Олег Гончаров - Ночь Сварога. Полонянин Страница 5

– Так разве ж я горюнюсь? – отмахнулся я от Кота. – Отвык просто от раздолья свободного. Надышаться никак не могу.

– Это ничего. Сейчас из посада выскочим, на простор выберемся, вот тогда и надышишься.

И верно. Вскоре посад позади остался. Мы в чистом поле оказались. Запорошило все вокруг. Снега непролазные. Кветан в сугробы править не стал. Выбрались мы на лед небольшой речушки и дальше покатили. Пару раз Буян на льду оскользнулся, а потом ничего, приноровился. Еще веселей сани полетели.

А над головой небо бездонное. Звезды с кулак. Воздух морозный, чистый, вкусный. Пригляделся – как будто на полночь едем.

– Старшой! – кричу. – Далеко ли торопимся?

– Нам до рассвета в Ольговичи успеть надобно, – Кветан в ответ.

Значит, Малушу увижу. Кровиночку родную. Сестренку. Отлегло от сердца. Радость пришла. Слава тебе, Даждьбоже.

– Добрынюшка! – Малуша ко мне бросилась.

Подхватил я ее на руки, закружил. И причудилось вдруг, что мы в Детинце Коростеньском, а не на подворье княгини киевской.

– Соскучилась, сестренка?

– Ох, соскучилась, – она в ответ и заплакала.

– Ну, чего ты ревешь? – я ей тихонько. – Смотри, как за это время выросла. Не маленькая уже и слезы свои оказывать недругам не должна.

А она ручонками вцепилась в меня крепко накрепко:

– Ой, Добрынюшка, – шепчет в ответ, – истосковалась я вся.

– Понимаю, Малушенька, только потерпеть надобно. Вот и батюшка велел передать, чтобы крепилась ты. Чтоб держалась, как княжне Древлянской подобает.

– Так ты видел его? Как он там?

– Нет, – покачал я головой, – не видел. Он мне весточку передал. Все с ним в порядке. И о нас с тобой у него душа болит…

– Здраве буде, княжич, – это к нам Загляда с Владаной подошли.

– Был княжич, да весь вышел, – я им в ответ, – в конюхах я ныне у кагана Святослава.

– Для нас, Добрын, – Владана сказала, – ты как не рядись, все одно княжичем останешься.

– И на том спасибо, – улыбнулся я невесело. – Как вы тут, девки?

– Ничего, – Загляда вздохнула.

– Не обижают вас?

– Была тут одна, – Владана косу поправила, под тесемку расшитую ее запрятала, – уж больно нравилось ей княжну шпынять.

– И что? – напрягся я.

– Кипятком она ошпарилась, – Малуша мне тихонько. – Вроде как нечаянно, – а сама на Владану кивнула.

– Не бойся, княжич, – Загляда мне улыбнулась, – мы Малушу в обиду не дадим.

– Помогай вам Даждьбоже, – поклонился я им.

– Добрыня! – слышу, Кветан кричит. – Поспеши!

– Все, девки, пора мне.

Обнялись мы, я Малушу поцеловал и к конюхам поспешил.

– Коли батюшку увидишь, кланяйся ему! – мне вдогонку сестренка крикнула.

– Обязательно, – оглянулся я, а сам подумал:

– Теперь уж скоро увижу.

– Ну, что, Добрыня, повидался со своими? – спросил меня Кот, когда я в сани забрался.

– Повидался, – ответил я. – А чего мы в Ольговичи-то заезжали?

– Так ведь все одно по дороге нам, – улыбнулся Кветан.

– Ой, спасибо, братцы, что уважили.

– Из спасибо шубы не сошьешь, – смеется Кот, а у самого, гляжу, на усишках сметана след оставила.

– Так ты и без шубы в накладе не остался, – пихнул я его. – Небось, уж кого-то ублажил?

– Не-е, – смеется он в ответ, – не успел. За титьки подергал только. А титьки, я тебе скажу, знатные. Во-о-от такие!

– Ты на себе-то не показывай, – засмеялся кто-то из конюхов.

– А что так? – удивился Кот.

– Да, говорят, что покажешь на себе, то и вырастет.

– Чур, мя! Чур! – запричитал Кот и захлопал себя по груди.

Тут уж все не выдержали. На гогот его подняли.

– Но-о-о! – крикнул Кветан и за гужу дернул. – Давай, Буян, выноси!

И сани наши дальше покатили.

До заимки мы добрались ближе к полудню.

На опушке запорошенного снегом бора, на берегу скованной морозом речушки, стояло обнесенное частоколом просторное подворье. Даже не подворье, а крепостица малая. Охотничья заимка кагана Киевского. Заложенная еще Хольгом, захиревшая при Ингваре, при сыне его, Святославе, заимка снова востребованной стала. По осени подновили холопы частокол, начали ров вокруг стен копать, да не успели до зимы. Только мосток подвесной перекинули, да еще на берегу пристаньку соорудили. Только пристань по зиме без надобности, а вот мосток как раз впору. По этому мосту мы и въехали в тесовые ворота, на широкий двор.

Шумно нас заимка встретила: гомоном многоязыким, лаем собачьим, суматохой холопской. Охотничьи люди суетятся, псари на собачек покрикивают, стольники с кухарками перебранку затеяли – хозяева на подходе, а снедь еще не готова. Ключник на банщиков орет, какого, дескать, хрена, рано топить начали? Дрова прогорели – парные выстужаются. Одним словом – к большой охоте подготовка идет.

Увидал нас ключник, оставил банщиков в покое, на Кветана накинулся:

– Что ж вы, Маренины выкормыши, так поздно приехали? В конюшне печь не топлена, хозяйских коней застудить хотите?

– Ты вот что, – в ответ ему Кветан спокойно, – за своими делами следи, а мы со своими сами управимся, – и к нам:

– Вылезай, ребя. Кот, ты к кухаркам давай, чтоб тотчас у нас еда была. А то отощали с дороги. А ты, – опять к ключнику повернулся, – показывай, где тут конюшня у вас? Да, поживей. Некогда нам тары с барами разводить.

От такого напора ключник аж поперхнулся. Красным от злости стал, только что он, заимщик простой, мог княжескому конюшему возразить? Кивнул, только молча, рукой махнул – пошли мол.

Конюшня просторной оказалась. И холодной донельзя. Иней по стенам, изморозь по полу. В закромах неукрытых овес серой плесенью схватился. Тут уж наш старшой не выдержал, ключнику в бороду вцепился:

– Ах ты, гнида! – завопил. – Добро хозяйское на потраву пустил! – и хлоп ключника кулачиной в ухо.

Кулак у Кветана небольшой, но увесистый. Отлетел ключник, в овес подгнивший зарылся. Руками-ногами забархтал:

– Убивают! – кричит. – Живота лишают!

Тут на крик дворня подскочила.

– Ну, что, ребя, погреемся? – говорит Кветан, а сам рукава у зипуна засучивает.

Один из банщиков взглянул на ключника и нам тихонько:

– Всыпьте ему, ребятушки, а то совсем нас замордовал, скот недорезанный.

Только один из стольников его одернул:

– Ишь, понаехали тут, права качать! Бей киевлян! – своим крикнул.

И завертелось.

На меня трое кинулись.

Я сразу первого в пузо головой боднул. А пузо мягким оказалось. Разожрался стольник на дармовых харчах. Голова моя, точно в подушку пуховую погрузилась. Охнул налетчик и осел. В сторонку отползать стал, чтоб в суматохе не затоптали.

А тут уж второй на подлете. Ручищи выставил, столкнуть меня хочет. Не больно я ему противился. Позволил за грудки схватить, а сам на спину упал, ногой ему в живот уперся, да еще подпихнул для скорости. Перелетел он через меня. В ключника, что из закромов выбирался, врезался. Опять ключник в овес зарылся, да не один, а с товарищем. Вдвоем-то веселей в зерне кутыряться.

Здесь и третий подскочил. Врубился он мне плечом в грудь, чуть дух из меня не выпустил. Отлетел я назад, шагов на пять, а, отлетая, за какого-то дворового зацепился. Он как раз на одного из конюхов насел, и не сдобровать бы нашему, да я его супротивника за собой уволок.

Не ожидал тот. Равновесие потерял, оскользнулся и наземь бахнулся. А я на него. Так что приземление мое мягким оказалось. Дворовый подо мной только крякнул. А я уже на ногах стою.

– Зашибу! – крик от дверей раздался.

Гляжу – Кот от кухарок вернулся. Под мышкой туесок со снедью, в руке корчажка. Не долго думая, он корчажку об голову кому-то тресь. Лопнула глина, сметана с кровью вперемежку потекла.

– А-а-а! – страшно завопил раненый. – Мозги вышибли! – и из конюшни рванул.

– Эх, – вздохнул Кот, – хороша сметанка была, – туесок со снедью в ясли у стены отложил и в самую гущу побоища ринулся.

Дальше за ним следить некогда было. На меня опять навалились. Одного я быстро положил, а вот второй покрепче оказался. Здоровый бугай. И повадка у него сноровистая. С наскока у нас ничего не получилось. Я ему в ухо – он пригнулся, он мне в глаз – я отбил. Так и пляшем, друг перед другом, а верх ни один взять не может. Вцепились мы друг в друга, по конюшне закружились. И чувствую я, что замашки у него знакомые. Вгляделся – пресветлый Даждьбоже! Это же Красун! Давний знакомец мой! Вместе в Коростене в послухах ходили. Бородой зарос. Окосматился. Оттого я и не признал его сразу.

Не сдержался я, улыбнулся.

– А не ты ли, паря, – говорю, – меня на закорках по стогню Коростеньскому целый день таскал?

Он от неожиданности хватку ослабил. Всмотрелся в меня, а потом как заорет:

– Добрыня? Княжич! – совсем он меня отпустил, к своим повернулся:

– Вы чего, волки?! – перекричал он шум драки. – Совсем нюх потеряли?! На кого руку подняли? Это же княжич древлянский, Добрын Малович! – и вдруг бах передо мной на колени.