Канатная плясунья. Новелла - Елена Владеева Страница 3

бы купить хорошей у рыночного писца, чтобы нарисовать Мариэллу. И Габриэль торопливо захромал к тому месту, где обычно сидел человек, писавший на заказ письма и прошения. Вот он! Писец сидел на низкой скамеечке, а столом ему служил высокий табурет. От нечего делать он лениво поглядывал вокруг и не спеша очинивал перо. Габриэль бросился к нему, как утопающий: "Будь добр, продай мне пару листов бумаги! А писать вовсе ничего не нужно."

Писец окинул его хитрым взглядом. Глаза у парня полыхают, руки дрожат — видать, позарез нужно. Назвал свою цену, да с лихвой. Габриэль отступил на шаг: "Нет у меня таких денег, на один только хватит… — но тут же отчаянно зашептал ему — Вот, посмотри, я циркачей там рисую. Может, тебе тоже нарисовать? Уступи второй лист, а я потом деньги принесу, вот те крест!" Писец кивнул: ладно бери, да смотри — без обману! Габриэль побожился, и как на крыльях, своей утиной походкой радостно заковылял обратно.

Когда он вернулся, Жанно перекидывал гири, и Габриэль лишь немного поправил прежний рисунок, а хорошую бумагу тратить не стал. Тут к нему сбоку прижался какой-то человек, глянул с любопытством, подышал в ухо и спросил — а его он мог бы нарисовать? И дорого ли возьмет? Габриэль сперва растерялся и чуть было не согласился без платы. Но быстро спохватился и ответил — два листа бумаги или их цену. Человек, не торгуясь, достал из-за пояса деньги и принял важную позу. Габриэль прищурился на него и начал рисовать.

Провел углем несколько линий — и вот уже появились кустистые брови, орлиный нос и оттопыренная губа. Портрет вышел очень осанистый, и заказчик ушел довольный. Не успел закончить одного, как за ним уже толкался следующий, и еще кто-то сбоку выглядывал… Габриэль сказал, что бумаги у него больше нет, а кто хочет быть нарисованным, пускай сам приносит. Но тут снова выпорхнула Мариэлла, и Габриэль, позабыв все на свете, рисовал только ее… Вот когда понадобились те хорошие листы!

Обходя круг с картами, Фокусник все косился в сторону коновязи, где около какого-то парня собралась кучка людей, все суетились и тянули головы, заглядывая ему под руку. Наконец поравнялся с ними и словно невзначай весело полюбопытствовал — чем же он так завлек зрителей, что и про его фокусы все позабыли? Габриэль страшно смутился, но показал начатый рисунок. Перед ним как раз стоял вертлявый парень, изображая гордый вид на лице. Фокусник посмотрел и одобрительно засмеялся: «Ведь и правда, очень похож! А Мариэллу ты, конечно, уже нарисовал — покажешь мне?» Залюбовался на рисунок, даже языком поцокал, очень похвалил! Потом что-то подумал про себя, потер щеку… Сощурился на Габриэля, да и говорит: "Послушай, ты не уходи сразу. Кликни меня — поговорить надо!" И уже отходя, обернулся к нему: "А как звать тебя?". "Габриэль".

Глава 2

В городе его называли Хромой Габриэль или просто Колченогий, без имени. И все понимали, о ком речь — больно уж приметное было увечье. Однажды, еще по глупому малолетству, он выбежал со двора и на улице стал разглядывать тележку водовоза, ненадолго оставленную хозяином. Многим ведь мальчишкам это любопытно. Да еще сунулся что-то вблизи потрогать. А лошадь в это время от скуки возьми и переступи… Нога-то у него под колесо и попала. Мальчонка от лютой боли так закричал, что мигом сбежалось пол-улицы. А он сознания лишился, и долго-долго еще снился ему по ночам тот ужас…

Вот так на всю жизнь Габриэль калекой и сделался. Колено совсем не сгибалось, а нога вывернулась дугой вбок. И ходил он, сильно припадая на одну сторону, даже спина порой болела. Матушка его по сей день винила себя, что не уследила тогда за ним. Вообще, родители до сих пор относились к нему, не сказать, чтоб как к неразумному дитяте, но считали вроде не от мира сего. И видно, до седых волос их не разубедить. А ему обида…

Ребячество в нем, конечно, было, но вовсе не от глупости, а от всяких затей, приходивших в голову. Вот смастерил матушке полочки с резными цветами из дерева, но это позже. А еще совсем мальчонкой придумал для сестренки куклу. Вырезал из чурбачка фигурку, нарисовал личико и приклеил волосы из пакли, очень красиво получилось. А как-то раз сделал из веревок для щенка упряжь, как у лошади. Потом приладил маленькую корзинку, и щенок возил в ней по двору сестрину куклу.

И дармоедом, несмотря на увечность, Габриэль никогда не был. В их семье спокон века все становились бочарами. И отец его, и дед, и дальние прадеды этим промыслом занимались. Габриэль тоже умел делать почти всякую работу. Только гнуть крепкие обода для бочонков и вбивать тугие днища ему было не по силам. А в прочих навыках он не уступит ни отцу, ни старшему брату.

Да еще матери по хозяйству помогает. Брату и с женой надо побраниться, и детишек уму-разуму поучить, и с приятелями в кабачке поболтать да винца выпить. А Габриэль всегда при доме, некуда ему ходить. Соседские ребята, как беда его приключилась, не шибко хотели водить с ним дружбу, сторонились. Куда они с таким калекой? Сами посудите, разве он им компания? Ни побегать, ни поозоровать, а уж когда все заженихались с девушками, то и подавно! Раньше у него в подружках была любимая сестра, но теперь она вышла замуж. У нее своих забот полон рот, к тому же скоро ребеночек появится, ей и родителей навещать недосуг.

Было у Габриэля и сокровенное мечтание — самое заветное, да только несбыточное… Больше всего на свете он любит рисовать. Еще мальчонкой играя на дворе, все царапал по земле прутиком, выводил какие-то замысловатые узоры. А однажды втихаря разрисовал углем табуретки в кухне. Матушка перепачкала об них всю юбку, но не заругала его, а только рассмеялась, потому что добрая и сына очень любит, жалеет его за несчастливую долю. Она стала отдавать ему бумажные кулечки, куда бакалейщик в лавке заворачивал колотый сахар.

Габриэлю это было почти счастьем. На серой шершавой бумаге он приноровился рисовать отточенным угольком и очень ее берег. А потом дорос и до беленой кухонной стены — всю разукрасил диковинными зверями и птицами. Отец тогда страшно рассердился, что его недавние труды с побелкой пошли насмарку. И матушке долго пришлось его уговаривать — не серчай, мол, пусть бедный мальчик хоть немножко порадуется… Отец