Неизвестен Автор - Сказки и легенды ингушей и чеченцев Страница 4

В позднейших социально-бытовых сказках «установка на вымысел» обретает форму алогизма. Их условно можно разделить на несколько групп, циклов. Это цикл о ворах, отважных и смышленых, наказывающих лишь власть имущих и все награбленное отдающих вдовам и сиротам; о глупых женах и обманутых мужьях; о Цагене — знаменитом острослове и балагуре. Возможно, этот персонаж проник в сказочный эпос в позднейшее время и прочно занял в нем свое место.

Некоторые из этих сюжетов близки к забавным историям и притчам, но большинство по объему, структуре и раскрытию социальной и бытовой тем несомненно тяготеют к сказкам. В. Я. Пропп указывал, что «границы между бытовыми сказками о людях и анекдотами не устанавливаются» [185, 49], хотя и допускал возможность выделения анекдотов в особую разновидность сказок. Юмористические притчи о Цагене на русском языке публикуются впервые. Сила художественного воздействия слова в рассматриваемой жанровой разновидности весьма велика: это сатирическое разоблачение всего косного, мешающего развитию общества, и осмеяние недостатков человека, его слабостей и пристрастий.

В сборник включен обширный цикл о муллах, шейхах, муталимах. Жадность, алчность, обжорство, сластолюбие служителей мусульманского культа едко и беспощадно высмеиваются и горцем-пахарем, и горянкой, и народными острословами. Образные высказывания о них стали пословицами, афоризмами и проникли в чечено-ингушскую художественную литературу.

Существует цикл сказок-быличек о проделках шайтана (дьявола, черта), который, несмотря на свою хитрость, не может переспорить горца.

Значительное место в сборнике занимают и небылицы (оапаш — «вранье», «побрехушки»), в которых алогизм возводится на высшую степень невероятного, невозможного. Например, в «Небылице» (№ 76) рассказчика не смущает, что дом у него без окон и дверей и ветер дует и в дверь, и в окна. Это обычное явление для подобных сказок. Небылица обычно строится так: богач или какое-нибудь чудовище ставит горцу условие рассказать небылицу. Во время рассказа слушающий не должен вмешиваться в ход повествования. Но богач или чудовище не могут удержаться от реплик и поставленные ими условия оборачиваются против них же.

Развитие сюжета социально-бытовой сказки, система художественно-изобразительных средств нацелены на то, чтобы высмеять противника, победить его в словесной перепалке, одержать над ним моральную победу. Часть этих сказок своим острием направлена против царских приставов, неправедного суда, законов адата, против тунеядства и торгашей.

Иногда концовки бытовых сказок превращаются в пословицу. Не зная сюжета, не поймешь, например, пословицу: «Все наши покойники умирали с именем волка на устах» (см. вариант к № 50).

Социально-бытовая сказка проста, состоит зачастую из одного действия, устойчивых начальных и финальных формул мы в ней не встретим. Главное в этой сказке — комизм поступков и словесный алогизм, реалистичность в раскрытии тех или иных сторон бытовой к социальной жизни народа.

В сказочном репертуаре вайнахов немалое место занимают сказки о животных: они носят аллегорический характер и напоминают притчи, в них налицо философский подтекст. Рассказываются они теперь обычно в детской аудитории, но их острый юмор обличает и пороки людей различных социальных слоев: жадность, хитрость, страсть к наживе, глупость, самонадеянность, упрямство. В то же время восхваляются такие качества, как трудолюбие, скромность, смекалка, верность данному слову.

Первоначально некоторые звери (волк, медведь, змея, заяц) почитались и были наделены разнообразными антропоморфными качествами. Однако поверья, рассказы о животных не имели аллегорического смысла. Под ними подразумевались лишь звери, а не люди. Позже в сказках эти животные получили противоположную идейно-эмоциональную оценку, а прежнее их почитание сменилось откровенной насмешкой. Вымысел утратил свой былой характер и превратился в поэтическую условность, аллегорию социального порядка.

Особенно это относится к волку. В волшебных героических сказках вайнахов волк обожествляется, он вступает в схватку с более сильным, никогда не оглядывается назад, умирает молча. П. К. Услар писал, что волк — «самый поэтичный зверь в понятиях горцев» [209, 82]. В более поздних сказках волк является лишь отрицательным персонажем.

Еж превосходит умом волка и лису, черепаха — хвастливого зайца, бережливый и трудолюбивый муравей — Сулеймана-пророка, а петух — Ибрагима-счастливца. Осел — символ глупости, упрямства и рабской психология.

Притчи о животных, как правило, лаконичны, состоят лишь из диалогов, напоминая миниатюрные пьесы. Простой сюжет, выразительная ирония и занимательность — основное черты этих назидательных сказок. В сказках о животных проявилась «крылатая мудрость» народа.

В чечено-ингушском фольклоре много общего (в сюжетах, образах, мотивах, номенклатуре и именах персонажей) с сопредельными фольклорными традициями грузин, адыгов, осетин, дагестанцев. Эти связи имеют многовековую, историю. «Эта общность, обусловленная сходством исторической, социально-экономической и культурной жизни и взаимосвязями горцев на протяжении многих столетий, проявляется в популярности одних и тех же сюжетов, мотивов, образов» [74, 7]. Все это позволяет говорить об общекавказском фонде, который у каждого народа при наличии общих важнейших черт получает специфическое национальное оформление.

К несказочной прозе относятся легенды и предания. До последнего времени они не только не изучались, но и не были выделены в самостоятельные жанры. Собирателями фольклора они публиковались вместе с нартскими сказаниями и сказками. Тем более эти жанровые разновидности не разграничивались между собой. Народ воспринимает легенду и предание как свою прошлую эпическую историю. Эти два жанра связывает единый признак — «установка (действительная или как основной прием) на правдивый рассказ о действительных событиях или лицах» [161, 40]. Если сказка вайнахов — это «повествование с установкой на вымысел», ориентирующее на то, что было или не было, то легенда и предание — всегда «правда», т. е. художественно обработанный, эмоционально приподнятый, но обобщенный факт действительности, который даже при наличии вымысла воспринимается как эпическая реальность.

Многие легенды носят мифологический характер («Спор о солнце и луне», № 157; «Как возникли солнце, месяц и звезды», № 156); значительное число их посвящено хозяйкам болезней (У-Нана), вод (Хи-Нана), вьюг (Дарза-Нана). Иногда эти хозяйки проявляют недовольство тем, что их плохо принимают, и насылают на жителей аулов болезни; по их велению исчезают озера, останавливаются реки.

Можно сказать, что «легенда — созданный устно, эпический прозаический рассказ, имеющий установку на достоверность; основным содержанием легенды является нечто необыкновенное, чудесное, что и определяет обычно его структуру, систему образов и изобразительных средств» [83, 13].

Предание можно определить как «созданный устно, имеющий установку на достоверность, эпический, прозаический рассказ, основное содержание которого составляет описание реальных или вполне возможных фактов» [83, 12]. Но в отличие от легенды в предании нет ничего необыкновенного, фантастического, чудесного, т. е. такого, принципиальную возможность чего нельзя допустить. Предания — более позднего происхождения. В них действуют известные чеченские и ингушские родовые предки и различные исторические деятели, например Хромой Тимур (Тамерлан). В преданиях позднейшего времени фигурируют и такие исторические личности, как царь Николай, имам Шамиль и др.

В преданиях, а иногда и в легендах место действия строго локализовало, что придает им особую достоверность, тогда как в сказках оно происходит «за семью горами, за семью морями».

Легенды и предания тематически разделяются на мифологические, космогонические, этиологические, этногенетические, топонимические, генеалогические и др. Они в первую очередь сообщают какие-то знания, их познавательная общественная функция налицо.

Сюжет и композиция легенды и предания несложны, они невелики по объему, язык их приближается к разговорному.

Искусство каждого народа, по словам К. Кулиева, говорит «языком своей земли, языком ее истории, ее радостей и бед».

Ингуши и чеченцы долгое время жили при родовом строе и до Великого Октября не имели письменности и литературы, но зато высоко ценили искусство устного слова. Общественный уклад, весь многовековой опыт убеждали в силе воздействия меткого, лаконичного слова.

«В дороге, какой бы долгой она ни была, достаточно один раз хлестнуть хорошего коня. На площади, как бы она ни была велика, достаточно один раз сказать правдивое слово» — гласит народная мудрость вайнахов. Вера в беспредельное могущество слова выражена и в таких пословицах: «Красивое слово вершину Казбека расплавило», «Пуля убивает одного, а язык — девятерых», «Доброе слово змею из норы выманило», «Плохая молва волчьей рысью бежит». В пословице «Война сына не родила — война сына убила» передано отношение народа к войне вообще, но защита родины — священный долг.