В Нарижные - Летопись Страница 13

К дому существовал и еще один подход. Сбоку в строении от старости образовался пролом, который находчивый домовладелец оформил в виде арки и принялся выдавать за второй вход. Отсюда по темной до ужаса лестнице можно было подняться на второй этаж, где было немного светлее.

В доме жили и работали два миллионера. В местной валюте, конечно.

Первый этаж занимал миллионер Норман Форидж, о чем и предупреждала вывеска над главным входом:

НОРМАН ФОРИДЖ

пароходная компания

Пароходов у компании не было. Весь ее флот составляли две почти одинаковые шхуны: "Джульетта" и "Санта-Клаус". Последний получил свое название из-за непомерного холода, который царил во всех двух его трюмах в любую погоду и в любой точке мирового океана.

Впрочем, хотя это и оскорбило Фориджа до глубины души, на днях он утонул, и агентство скорбило. Скорбил, собственно, один Форидж, потому что штат сотрудников агентства исчерпывался личным секретарем Фориджа Оскаром Фоше, которому было наплевать.

Второй этаж занимал конкурент и заклятый враг Фориджа китаец Ван-Ю-Ли, тоже миллионер. В Сан-Диего он был знаменит тем, что вкопал возле дома столб, вершина которого приходилась как раз напротив его окна, и теперь требовал от муниципалитета повесить на него фонарь для освещения улицы, рассчитывая таким образом использовать фонарь в качестве дармовой настольной лампы.

В той же комнате жило нечто среднее между его компаньоном и советником, а именно - бывший русский аристократ, князь Иван Христофорович Курочкин, в свое время предусмотрительно сбежавший в Констанцу от наступавших красных частей.

Мягкая мебель и ковры на втором этаже напрочь отсутствовали. Их с успехом заменяла циновка, расстилаемая в торжественных случаях лично президентом фирмы. Фирма называлась:

* * * ЛИ * * *

каботажные перевозки

Третьим жильцом был говорящий воробей. Конечно, из соображений престижа следовало бы завести кенара или на худой конец попугая, но китаец был скуп и предпочитал каждое утро красить воробья в яркий канареечный цвет, причем во время этой процедуры воробей ругался, бегал по клетке и брезгливо закрывал глаза лапками.

Ван-Ю-Ли был неумолим. С чисто азиатской хитростью и терпением обучив его английскому (китайский воробей учить категорически отказался), китаец требовал теперь и канареечных трелей. Деваться воробью было некуда, приходилось петь.

- Жизнь - сложное и уникальное явление, - рассуждал воробей, - и если тебе где-нибудь насыплют зернышек, то в другом месте непременно дернут за хвост; обижаться бессмысленно и бесполезно. А если судьба складывается так, как она складывается, то петь соловьем, конечно, не с чего, но не в этом счастье и жить пока можно, да, можно!

Бесспорно, самые горластые на свете мальчишки живут в Сан-Диего. Еще более бесспорно, что ни одно важное событие в жизни этого города не обходится без занесения его на скрижали истории, роль которых с успехом выполняет местная газета "Сан-Диего ньюс". Если бы не мальчишки-газетчики, ее бы никто не покупал; вот и теперь разбуженный ни свет ни заря Норман Форидж вынужден был скупить на полреала газет, чтобы они убежали орать на соседнюю улицу. Спать уже не захотелось, и Форидж стал рассматривать последнюю страницу.

В Сан-Диего все было по-прежнему за исключением одного: наконец-то начала работу акционерная компания по освоению залежей гуано на острове Мартинес. Тут же было помещено объявление о желании компании зафрахтовать судно для перевозки сырья на материк. Это было как нельзя более кстати, потому что фирма, в связи с гибелью "Санта-Клауса", несла колоссальные убытки и находилась на грани финансового краха.

Возблагодарив судьбу, Бога, газету и мальчишек (мальчишек он попутно проклял), Норман Форидж растолкал Оскара Фоше и послал его заключать контракт.

Жильцы старого дома потихоньку просыпались. Курочкин последний раз увидел во сне бутерброд с черной икрой, преследовавший его как кошмар в течение вот уже пятнадцати лет, причем год от года слой икры на бутерброде становился все толще (китаец кормил его размоченным в воде рисом), и с глубоким сожалением открыл глаза. Сложив газету, на которой спал, Курочкин аккуратно повесил ее на гвоздик. Китаец уже красил воробья. Иван Христофорович вздохнул и отправился на базар покупать банан к завтраку. Он спустился по лестнице, вышел на улицу и тут был сбит с ног мощным вихрем, смерчем, торнадо, в который превратился личный секретарь Фориджа, ополоумевший от возбуждения.

- Виктория! - восторженно кричал Фоше, перемахивая через поверженного Курочкина. Курочкин нашарил в пыли пенсне, нацепил его на нос и ошеломленно посмотрел вслед французу. Ликующий вид Фоше никак не вязался в представлении Ивана Христофоровича с глубоким трауром и унынием, царившем в агентстве Фориджа после утраты "Санта-Клауса".

- И какого дьявола распрыгался?! - с удивлением подумал Курочкин. Ему бы скорбить да скорбить! Пойти, что ль, Фориджу настучать? Норка ему даст!.. Я ему устрою викторию, повеселится он у меня!

Иван Христофорович поднялся, отряхнул колени и решительным шагом направился вслед Фоше. Он шел гордо, с намерением высыпать на рабочий стол Фориджа полную корзину яблок раздора. Он вошел с открытым ртом, чтобы не тратить время на его открывание. Вошел - и замер, пораженный невиданной картиной: Форидж, сияя от счастья, прижимал к сердцу Оскара Фоше. Форидж приготовился расцеловать его, но тут увидел Курочкина.

- Посмотрите на него! - воскликнул Форидж, отстраняя секретаря. Что, старый хрыч, опять гадить пришел? Не трудись, папаша, на-ка лучше подарочек твоему дружку передай, - Форидж сунул в руки оторопевшего Курочкина аккуратный пакетик. - Фоше, проводите гостя к выходу!

Секретарь, приятно улыбаясь, пошел на Курочкина, но Иван Христофорович, предпочитая не обострять обстановку, сам юркнул за дверь.

Отдышавшись и закрыв рот, он первым делом развернул пакет и увидел пузырек с валерьянкой. У князя сразу нехорошо закололо в сердце: он знал, что такие подарки не к добру. Забыв про завтрак, он ринулся наверх. Ворвавшись в комнату, он обнаружил китайца плавающим в луже холодного пота с компрессом на лбу. В комнате царило отчаяние. Щель в полу, которой Ван-Ю-Ли регулярно пользовался для подсматривания и подслушивания, была заплевана и заткнута спальной газетой Ивана Христофоровича. Курочкин понял, что произошло нечто непоправимое.

- Ты чего, Ванюша? - испуганно спросил он. - Что случилось?

Китаец рыднул и рванул себя за косицу.

- Контракт! Гуано! - прохрипел он.

- Ты, Ваня, не волнуйся, - начал успокаивать компаньона Курочкин. Насчет контракта мы их все равно облапошим, помяни мое слово!

Тут Ван-Ю-Ли медленно поднялся, дико задрожал, растопырил пальцы и двинулся на князя!

Все на свете преходяще: и успех, и неудача; здравомыслящим людям нет причины без нужды падать духом. Но, конечно, доля горестных переживаний, сокращающих жизнь, присутствует в бытии даже насквозь прожженных мошенников, каковыми являлись все вышеупомянутые лица - все без исключения. Не был исключением и почтенный Ван-Ю-Ли. Вдоволь наплакавшись за ночь, к утру он придумал в меру гениальный план, который в случае успеха сулил в некотором смысле золотые горы. Ван-Ю-Ли и Курочкин, посовещавшись, принялись за его осуществление.

Прежде всего они обследовали свои апартаменты. После продолжительных поисков ими был обнаружен подходящий листок бумаги почти правильной прямоугольной формы. Пока китаец разводил тушь, Иван Христофорович топтал бумагу босыми ногами, стремясь придать ей законченный древний вид. Когда бумажка дошла до уровня начала восемнадцатого века, она была передана для дальнейшей обработки в умелые руки китайца, который воробьиным перышком принялся рисовать по ней.

Закончив работу, китаец помахал бумажкой в воздухе, чтобы подсохла тушь и, насвистывая народную китайскую лирическую песню "желтая луна", в какой рассказывалось о маленьком китайском мальчике, который, не послушавшись мамы, пошел гулять в молодую бамбуковую рощу, где и был жестоко искусан диким тигром в назидание всем остальным, диранул лист пополам. Одну половинку он повесил на гвоздик, а вторую, продолжая тихонько насвистывать, аккуратно протолкнул в смотровую щель. Убедившись, что бумага упала на письменный стол Фориджа, он испустил жалобный крик и помчался вниз. В это время Форидж конструировал изощренное ругательство, роясь в уголках своей профессиональной памяти и одновременно изучая свалившийся на него документ. Он придумал ругательство, но оно застряло у него в глотке: Форидж обнаружил, что бумажка была подарком судьбы.

Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет со всеми подобающими азиатскому этикету поклонами влетел китаец. Согнувшись в последнем поклоне, в чем ему немало помог внезапный приступ радикулита, он осведомился о драгоценном здоровье Фориджа, мысленно желая ему большой-большой проказы и много голодных детей. Разогнувшись, китаец сказал: