Великое море. Человеческая история Средиземноморья - David Abulafia Страница 28

должен был определить из контекста. Первый известный пример такого письма сохранился на гробе царя Ахирама из Библа, датируемом десятым веком. Важно не то, изобрели ли финикийцы алфавит с нуля (более ранняя письменность, использовавшаяся на Синае, могла содержать некоторые буквы), а то, что они распространили алфавит по всему Средиземноморью, не только в своих поселениях на западе, как доказывает стела Норы, но и среди соседей, греков Ионии, которые превратили буквы, которые они считали лишними, например, отсутствующие в греческом языке гортанные смычные, в гласные звуки и слегка изменили большинство знаков.50

Чем обладали финикийцы в плане литературы, остается загадкой. Ханаанеи из Угарита создавали впечатляющую религиозную поэзию, не похожую на псалмы, а карфагеняне писали трактаты по агрономии. Существует пренебрежительная тенденция рассматривать многое из того, что производили финикийцы, как производное, а в изобразительном искусстве их зависимость от египетских и ассирийских образцов очевидна, как, например, в резьбе по слоновой кости. Разумеется, именно этого хотели покупатели на Ближнем Востоке и в Средиземноморье: изделия, которые несли на себе печать не жаждущих наживы ханаанских городов, а великих имперских цивилизаций Нила, Тигра и Евфрата; и финикийцы знали, как удовлетворить этот спрос для клиентов далеко на западе, вплоть до Тартессоса и Тосканы. Распространение финикийской культуры по Средиземноморью вплоть до южной Испании, происходившее как через поселения, так и через торговлю с коренными народами, важно не только потому, что оно привело восточные стили так далеко на Запад; это был также первый случай, когда мореплаватели с Востока достигли такого большого расстояния по морю, намного дальше микенских мореплавателей, которые пробирались из западной Греции в южную Италию и Сицилию.

Хотя финикийцы смешивались с местными народами, они не утратили своей самобытной восточно-средиземноморской культуры, своей идентичности и идентификации как "тирийцев" или "ханаанеев"; ничто не демонстрирует этого с большей силой, чем практика человеческих жертвоприношений, которую они принесли с собой из земли Ханаана. Эта практика вызывала глубокое отвращение у библейских и классических авторов: история о неудачном жертвоприношении Исаака - одна из многих библейских инвектив против детских жертвоприношений. В новых поселениях, особенно в Карфагене, Сульсисе и Мотии, эта практика только усилилась. В тофете в Карфагене, который находился к югу от города и который можно посетить сегодня, детей приносили в жертву Ваалу в течение 600 лет; за последние 200 лет существования города 20 000 урн были наполнены костями детей (и, иногда, мелких животных), что составляет в среднем 100 урн в год, учитывая, что одна урна могла содержать кости нескольких детей. Тофеты были особыми местами почитания. Очень многие урны содержали останки, по-видимому, мертворожденных, недоношенных и естественно абортированных младенцев, а в обществе, где младенческая смертность была высокой, многие другие останки должны были принадлежать детям, умершим естественной смертью. Таким образом, тофеты были кладбищами для детей, умерших преждевременно; по достижении совершеннолетия захоронение сменялось кремацией.51 Таким образом, хотя человеческие жертвоприношения действительно имели место, на чем настаивают библейские и классические источники, они были менее распространены, чем можно предположить на первый взгляд по огромному количеству кувшинов с обугленными костями младенцев, и увеличивались в масштабах при угрозе больших бедствий, как высший способ умиротворения богов. Два греческих историка сообщают, что когда в 310 году Карфаген был осажден тираном Сиракуз, отцы города решили, что им необходимо умиротворить Ваала, чье недовольство знатные семьи навлекали на себя, принося в жертву детей-рабов вместо своих собственных первенцев; 500 знатных детей были принесены в жертву своему разгневанному богу. На стеле IV века из тофета в Карфагене изображен жрец в плоском, похожем на феску головном уборе и прозрачном одеянии, несущий ребенка к месту жертвоприношения. Согласно классическим и библейским текстам, живого ребенка клали на вытянутые руки статуи Ваала, после чего жертвы падали живыми с рук вниз, в пылающую печь, которая бушевала внизу.52 Принесение в жертву детей было способом утвердить свою идентичность как служителей Ваала, Мелькарта и финикийского пантеона, а также как тирийцев спустя сотни лет после того, как их предки мигрировали из Ливана в Северную Африку, Сицилию и Сардинию. Поэтому, хотя художественная продукция финикийцев и особенно карфагенян может показаться недостаточно оригинальной, это были люди с непреодолимым чувством собственной идентичности.

 

 

Наследники Одиссея, 800 г. до н. э. - 550 г. до н. э.

 

I

 

Обладали ли ранние греки таким же сильным чувством идентичности, как финикийцы, далеко не ясно. Только когда в шестом веке с востока нависла мощная персидская угроза, разноязычные греки Пелопоннеса, Аттики и Эгейского моря стали уделять большое внимание тому, что их объединяло; чувство эллинской идентичности еще больше укрепилось в результате ожесточенных конфликтов с этрусскими и карфагенскими флотами на западе.1 Они осознавали себя скорее как отдельные группы ионийцев, дорийцев, эолийцев и аркадян, нежели как эллинов. Были спартанцы, гордые наследники дорийского имени, которые считали себя недавними переселенцами с севера. Были афиняне, которые настаивали на том, что они - непобежденные потомки более древних греков. Были ионийцы, процветавшие в новых поселениях по всему Эгейскому морю, на Хиосе, Лесбосе и на азиатском побережье. Греками нельзя назвать лишь тех, кто увлекался сказками о греческих богах и героях, которые были распространены в других местах, особенно среди этрусков; греки также не хотели признавать греками всех жителей той территории, которую мы сейчас называем Грецией, поскольку среди населения островов и побережья они выделяли странные остатки более ранних народов, называемых в общем случае "пеласгами" или "тирсенцами"; Кроме того, грекоязычные люди сами продвигались из Эгейского моря и Пелопоннеса в Малую Азию, где они оставались более двух с половиной тысячелетий, а также в Сицилию, Италию и Северную Африку.

Как, когда и почему возникла эта великая диаспора, остается одной из главных загадок Средиземноморья раннего железного века. Несомненно лишь то, что она преобразила регион, принеся товары и богов, стили и идеи, а также людей, как на запад до Испании, так и на восток до Сирии. Греки помнили об этих перемещениях людей и вещей посредством часто сложных и противоречивых историй о древних предках, которые распространяли свое семя по Средиземноморью: целые народы иногда, по сообщениям, садились на корабли, чтобы быть перевезенными на расстояния в многие сотни миль. Эти легенды говорят больше о времени, когда они были рассказаны и распространены, чем о далеком прошлом, в котором якобы жили эти герои.2 Появилось навязчивое желание идентифицировать далеких предков и связать названия мест и народов с этими предками, чьи собственные перемещения можно было таким образом проследить с помощью ряда, как теперь известно, ложных этимологий и фантастических