица и узнал выведшего меня из леса. Он стоял склонив голову, сжав кулаки. Желваки выпирали из худых щек.

Позади толпы я разглядел лысого. Он, как всегда, был окружён охраной и внимательно осматривал толпу. До того, что происходило на костре, ему не было дела. На несколько секунд его взгляд уперся в затылок хмурого парня. Он даже прищурился слегка, потом неожиданно перевел взгляд на меня. Смотрел так внимательно, что дух перехватило, но его взгляд заскользил дальше. Я попытался разглядеть свое тело и не увидел ничего, кроме клубов дыма.

В чувство меня привел пробиравший до костей холод. Было темно, дым рассеялся, если он не был только в моем видении. Очень долго я переворачивался на живот, а потом вставал на четвереньки. Меня вырвало. Дополз до стены, обдирая руки, поднялся на колени, принял вертикальное положение. Ну, относительно вертикальное.

Надо выбираться. Если отключусь еще раз, останусь здесь навсегда. Воздух дрогнул, и тяжелый дух на мгновенье рассеялся.

Опираясь на стену, вернее, почти обнимаясь с влажной шершавой поверхностью, я начал двигаться вперед. Еле переставляя ноги, постоянно рискуя вновь потерять равновесие — в ту сторону, откуда потянуло свежим воздухом.

Прошла вечность, пока стена стала менее влажной. Оставалась вероятность, что я иду вглубь пещеры. Главное, не останавливаться, и будь что будет — уговаривал я сам себя. Когда ноги уже отказывались держать, что-то вокруг изменилось. Темнота стала не такой плотной. Дышать стало легче, но я был так слаб, что даже окажись в чистом лесном воздухе, вряд ли стал бодрее.

Я заметил, что скулю. Это неожиданное открытие больно ударило по моему самолюбию. Тут же решил, что мне плевать, все равно никто не видит. Упал и ударился ребрами обо что-то острое. Под ладонями захрустела мелкая каменная крошка. Лестница. Я нашел выход. Ползком выбрался наверх и в разошедшемся мраке увидел обломки стен. Руины были пусты. Не ждали, что вернусь, сволочи.

Меня охватило цепенящее равнодушие: двигаться я не мог, даже дышал с трудом. Пусть убивают. С этой мыслью я провалился в сон под начинающим светлеть чужим небом.

Глава 13. ЗА КУЛИСАМИ

Наконец он выспится. Вернувшаяся неделю назад огненная птица, сверлившая каждую ночь своим раскаленным клювом его мозг, исчезнет. Бариэграс заперся в кабинете, где он хранил все собранные снуркцами за последние пятьсот лет книги и свитки, сославшись на неотложные дела, сидел, обхватив голову руками, и ждал ночи.

За окном стемнело, боль, родившаяся где-то в глубине глазниц не возвращалась. Значит, и на этот раз он все сделал правильно.

Год назад, когда он впервые услышал во сне хлопанье раскаленных крыльев, решил, что это благословение богов снизошло на него. Оказалось, проклятие. В прошлый раз красное чудовище потребовало уничтожить странника. И жалило… жалило и жгло его мозг, пока Бариэграс не сдался. Вопреки порядку, пренебрегая властью короля, мнением большинства снуркцев. И поступил правильно, потому что Ириэг, будь он неладен, Дарн оказался преступником. Если бы он сразу прислушался к совету огненного демона, не случилось бы несчастья.

Правда, тогда пришлось бы держать ответ перед Люцисом. Теперь все было иначе.

Сон, в котором явилась злобная огненная фурия, был настолько тяжелым, что Бариэграс уже решил, что останется в этом сне навсегда. Демоница, принявшая в этот раз облик прекрасной, но все такой же злобной женщины, жалила взглядом, завела его в лабиринт со стенами, исполосованными бурыми и красными пятнами, и пообещала оставить в нем навсегда, пока мозги не выкипят или не взорвутся от нестерпимого жара, если он не выполнит ее приказ: выследить и на месте уничтожить нового странника.

Бариэграс согласился сразу. Он уже знал, что не выдержит пытки, а никому не известный пришелец — никому не нужная обуза, выкидыш мироздания — исчезнет, как будто его и не было.

В тот же день Бариэграс вызвал к себе младшего воина городской дружины. Его друг, брат пропавшей год назад по вине первого странника девушки, с упорством помешанного продолжал поиски смысла в этой истории (не его ли пыталась скрыть огненная птица?). С того дня за Ланниром, сыном Константина, был установлена слежка, иногда шпион напрашивался в помощники, иногда следил тайно. И вот удача — как раз в один из таких дней поиски увенчались успехом — второй странник вышел из Леса.

Дальше все шло как по писаному: никто не сомневался в его решении уничтожить потенциально опасное существо. Все были уверены, что Бариэграс действует по приказу короля. Только Ланнир почему-то продолжал перечить. Неужели этот мальчишка о чем-то догадывается? Или это просто врожденное чувство справедливости, а по сути — глупости и нежелания прислушиваться к здравому смыслу. Даже сам король Люцис, когда Бариэграс удостоился ежегодной высочайшей аудиенции, не обмолвился ни словом о его самовольстве. Может, огненная