В Нарижные - Летопись Страница 11

Учить команду канонирской экзерциции решили теоретически. На палубе углем была нарисована бомбарда, и Хряков стал подробно объяснять ее устройство и принцип действия. Дни летели незаметно. Атлантический океан мерно струил свои воды, летали летучие рыбы. Крейсер плавно несся над волнами, олицетворяя собой несокрушимую мощь зарождающегося русского флота. Европа осталась далеко позади.

На фоне заметных успехов бомбардирской команды невероятная тупость юнги Гассана сияла яркой звездой востока. Хряков, в общем-то благоволивший к национальным меньшинствам, через неделю стал называть его чуркой. Разжаловать чурку было уже некуда, и после долгих сомнений Хряков с Ваальсом решили списать его на первый попавшийся берег. Но атлантика была пустынна, и первый попавшийся берег долго не попадался. Хряков в досаде хотел было высадить его прямо в море. Уже принесли амфору, в которой старикашка прибыл на борт, и Бутеноп успел даже затолкать отчаянно брыкавшегося и пускавшего цветное пламя деда в узкое горлышко до пояса, как раздался крик марсового:

- Земля!

Земля при ближайшем рассмотрении оказалась крохотной полоской коралловой суши, по которой взад и вперед бегал отчаянно кричавший оборванный человечек.

Загрохотала якорная цепь, и человечек мигом взобрался по ней на палубу. Он со слезами на глазах кинулся к людям и смачно поцеловал Хрякова в губы. Козьму передернуло: он не любил запаха омаров. Он сплюнул и поморщившись спросил:

- Ты кто такой, говнюк?

Ошалевший от радости абориген еще раз поцеловал Хрякова.

Козьма легонько ударил его по зубам и, недоуменно повысив голос, еще раз спросил:

- Ты кто такой, говнюк?

Говнюк потянулся целоваться в третий раз, но Хряков был настороже и крепко ударил его в лицо.

Абориген, умело связанный, с кляпом во рту лежал в канатном ящике и, испуганно дрожа, слушал Хрякова, который, заложив руки за спину, ходил возле него.

- Так вот, Робинзон Арчибальдович, это хорошо, что ты хочешь русским подданным стать! Но преданность отечеству делом доказать надо. Дело тебе, в общем, знакомое. Державе заморские поселения во как надобны. А чтоб не скучал, будет тебе помощник: человек знающий, тоже вроде тебя был - все один да один. Вдвоем вам веселей будет! Только ты вот что бороду не забывай ему стричь. Каждый день. Ножницы у боцмана получишь. А? Хорошо. Сегодня что? Пятница? Вот сразу службу и начнешь!

Вновь заскрипела цепь. Начинался прилив. За кормой "Шпицрутена" по шею в воде бегали два отчаянно кричавших человечка. Оказалось, что в прилив остров превращается в мель!

И вот, наконец, на горизонте появились пирамиды Монтесумы, сверкая золотом и драгоценными камнями. Вокруг пирамид толпами стояли испанцы, а ближе к основаниям - редкие цепи индейцев. Испанцы кричали, стараясь оттеснить индейцев, а индейцы кричали от избытка национальных чувств.

Пузатые испанские галеоны, армадой застывшие на рейде, были загружены драгоценностями, и в ожидании попутного ветра мирно покачивались на якорях. Догорал закат. Инквизиторские костры тоже догорали, чтобы с рассветом разгореться с новой силой. Солнце золотило горбатые носы индейцев и чуть менее горбатые носы завоевателей. Индейцы пытались человеческими жертвами убедить богов прекратить нашествие; высота кучи свежих дымящихся сердец на священной площади Солнца превысила высоту самой большой пирамиды, но грабителей эта куча не занимала, а интересовали именно пирамиды.

На "Шпицрутене" сыграли алярм и достали из трюма две пушки. Однако Хряков, подумав и подсчитав вражеские силы, решил действовать хитростью. Русский фрегат отошел от берега, лег в дрейф и стал поджидать караван в море.

Обычно галеоны ночью не ходили, и команда "Шпицрутена" отдыхала. Ветер стих. Корабль, не шелохнувшись, покоился на зеркальной глади лагуны. Тропические звезды во главе со знаменитым Южным Крестом отражались на глянцево-черной поверхности океана; изредка из глубины в поисках лучшей жизни вырывалась стайка летучих рыбок и, тихо скользнув в воздухе, без следа исчезала в мерцающих водах Карибского моря.

- И вот, братцы, - рассказывал Бутеноп, уютно расположившись на полубаке в окружении двух-трех десятков матросов, так же, как он, не могущих заснуть от тропической духоты. - И вот, братцы, акул этих перевидал я на своем веку видимо-невидимо! Да. Тоже вот в Ла-Манше случилась со мной оказия одна, - он пыхнул трубочкой, выпустил вонючий клуб дыма и продолжал. - Помните, полевали мы тогда белого кита. Знатная рыба, знаменитая! Теперь порода эта в редкость. А энтот попался пудов тыщ сорок! Верно? Васька-то сдуру на рожон попер, а с этим зверем хитростью надобно, вот как я. В вороньем гнезде, братцы, много не усидишь, а я четыре дня усидел, зло копил. Нужду под себя справлял! - Бутеноп ударил себя в грудь кулаком, отчего "Шпицрутен" покачнулся и пустил легкую волну. Молодые матросы переглянулись, подталкивая друг друга.

- Ну, - продолжал он, - сапог не снимавши сижу это я и выжидаю, - Бутеноп снова выпустил громадный клуб дыма и замолчал.

- Ну а дальше-то что, Акакий Ананьич? - нетерпеливо спросил кто-то из матросов-первогодков.

- Так вот я и говорю, - неторопливо продолжал Бутеноп, - салаги вы еще! Попробовали бы попреть четыре дня в одних сапогах! И когда это я кинулся на кита!

- Свалился, - нахально поправил его чей-то голос.

- Так вот, когда я кинулся на кита, - железным голосом продолжал Бутеноп, - тот, натурально, пасть раскрыл - со страху, видать - и я туда со всего размаху до самой печенки.

- Ну, так уж до печенки! - засомневался тот же голос.

- Ну, до желудка, кто их, тварей этих, разберет, - махнул рукой Бутеноп. - Конечно, темень, вонища, а я не теряюсь. Чую, закрыл он мурло, дышать хуже стало. Сел я. Сымаю сапоги - все равно, думаю, погибать, пущай хоть ноги отдохнут. Бодрости, правда, не теряю, осенил себя крестным знамением, сижу. Жду костлявую. Кит мой в глубину пошел - это я понял, уши заложило. А от портянок моих дух - хоть топор вешай, все запахи китовые перешибло. Думаю, что ж сидеть-то? Хоть перед смертью душу отведу. Поковырял я его кое-где ножичком. Тот, натурально, взбеленился. Я - то вверх ногами, то боком, однако ножичком сую. Чую, вверх пошли. Тут воздухом пахнуло. А дальше, братцы, вы сами видали, - и Бутеноп многозначительно замолчал.

Матросы негромко заговорили, делясь впечатлениями, а Бутеноп, кряхтя, поднялся.

- Так отчего же кит-то подох, от ножичка али от портянок? - спросил все тот же ехидный голос.

- Дурень ты, - обиделся Бутеноп. - С булавкой на медведя ходят разве? - он плюнул и отправился на полуют, где собрав вокруг себя такую же компанию сидел Глазенап.

!Рассвело. Кацик Монтесума вышел на крыльцо пирамиды. Жрецы хотели вырвать у него сердце и положить на самый верх жертвенной кучи, но он не дался. Оглядев окрестности, кацик вздохнул и огорчился: тяжело груженные, сидящие в воде гораздо ниже ватерлинии, испанские галеоны, повернувшись носами к восходящему солнцу, весело отправлялись на родину. Ветер жалобно свистел в ободранных пирамидах и башнях.

- Горе мне и народу моему, - равнодушно подумал Монтесума. - А впрочем, хрен с ним, с народом (хрен в страну инков только что за-везли из Европы).

Сорвав два цветка гибискуса и поймав большого крокодила, верховный инка окончательно успокоился. Жизнь входила в обычную колею. Народ голодал, ссылаясь на неурожай маиса, а кацик и его камарилья (тоже испанское слово) вовсю угнетали его. История продолжалась.

И продолжалась она так: золотой испанский флот под командованием дона Эстебано Сантьяго Хуана Санта-Мария де лос Карлоса, более известного под именем Фернандо Кортеса, благополучно следовал к родным берегам. Исключение составлял флагманский корабль, груженый более всех и поэтому сильно отставший. Вот его-то и избрал своей жертвой "Шпицрутен".

На гафеле русского крейсера взвился боевой флаг. Захлопали паруса, сломался руль, и "Шпицрутен", описывая циркуляцию, влепился бушпритом в борт "Изабеллы".

- Буэнос диас, канальерос! - заорал по-испански Хряков, вламываясь на палубу испанца во главе трех дюжин - от слова "дюжий" - глазенапов и бутенопов.

- Карамба! - испуганно закричали застигнутые врасплох испанцы и принялись сдаваться. Дон Эстебано, также застигнутый врасплох, прямо с мостика в ярости прыгнул за борт, где его сразу же съела большая акула-молот, преследовавшая судно от самых берегов Кастилии. Сделав свое черное дело, акула уплыла. А зря: остальных испанцев отпустили на все четыре стороны. И так как у них не было ни шлюпок, ни корабля, а на все четыре стороны расстилалось безбрежное море, то убираться на все эти стороны им пришлось вплавь (кто умел плавать) или по дну (кто не умел). Золото успешно было перегружено в трюмы русского корабля.

Все складывалось исключительно хорошо; исключением было половое воздержание. Несмотря на это, команда была по-уставному весела и усердно несла службу.