Сердце не камень - Островский Александр Николаевич Страница 9

Вера Филипповна. Да очень бы я рада и готова.

Ераст. Только и от вас мне спасения ожидать нельзя.

Вера Филипповна. Почему же ты так думаешь?

Ераст. Вы меня не пожалеете. что такое я для вас? Стоит ли вам из-за меня себя беспокоить!

Вера Филипповна. Нет, пожалею, пожалею.

Ераст. Нельзя вам пожалеть, вам ваше звание не позволяет; приказчик хоть умирай, а хозяину до этого дела нет – такой порядок.

Вера Филипповна. Да какой там порядок! По-христиански всякого жалеть следует.

Ераст. Опять же у женщин всякое дело все им грешно да стыдно; и все-то они греха боятся, а еще больше того стыда.

Вера Филипповна. Да как же, миленький, стыда не бояться? Для того он и стыд называется, чтобы его боялись.

Ераст. Позвольте-с! Ежели бы был такой закон, чтоб совсем даже не прикасаться до мужчины ни под каким видом, а кто прикоснется, так это грех и стыд. И вот, если мужчина на ваших глазах тонет, а вам только руку протянуть, и он спасен. Ведь вы руки не протянете, потому это стыдно; пущай он тонет.

Вера Филипповна. Как руки не протянуть! Да если человек тонет, до стыда ли тут! Стыд ведь только в обыкновенной жизни очень нужен, а то он не очень важен: как что посерьезней, так его и нет.

Ераст. Ну, вот только всего-с, и кончен разговор-с. Стыдно по ночам к мужчинам на свидание ходить; а вы, значит, ко мне пожалуете.

Вера Филипповна. Что ты, что ты, опомнись!

Ераст. Мне жизнь недорога; я не живу, а только путаюсь в своей жизни; стало быть, и жалеть ее нечего, и, значит, я человек отчаянный. Кроме вас, я никому на свете не верю и никого не уважаю. Вам я желаю рассказать всю свою жизнь: как жил, что делал, и все свои помышления, и спросить у вас совета, каким манером и для чего мне существовать на этом свете и влачиться па земле. Это разговор не минутный, тут мало часа полтора или два потребуется. Видеться мне с вами негде, к себе в комнату я вас приглашать не смею; по этому самому пожалуйте завтра вниз, в контору, в десять часов вечера. Потап Потапыч, по обыкновению, в эти часы находятся в отъезжих полях, в доме все будет погружено в глубоком сне; значит, нам полная свобода.

Вера Филипповна. Да нет, что ты, какая свобода! Ты перестань глупости-то!…

Ераст. Если в десять часов не придете, в одиннадцать – у вас в доме упокойник.

Вера Филипповна. Ах, страсти! Да не говори, пожалуйста!

Ераст. Придете?

Вера Филипповна. Да уж нечего с тобой делать… что ж, видно, надо прийти.

Ераст. Так я и ожидал, потому у вас душа особенная. Вот она, Москва-то река недалеко, нырнуть в нее – одна минута; но как вас увижу, совсем другие мысли У меня проясняются.

Вера Филипповна. Нет, уж ты, пожалуйста, поберегай себя.

Ераст. Теперь еще желаю я знать от вас: обиду вы прощаете?

Вера Филипповна. Какова обида, миленький!

Ераст. Ну, вот-с человек у вас украдет что или ограбит вас, ну, вред вам какой сделает… Так вы простите его или всю жизнь будете зло на него в душе иметь?

Вера Филипповна. Нет, как можно! Пусть его бог судит, а я прощу.

Ераст (горячо обнимает и целует ее). Вот вам и обида-с!

Вера Филипповна. Ай! (Отбегает.)

Ераст. Ну, казните!

Вера Филипповна. Как же ты?… Зачем это? (Отирает слезы.)

Ераст. Приказывайте, что мне над собой делать!

Вера Филипповна тихо плачет.

Уж теперь самому-то в омут броситься будет мало для меня, а утопить меня надо с камнем за мое невежество.

Молчание.

Вера Филипповна (взглянув на Ераста). Неужели ты домой, этакую даль, пешком пойдешь? Поедем, и подвезу.

Молчание.

Ераст. Да-с… уж лучше б меня казнили… Заместо всего… такие слова… да это… разве от ангела дождаться.

Вера Филипповна. Ну, что ж… ты не подумавши… А вот подумаешь, так увидишь, как это тяжело и больно для меня.

Ераст. И сейчас понимаю: тяжело и больно для вас, а с моей стороны даже довольно низко… И никогда вперед не посмею и подумать-с… Только, я полагаю… все-таки в этом никакой обиды нет для вас.

Вера Филипповна (улыбаясь). Да, пожалуй. Очень, очень дурно ты сделал, и никак я не могла от тебя ожидать… а коли правду сказать… если ты каешься да говоришь, что вперед не будешь… так… само собой… какая ж тут обида! Простить тебя очень можно. Поедем, Ераст!

Уходят.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Каркунов.

Халымов.

Вера Филипповна.

Константин.

Ольга.

Ераст.

Огуревна.

Комната со сводом в нижнем этаже дома Каркунова. На правой стороне (от актеров) дверь в комнату Ераста, на левой – в коридор; поперек комнаты дубовый прилавок, за ним две конторки с табуретами; на стене часы. Кипы товаров в суровых парусинных сорочках сложены у прилавка. В глубине два окна.

Ераст за конторкой, на конторке свеча.

Ераст. А похоже, что Константин правду сказал: хозяин ходит сердитый, на свет не глядит; все ворчит: «Надо прикончить фабрику, выгоды никакой нет…» Дело не хвали! Пойдешь по Москве шляться, мостовую гранить. Денег на черный день не припасено… Да как их и припасешь на таком жалованье? Как прогуляешь месяца три-четыре, а то и все полгода без места, вот и узнаешь, где раки-то зимуют. Затянешься в долги, платьишко все размотаешь… ведь голод-то не тетка, пожалуй, в такое звание попадешь, что после и не выцарапаешься. Мало ль их зимой в летнем платье по городу ходят, за копеечки пляшут на морозе да руки протягивают. Эх ты, жизнь! Как подумаешь, так мурашки у тебя по спине-то заползают. Тут не то… что… тут на разбой пойдешь… Оно точно, что хозяйка наша женщина редкостная, совсем какая-то особенная, и какую я теперь штуку гну, так немного это лучше, что зарезать человека. А как подумаешь об жизни об своей, так оно и выходит, что своя рубашка к телу ближе… Коли не выгорит дело у Константина, ну, была не была… то я теряю! Только и всего, что в том же чине останусь, как был… Был ничего и останусь ничего… А разживется Константин, так и я хоть немножко побарствую… получу с него деньги, покучу, сколько мне надо, оденусь по последнему журналу, поступлю на место хорошее: нынче жалованье-то по платью дают. Само собою, дурного хорошим не назовешь; да разница-то велика: по морозу в каком-нибудь страм-пальто прыгать да в кулаки подувать или в шубе с седым бобровым воротником по Ильинке проехаться. (Взглянув на стенные часы.) Еще без двадцати минут десять. Пойти взять книжку. (Уходит со свечой.)

В комнате темно, лунный свет. Входит Вера Филипповна, Огуревна со свечкой остается на пороге.

Вера Филипповна и Огуревна.

Вера Филипповна (тихо). Поди поставь свечку на лестницу, да сама там посиди, подожди меня.

Огуревна. А? Ну… подожду, подожду…

Вера Филипповна. Поди на лестницу, говорю я.

Огуревна. Куда на лестницу, зачем?

Вера Филипповна. Поди, поди, говорю я, взойди на лестницу, да и сядь там.

Огуревна. Ну, и ничего здесь… и пойдем, что ли?

Вера Филипповна. Ступай одна, я сейчас приду, подожди там!

Огуревна. Час-то который?

Вера Филипповна. Да ты ступай уж.

Огуревна. То-то, мол, что теперь? Утро аль вечер?

Вера Филипповна. Да какая тебе надобность! Утро ли, вечер ли, все равно тебе. Ты ступай, ступай!