Нарты. Адыгский эпос - Автор Неизвестен Страница 54

Как Малечипх и Пануко плясали удж

Склоны гор зазеленели. Закружились в удже нарты. Жирный бык зарезан тут же. К белому концу свирели Ашамез прильнул устами. Малечипх идет по кругу. Жаль, не видно Унаджоко! Взявши меч, надев кольчугу, Он отправился далеко. Нарт Пануко в круг вступает: "Ну-ка, кто со мной сравнится?" Он, бахвалясь, в круг вступает,— Что ни слово — небылица! Муж пустой, до женщин падкий, Он чувяками топочет, Молодецкою ухваткой Удивить красавиц хочет. Малечипх окинув взглядом, С ней пошел Пануко в паре, Он заводит речь несмело, Под руку пройдя полкруга: "Ой, голубка с белой шейкой, Ты кому подругой станешь? Ты с проворной чайкой схожа! В чьем дому хозяйкой станешь? Чем тебе я не по нраву? Жениха найдешь ли лучше?" Солнцу и весне, во славу Закружились пары в удже. А невеста Унаджоко Сердится: везде докука! И, взглянув на нарта сбоку, Говорит она Пануко: "Ой ты, удалец Пануко, Матушки своей отрада, Вылитый отец, Пануко! Мужа мне искать не надо: У меня на колыбели Сделали давно зарубку. Нарт Пануко, ты другую Выбирай себе голубку! Я давно уже сжимала Рукоять ременной плети. Для таких, как ты немало Есть невест на белом свете!" Он обиду подавляет, Добавляет он с мольбою: "Эй, красавица, подумай! Род мой славится меж нартов. От души прошу, — подумай! Лучше не спеши с отказом!" Не любя путей окольных И мужей самодовольных, Дочь Малеч не пожелала Говорить обиняками: "Не к лицу тебе кольчуга,— Ты не видел поля брани, А к лицу тебе — дерюга! Твой бешмет — из грубой ткани. Ты болтливее старухи, И, клянусь Уашхо-каном, Мне не нужен толстобрюхий Трус в бешмете домотканном!" Словно раненный стрелою, Метко пущенной из лука, Разразился речью злою Незадачливый Пануко: "Проклят будь твой взор змеиный! Ты — сварливая ворона! Ты — орех зеленый, терпкий! Ты нас всех пронзить готова Шилом из куриной кости! Злости у тебя избыток, Словно желчи у индюшки! Молча когти выпускаешь И царапаешь украдкой: У тебя повадка кошки! Не считай себя богиней! Ты подстать игле, застрявшей У гусыни в узком горле! И мечтать ты недостойна Обо мне — о муже славном! Нарт из нартов, я не хуже Унаджоко молодого! До меня ему далеко!" Тут, не мешкая нимало, Будто щелкая орешки, Дочь Малеч без счета стала Сыпать колкие насмешки: "Если ты лишен отваги, Не пеняй на незадачу! Нарт Пануко, ты в овраге Потерять способен клячу. В альчики играть начнешь ты,— Мальчикам ты проиграешь! Ночь глухая — лик твой хмурый! Борода с козлиной схожа, И грубей ослиной шкуры Кожа у тебя, Пануко! Мало проку в старой тыкве, Что зовешь ты головою; Волосы твои сравню я С прошлогоднею травою; Станом ты хребет ослиный Превзошел по безобразью; Ряд зубов, торчащих криво, Был бы доброй коновязью! Ой, никак тебя, Пануко, За порог не выгнать палкой! Жалкий домосед, ленивец, Мука для тебя — походы! С видом хмурым и суровым, Насмех удалым джигитам, Ты сидишь в седле ольховом, Даже не обшитом кожей. Смотрят женщины, судача, Потешаясь над разиней, Как, нахлестывая клячу, По равнине ты плетешься Или движешься спесиво На ногах кривых и тощих, Схожих с нищенской клюкою. Если пастбищем проедешь — Рады пастухи потехе! От собак едва спасаешь Ты одежду и доспехи. Ты — не нарт и не мужчина! Все смеются над тобою!" Замолчал, притих Пануко, Этот муж, из худших худший, Вроде кошки вороватой, Виновато огляделся, Миг — и нет его на удже! Дочь Малеч кружится в удже Солнцу и весне во славу. Женихи кружатся тут же, Но никто ей не по нраву. Всех невеста молодая Отвергает горделиво, Удалого Унаджоко Поджидая терпеливо.

Кап Малечипх вышла замуж

Хоть имел уже супругу Нарт отважный Унаджоко, Малечипх он выбрал в жены. Пораженный красотою И умом ее плененный, Он решил: "Учтивей, краше Не найду себе гуаши!" Но к назначенному сроку Унаджоко не вернулся Из похода боевого. Отыскав дорогу к дому, Белый конь его примчался И седло привез пустое. Стоя у порога, нарты Плачут о погибшем друге. А супруге горя мало! Ненависть у ней во взоре: О сопернице угрюмо Думает весь день гуаша, Восседая на подушках, Ни слезинки не уронит, Будто недруга хоронит. Только маленькой невесте Не сказал никто ни слова. Малечипх сидит над Псыжем,— Лепит из песка сырого Куклам домики, чуреки, Слушает немолчный лепет Быстрых волн реки великой. Порешили нарты дружно: "Нужно известить невесту". Всадника по тропам горным К Малечипх они послали. Что же медлит вестник скорби, Прискакав к реке великой? На просторе волны Псыжа, Брызжа пеной, лижут берег. Через бурную стремнину Ищет всадник переправы. Конь, косясь пугливым оком, Над потоком стал бурливым. Видит всадник, — за рекою Девочка в песок играет. Всадник машет ей рукою, Малечипх он окликает: "Эй, красавица, оставь Мирную свою забаву: Через реку вплавь иль вброд Переправу укажи мне!" "Я могу тебе помочь, Вестник скорби иль веселья, Но ни с чем уедешь прочь, Если ездишь от безделья!" "С вестью скорбной послан я. Не по нраву мне безделье. Эй, красавица моя, Укажи мне переправу!" Малечипх реке великой Говорит слова такие: "Дно твое семицветно, Гладь прохладою дышит, Берег — сердцу отрада. Ста очами глядишь ты, Вдаль, стоногая, мчишься. Ты коней угоняешь, Разрушаешь твердыни. Семь селений глядятся В серебристые воды. И великой рекою Семь селений гордятся. Слушай, Псыж полноводный, Псыж холодный, бурливый, Горделивый, свободный, Разомкни свои волны Перед вестником скорби!" В тот же миг на семь протоков Разделилась гладь речная, И по камням семицветным Конь ступает без опаски. "Ты — красивей красивых! Будь счастливей счастливых: Еду я издалека, Еду от Унаджоко. Как найти то селенье, Где живет род Жагиши?" "Поезжай Ни взад, ни вперед, Ни прямым путем, Ни в обход, Где река — Не река, а брод, Где гора Глядит в небосвод,— Там живет Жагиши род!" "Нрав твой, девочка, кроток И умна твоя речь. Укажи мне дорогу К дому дочки Малеч!" "Посредине селенья Дом стоит на пригорке, Солнце смотрит в окошки, Иней перед рассветом Покрывает задворки. Дом беленый и длинный, Стены мазаны глиной. С одной стороны Там куриный помет, С другой стороны Навоз лошадиный". "Как проехать поближе?" "Пред тобой две тропинки,— Без запинки джигиту Малечипх отвечает, — Простирается вправо Путь далекий, но близкий. Простирается влево Близкий путь, но далекий. Поезжай, как захочешь!" Малечипх одну оставив, Ускакал в селенье всадник. Возле дома, в знак печали, Быстро спешился он справа, Молвив: "Дочь Малеч ищу я!" Отвечали домочадцы: "Дочь Малеч сидит у речки И чуреки лепит куклам!" Времени не тратя даром, Яростно вскочил он в стремя, Скакуна хлестнул он плетью. Молнии в глазах сверкнули, А усы, как прутья, встали. "В путь я, видно, зря пустился. Насмех витязя послали С вестью горестной к девчонке, Что песком еще играет!" К Малечипх он возвратился И ее осыпал бранью: "Ты дика, нелюдима, Безобразна, сварлива, Неуклюжа, как мерин, Неучтива на диво. Ты, песком забавляясь, Лепишь куклам чуреки. Спит жених твой в могиле, Не проснется вовеки!" Затуманилось обличье Малечипх, девичье сердце Облилось горячей кровью: "Ой, лицо мое увяло, Ноги с горя подкосились, Золотой поблек нагрудник! Не мое ли платье было Золотой тесьмой обшито, А рукав его — узорным Золотым шитьем украшен? Как ягненок, я резвилась На заре в росистых травах. Знала я, что мне недолго Оставаться в отчем доме. С кем сравнится Унаджоко, Ока моего зеница, Нарт мой, лев мой благородный? Он — жених мой с колыбели. Неужели не увижу Средь живых я Унаджоко?" — Малечипх рыдает горько. "Поделом тебе, девчонка, — Старой девы слышен голос,— Что из нартского селенья Приплелась к реке с кувшином!" Побледнев от гнева, тихо Малечипх ей отвечала: "Чтоб ты людям надоела, Как осеннее ненастье! Чтоб звалась до самой смерти Ненавистной старой девой!" К опечаленной невесте Обратился вестник скорби: "Укроти поток бурливый, Преградивший мне дорогу!" "У верховья река Широка и мелка, У низовья река Глубока и узка. По нутру и по нраву Выбирай переправу!" По тропинке горной к дому Малечипх бежит проворно. Не в обычае у нартов Плач девичий, если умер Нареченный до женитьбы. И, приличье соблюдая, Род решил не брать с собою Малечипх на погребенье, Чтоб на юную невесту Не указывали пальцем, Чтоб не вздумала смеяться Старшая супруга нарта Над ее одеждой бедной, Над ее обличьем детским, Над ее девичьим горем. "Отошлем ее к соседям И уедем втихомолку!" Старая Малеч послала Маленькую дочь к соседке: "Ты скажи ей — мать просила Соли горсть, Бычью кость, Конины кусок, Горшок кундапсо, Луку с репкой, Приправы крепкой, Остатки похлебки И каши оскребки!" Малечипх бежит к соседке, Говорит ей: "Мать просила Соли горсть, Бычью кость, Конины кусок, Горшок кундапсо, Луку с репкой, Приправы крепкой, Остатки похлебки И каши оскребки!" Не успели оглянуться, — Малечипх домой вернулась. Молчалива и печальна, К очагу она садится И глядит в очаг потухший. Тут одна из нартских женщин Малечипх яйцо приносит: "Испеки в золе и скушай!" "Хоть яичко округло, Невеличко и гладко, Хоть и кладки куриной, Петушиной закваски,— Не о нем я печалюсь, — Малечипх отвечает,— Не еда — мне утеха, И не голод — помеха! Ой, джигит Унаджоко, Ясный свет, Унаджоко! Ой, убит Унаджоко, Больше нет Унаджоко! Мягче козьего пуха Я бы стала для нарта! Ярче вешнего солнца Для него заблистала б! Гложет сердце тоска мне. Был он жизни дороже. Ой, подстилка жестка мне! Камнем стало мне ложе! Ой, джигит Унаджоко, Удалец, храбрый витязь! Ой, убит Унаджоко! Мать, отец, отзовитесь!" "Оставайся, дочка, дома, — Старая Малеч сказала.— Мертвых плачем не разбудишь!" — Вот какую речь сказала. На слова Малеч-гуаши Отвечала дочка смело: "Над чужим рыдать курганом, Мать с отцом, не ваше дело! Слов не трачу я напрасно И горячих слез не прячу. Если умер мой любимый, — Я сама его оплачу! По умершему соседу Женщины горюют вчуже, — Я ли с вами не поеду О любимом плакать муже?" "Ой, бесстыжее обличье! — "Муж мой умер", — что я слышу! Ты приличье позабыла!" — В гневе закричал Жагиша. Смело дочка отвечала: "Ой, отец мой престарелый, Чьи усы — подобье града, Града сизого подобье, Борода — подобье снега, Снега, выпавшего в стужу! Ты ль из серебра ограду И надгробье золотое Моему воздвигнешь мужу?" И смутился тут Жагиша: "С нею спорить — мало толку!" Но Малеч ему шепнула: "Мы уедем втихомолку!" "Ой ты, мать моя седая, Мать с душой любвеобильной! Разве я могу, рыдая, Не припасть к земле могильной?" — Малечипх ей отвечала С укоризною живою, И, смутясь, Малеч — гуаша Покачала головою. "Поскорей набрось на плечи, Мать, мне шубу золотую!" А Малеч несет овечью: "Негде взять мне золотую!" "Эта шуба — из овчины, Из овчины грубо сшитой. Ворот шубы — шкура волчья. Засмеют меня мужчины, Станут нартские джигиты Перемигиваться молча". Так невеста отвечает, Сбросив с плеч овечью шубу. Не сказав ни слова, мать ей Платье красное приносит. Малечипх поводит бровью: "Вид мой нартам будет страшен. Им покажется, что кровью Вдовий мой наряд окрашен!" Все сдается ей некстати, Все ей кажется не к месту. С золотым узором платье Взором обвела невеста: "Вот еще недоставало, Чтобы на моем наряде Спереди семь звезд сияло И семь звезд сияло сзади! К нартам еду я на горе Или еду веселиться? Стыдно мне в таком уборе Среди нартов появиться!" Малечипх, отвергнув платье С золотым шитьем узорным, В черном из дому выходит. Не найдя, во что обуться, Босиком она выходит. Впряг в арбу волов Жагиша, Усадив свою старуху. Малечипх идет печально Впереди арбы скрипучей. Жесткими плетями тыква, Что гнездится при дороге, Ноги колет ей босые. "Любишь ты расти на свалке, Украшать собой задворки, И плетней косые колья — Жалкие твои подпорки! Несъедобной ты родишься, Зря гордишься коркой звонкой. Ни на что ты не годишься,— Разве только быть солонкой! Никому не нужным зельем Разрослась ты на просторе… Еду я не за весельем, Еду я оплакать горе!" Плети жесткие тотчас же Отвела с дороги тыква. Малечипх идет и плачет, Заливается слезами. Встал стеной шиповник частый, Поперек тропы разросся, Цепкие раскрыл объятья. Платье рвут шипы, — о горе! Малечипх ему сказала, Алый плод сорвав, сказала: "Чтоб твоей сорочкой красной Любовались вечно люди, А шипы под оболочкой Чтоб тебе в нутро впивались! Платье рвешь мне, злое семя! Время близится к закату. Горевать я еду к нартам И оплакивать утрату!" Отступил с пути шиповник, Отступил с пути колючий. Малечипх идет и плачет. Лес дремучий перед нею. Встало дерево-громада. До небес — его вершина. До земли — ветвей завеса. Исполина не объедешь. Птице дерево — преграда, Зверь его ветвей страшится, Как сетей непроходимых. "Дерево вековое, Ты ветвисто и статно, Неохватно, тенисто! Ты касаешься чистой Синевы головою. Ты раскинуло ветви По дорогам и тропам. Моему дорогому Стать могло бы ты гробом! Хорошо бы поплакать Под зеленою сенью, Да спешу я далеко! Хорошо бы с тобою Поделиться печалью. Жаль, — ты слишком высоко! Подними свои сучья, И пройду я, рыдая, Через кручи седые, Через бурные реки, Чтоб навеки проститься Со своим нареченным!" Дерево вековое Зашумело листвою, С дрожью вскинуло ветви От подножья к вершине. Малечипх идет и плачет, Заливается слезами. На пути гора большая Возвышается, — о, горе! "Я б оплакала утрату На груди твоей широкой, Но склонился день к закату, А итти еще далеко. Расступись, горы громада, И пройду я сквозь ущелье. Горе мне оплакать надо, — Я спешу не на веселье!" Тут, на удивленье взору, Раздалась гора крутая, И сквозь каменную гору Малечипх идет рыдая. На просторе волны Псыжа Лижут берег, брызжа пеной. Пересечь поток бурливый Дочь Малеч должна, — о, горе! "Дно твое семицветно, Гладь прохладою дышит, Берег — сердцу отрада. Семь селений глядятся В серебристые волны, И великой рекою Семь селений гордятся. Я с тобой бы охотно Поделилась печалью,— Пусть кипучие волны Унесут ее к устью! Жаль, что день на исходе, А итти мне далеко! Не смогу я осилить В полноводье потока. Зародившись от капли, Ты вливаешься в море. Я в дорогу пустилась, Чтобы выплакать горе. Слушай, Псыж полноводный, Псыж холодный, бурливый, Горделивый, свободный, Разомкни свои волны, Уступи мне дорогу!" И живые волны Псыжа, Брызжа пеной, расступились, Малечипх идет и плачет, Заливается слезами. Перед ней старый ворон, Черной ночи чернее. Видно, зол и хитер он. Взор он в землю уставил. "Хищник проворный, Черный, блестящий! Ты над землею Кружишь в дозоре, Беды вещая, Ведая горе. Вечно спешишь ты На мертвечину: Людям кручина, Ворону — радость. В сторону моря, В горы, в долины- Всюду летаешь. Может быть, знаешь Ты мое горе?" Каркнул ворон с высоты: "Куаг-куаг! Эй, о ком горюешь ты? Куаг-куаг!" "Нарт из нартов — мой муж; я горюю о нем. В ратном споре он смел; дюж и статен, как дуб Шубу волчью надел нараспашку джигит, Золотые чувяки в обтяжку надел, Золотая кольчуга сияет огнем, Перетянут ремнем туго-натуго стан!" Ворон был чернее ночи, И прокаркал он со злостью: "Куаг-куаг-куаг! Очи витязя я выпил, Расклевал джигита кости! Куаг-куаг-куаг!" Дочь Малеч в ответ Молвила ему: "Яйца ртом нести Роду твоему, Лежа на спине Выводить птенцов, А птенцам — своих Пожирать отцов!" В черном платьице, босая, Малечипх идет селеньем. На нее бросая взгляды, У плетня сидят мужчины. Вот, с учтивостью притворной, Поднялись проворно двое, Без причины засмеявшись. Остальные и не встали: Дочерью Малеч, как видно, Грубо пренебречь решили. Стало девочке обидно. Прошептали губы тихо: "Чтоб стоящие не сели! Чтоб сидящие не встали!" Дочь Малеч на горном склоне С косарями повстречалась. "Ой, косить сейчас не время,— Время голосить над гробом, Разделяя бремя горя С теми, кто хоронит нарта!" Дочь Малеч, сойдя в долину, С чабанами повстречалась. Говорит она подпаску: "Ну-ка полы губанеча Подбери, веселый малый! Сбегай к нартам попроворней! Пусть они коней седлают, Пусть навстречу выезжают, Пусть играют на свирели! Пусть в селенье люди знают, Что приехала невеста!" Вот и пройдена долина. Под горой родник лепечет, Малечипх остановилась, Жар сердечный охлаждая, К роднику приникла жадно, Быстро жажду утолила, Чистой влагой смыла слезы, Освежила лоб горячий. "Ой, родник изумрудный, Чье кремнистое русло Блещет чудным узором! Ты подспудной струею Пробиваешься к свету, Будишь эхо в ущелье, Будишь в сердце веселье, Ожерельем сверкаешь И свирелью звенишь ты! В летний зной ты прохладен В зимний холод — отраден. Каждый едущий мимо, Жгучей жаждой томимый, Летним зноем палимый, Пусть родник прославляет!" Малечипх такое слово Горному ключу сказала, С ним приветливо простилась И пошла в селенье нартов. Говоря: "Невеста едет!" — На коней джигиты сели. Говоря: "Невеста едет!" — На свирели заиграли; Говоря: "Невеста едет!" — Поскакали за селенье. Вот как нарты оказали Ей почет и уваженье! * * * Нарты, чтя обряд старинный, — Говорят преданья наши, — В гроб умершего мужчины Клали прядь волос гуаши. Может быть, и от рожденья, А возможно, от недуга На беду была плешива Унаджокова супруга. Говорит она служанке: "Взяв с собою два яичка, Выйди Малечипх навстречу И, минутку улучивши, Срежь ей косы золотые. Вот и ножницы стальные!" И служанка с речью льстивой Вышла Малечипх навстречу: "Ты наплакалась, бедняжка! Видно, тяжко ты горюешь. Личико твое печально. Съешь, красавица, яичко!" Малечипх разбила яйца: От нее не ускользнуло То, что в рукаве служанки Ножниц острие блеснуло. "Хоть яички округлы, Невелички и гладки, Хоть и кладки куриной, Петушиной закваски,— Чтоб заела собака Ту, что яйца прислала! Чтоб яичка не съела Та, что мне принесла их! Где протоптана дорога — Стога сена не накосишь! На ветвях, грозой спаленных, Не найдешь зеленых листьев! Хоть хозяйка и плешива, — Чем же виноват покойный? Дай-ка ножницы мне живо!" Дочь Малеч сама срезает Золотую прядь и молча Отдает ее служанке. * * * Рядом с матерью седою Малечипх сидит, рыдает, От людей не прячет горя. А соперница не плачет, Восседает на подушках И спесиво речь заводит: "Малечипх" — я слышу часто, "Малечипх" — какое диво! Право, ей похвастать нечем! На меня взгляните, — нитью Золотою вышиваю И, блистая красотою, Затмеваю всех соперниц; Как велит обычай нартов, Мужа своего с добычей До заката поджидаю В доме, убранном богато. "Малечипх" — я слышу часто… "Малечипх" — какое диво: Некрасив, неопрятна, Крошки пасты на подоле, В пятнах рукава одежды!" Малечипх ей отвечает: "Дорогой клянусь утратой, — Светлым золотом расшиты Рукава мои богато, По подолу — золотые Кружева узором мелким, Золотой нагрудник блещет Чистотой своей отделки. Обо мне слагают песни Всем соперницам на зависть. Среди нартов я известней Тысячи других красавиц! Ты бы лучше замолчала И, усевшись на подушки, Медной головой бренчала Наподобье погремушки!" Унаджокову супругу Стала выручать золовка. "Малечипх! — она сказала, — Спрячь свои воловьи ноги! Онемели мы с испугу, И глядеть на них неловко!" Малечипх ей отвечала: "Чтоб тебе ремнем свернуться, Днем ненастным обернуться, Ненавистью поперхнуться И подохнуть в старых девах! Пальцы ли мои коротки, Или руки слишком длинны? За чужим добром пришла я, Или мало принесла я?" Зная власть золовки в доме, Престарелая Малеч Дочку молча ущипнула, Чтоб ее предостеречь. Малечипх ей отвечала: "Родила меня ты в муках, На руках меня носила И качала в колыбели; Лучшие куски, бывало, Отдавала мне с любовью; Наварив похлебки жирной, Сверху мне всегда сливала, А сегодня ты с досады Дочку рада уничтожить! Не пойму твоей уловки! Иль золовки ты боишься?" Видя мужество такое, Все притихли, замолчали И оставили в покое Дочь Малеч с ее печалью. И невеста голосила, И невеста причитала, И оплакивала нарта, Как велит обычай древний, И показывала людям, Как болит девичье сердце. "Ой, во взоре помутилось; Сердце с горя разорвется! Дайте мне немного сано! Хоть глотнуть из рога дайте!" Малечипх людей послала: "Пусть нацедят вам соседи!" А соседи отвечают: "Чана мы открыть не можем! Рано трогать наше сано, — Пусть оно еще играет. Ради Малечипх не стоит Кади починать огромной: Мы ведь ждем свою невестку!" Дочь Малеч в отместку молвит: "Пусть кричат: "Невестка едет!" — Но чтоб ей не ехать вовсе! Пусть кричат: "Во двор въезжает!" Чтоб не въехать ей в ворота! А когда в ворота въедет, Чтобы мышь издохла в чане И пришлось им сано вылить! Ой, сходите, попросите, Люди, чью-нибудь гуашу,— Пусть она мясным наваром Для меня наполнит чашу!" Но соседская хозяйка Им в ответ проговорила: "Не для Малечипх сегодня Я навар мясной варила!" Услыхав слова такие, Дочь Малеч сказала с жаром: "Так пускай скупое сердце Ей зальют мясным наваром! И пускай ее неряхой Назовут, собравшись, люди! Если пить попросит, — пусть ей В битой поднесут посуде! Пусть в подол ее вопьются Злые тернии без счета! А когда она издохнет, — Пусть ее швырнут в болото!" Тут с мясным наваром чашу Принесла одна гуаша, И, немного подкрепившись, Дочь Малеч сказала с жаром: "Пусть о ней всегда с почтеньем Говорят, собравшись, люди! Ей питье пускай подносят Только в золотом сосуде! Золотым шитьем украшен Будь подол ее наряда! А когда настанет время, Будь ей медный гроб — награда! А теперь пошире, нарты, Распахните дверь из дуба! А теперь, мои подружки, Мне ходули пододвиньте! Шубу из мерлушки черной Вы накиньте мне на плечи, Под руки меня возьмите, К белому коню ведите!" Дочь Малеч берет за повод Белого коня-трехлетка, И в реке его купает, И поит водою чистой, И ведет назад, в конюшню, Чепраком накрыв узорным, И овсом отборным кормит. "Белоснежный, горбоносый, С гордой шеей, с узкой мордой! На скаку ты скор и легок; Седоку всегда послушен; То во весь опор несешься, То бежишь ты плавной рысью. Ты знаком и с высью горной, И с просторною равнийой. Мужа храброго ты в стужу, Как подстилка, согреваешь. Каждая играет жилка Под ударом жесткой плети В стройном и поджаром теле. В бранном деле ты — товарищ С крепкой грудью, с мощным станом. Ты во мгле ночной невесту На седле своем уносишь. Ой, сюда на ново