Калевала - Автор Неизвестен Страница 4

Хозяйка леса отправляет своего пушистого любимца на лесную, сладкую жизнь:

Чтоб бежал он на болота, Чтобы бегал он по рощам, Чтоб бродил опушкой леса, Чтобы прыгал по полянам. Но идти велит пристойно, Подвигаться осторожно, Жить в веселье постоянном, Золотые дни лелея, На полях и на болотах, На полянках, полных жизни, Башмаков не зная летом И чулок не зная в осень, Отдыхая в непогоду, Укрывался зимою Под навесом из черемух, Возле крепости иглистой, У корней прекрасной ели, В можжевельника объятьях… (Руна 46-я)

Но когда этот любимец леса, Отсо с медовой лапой, понадобился сынам Калевы, добрая Миэликки сама отдает его им. И охота на медведя описана в рунах так удивительно любовно, с таким теплым ощущением благоволения природы к человеку и уважения к убитому зверю, что читатель не сразу даже и понимает, идет ли речь о торжественном приводе живого мишки в гости к людям на свадьбу или о доставке в избу его туши.

Лес для героев «Калевалы» — не только лес и не просто лес: в нем заключено их будущее. Лес — это земля для посева. Кроме лесных чащоб да болот, в Карелии нет клочка земли, годного для обработки. Примитивное подсечное земледелие, когда подсекают, валят и сжигают лес, чтобы отвоевать у него пашню, заставляет жителя Калевалы тяжко трудиться и остро чувствовать важность леса. Ароматным запахом деревьев полна 44-я руна, где рассказывается, как Вяйнямёйнен, потерявший свой музыкальный инструмент — кантеле, — который он сделал из щучьих костей, решает изготовить новое кантеле, уже из дерева, и ведет беседу с березой. Светло-зеленое, с белым станом, кружевное дерево Карелии, березка, так и вошедшая в ботанику под названием карельской, жалуется на свою судьбу. Вяйнямёйнен спрашивает ее:

Что, краса-береза, плачешь? Что, зеленая, горюешь?.. Не ведут тебя на битву И к войне не принуждают.

Береза отвечает ему:

Может, многие наскажут, Может, кто и насудачит, Будто весело живу я, Шелестя, смеюсь листвою… Я же, слабая береза, Я должна терпеть, бедняжка, Чтоб с меня кору сдирали, Эти ветки обрубали. Часто к бедненькой березе, К этой нежной очень часто Дети краткою весною К белому стволу приходят, Острый нож в него вонзают, Пьют из сердца сладкий сок мой! Злой пастух в теченье лета Белый пояс мой снимает, Ножны он плетет и чаши, Кузовки плетет для ягод. Часто под березкой нежной, Часто под березкой белой Собираются девицы, Вкруг ствола красотки ходят, Листья сверху обрезают, Вяжут веники из веток. Часто тонкую березку, Горемычную частенько При подсечке подсекают, На поленья расщепляют. Вот уж трижды в это лето, В эту солнечную пору, У ствола мужи стояли, Топоры свои точили… (Руна 44-я)

Вяйнямёйнен тоже срубает ее, но он делает из нее кантеле, и береза получает бессмертный голос.

Не только лес превращается в пашню, но и самый посев зерна связан с памятью о лесе, о лесном звере: ведь драгоценные посевные семена хранятся у сеятеля в мешочках из лесных шкурок, добытых охотой:

Старый, верный Вяйнямёйнен Все шесть зерен вынимает, Семь семян берет рукою, Взял из куньего мешочка, Взял из лапки белки желтой, Летней шкурки горностая. (Руна 2-я)

Читатель, может быть, обратил внимание на странную арифметику «Калевалы»: Вяйнямёйнеи в одном стихе говорит о шести зернах, а в следующем стихе зерен оказывается уже семь.

Превосходным знаток и исследователь «Калевалы» О. В. Куусинен, касаясь этих строк, указал на то, что здесь перед нами прием древнейшего первобытного человеческого мышления, еще не умеющего обобщить накапливаемый опыт в едином понятии или образе, но в то же время стремящегося выразить свое представление о предмете не на основе одного его признака, а на основе рассматривания движущегося предмета, рассматривания накапливающегося числа его признаков. Если первый стих у древнего певца говорит о шести зернах, а второй — о семи, то второй вовсе не «дублирует» первый, «нечаянно» давая неточную цифру. Оба стиха должны выразить многочисленность зерен, и, характеризуя их по счету «шесть, семь», поэт хочет дать представление о множестве. Кроме цифровых несовпадений в двух параллельных строчках, в «Калевале» есть и другие несовпадения, иногда противоречия в эпитетах, замены подлежащих, замены глаголов. Иногда такие параллелизмы раскрывают свой познавательный смысл при помощи движения.

В руне 5-й есть прелестное место, где погибшая девушка Айно, превратившаяся в рыбку, уплывает от своего преследователя Вяйнямёйнена:

Подняла из волн головку, Правым боком показалась На волне морской, на пятой, При шестом станке у сети. Правой ручкой потянулась И сверкнула левой ножкой На седьмой полоске моря, На валу зыбей девятом.

Пусть читатель представит себе это перечисление цифр: на пятой волне, у шестого станка рыбачьей сети, на седьмой полоске моря, на девятом гребне волны. Что это, как не чудесное, высокохудожественное изображение уплыванья рыбки все дальше, дальше от кормы лодки, где сидит ее похититель? Вы, как бы чувствуете волнообразный перенос с одной волны на другую удивительной рыбки-русалочки. А певец прибавляет еще и другой цифровой образ, правда, не выраженный в прямом счете, но все же подразумевающий «первое», «второе»:

Правой ручкой потянулась И сверкнула левой ножкой,—

образ последовательного движения рукою и ногою при плавании. И так осязаемо, так ярко и точно уходит от вас чудесная русалочка Велламо в этом совершенном по лаконизму и выразительности поэтическом отрывке!

В живом чувстве природы, с каким раскрывается перед нами земля Калевы, есть одно постоянное слагаемое: природа воспринимается и изображается певцом не сама по себе, не изолированно, а одновременно с хозяйством, как место труда и работы человека, борьбы и преодоления. Чувство природы связано в «Калевале» с чувством хозяйничанья, работы на земле.