История из жизни одного театра - Максим Сергеевич Евсеев Страница 13

– Поясни. – попросил Антон. – Ты слишком красиво сказал.

– Поясняю. – Руслан разлил водку и продолжил. – Мы пришли в театр и не наше вина, что он в такой жопе. Не только наша … Но жопа пройдет и появятся хорошие спектакли, новые режиссёры, и прекрасные пьесы. А пока надо сохранить то место, где другие люди будут ставить и играть. Ты же сам мне рассказывал, что тот же Любимов, Захаров, Товстоногов – они приходили не на пустое место. Они приходили в театр, где было тоскливо и печально, но сохранялся алтарь и жрецы, которые алтарь берегли. И свято чтили традиции и каноны. Они произносили молитвы на языке, которого не понимали, но твердили эти слова, так как твердили их предшественники.

– Про алтарь я тебе ничего не говорил. – отчаянно затряс головой Антон. – как-то страшно у тебя получается.

– Хорошо, – согласился его друг. – Про алтарь – это я сам. Не в этом дело. Должен быть порядок. Это обрядовая часть театра, без которой он не может существовать. Мы не можем добиться от департамента и мэрии ремонта в нашем старом здании. Это делают директор и Генрих Робертович, но что-то и нам по силам. Ты спросил меня почему я взвился из-за того, что этот пижон посмел ухлестывать за Аленой. Так вот, дело не в том, что она нравится мне… Вернее, не только в этом. Дело в том, что он права такого не имеет. Есть порядок: каждому в театре положены роли на сцене согласно амплуа и штатному расписанию, но и за сценой мы продолжаем жить по правилам. Например, Николаю Андреевичу положена отдельная гримерка и сколько бы он не пил гримерка будет его!

Руслан стукнул по столу и в кабинет заглянул встревоженный Павлик.

– Нормально. Все в порядке. – замахал на него Антон. – Продолжай – подбодрил он Руслана.

– Николая Андреевича можно, наверное, уволить. Но пока он работает, он будет сидеть в отдельной гримерке. И это имеет смысл: каждый должен знать, что если он будет всю жизнь честно служить театру, хлебать ложкой говно и играть комсомольских вожаков, то в конце концов он получит больную печень, нищенскую зарплату и отдельную гримёрку, блять! Он должен иметь право приходить на репетицию и мытарить душу режиссеру своим идиотизмом. Он это право заслужил. И он тоже должен терпеть, что два придурка, вроде нас, будут ржать над ним. Ржать, но ржать за спиной, а внешне проявлять уважение и почтение. Это правила!

– Это страшно, то что ты говоришь. – опустил Антон голову и потянулся за сигаретой.

– Антоша, пусть будут другие порядки. В каждом театре они, в конце концов, свои, но отличаются они только нюансами. – прошептал Руслан. – В одном театре главный режиссер любит девочек, в другом мальчиков, но он имеет на это право! Иначе он развалит театр, или разворует до конца, потому что тот перестанет быть для него домом, крепостью, его подпольным борделем или камерой пыток. А пока сохраняется древний порядок, любой главный режиссер будет бороться за свое логово и значит сохранит его. Так вот, главный жрец имеет право на всякую новую актрису, я на реквизитора – бутафора, а ты говниться на молодого режиссера. Это наше право и если у нас всех это право отнять, то на хрен нам тогда нужен театр? Я не за Алену буду воевать, а за древний порядок и ритуал, который родился раньше нас, и мы должны его защитить.

– Теперь, кажется, понял. – кивнул головой Антон. – Не могу сказать, что до конца, что полностью согласен, но главное понял тебя. Понял, чего ты хочешь, а значит подписываюсь на любое безобразие.

А безобразя, как я уже и сказал, в этот вечер было много и хорошо, что братья Погосян так любили Руслана Алексеева и не сильно обидятся на него за небольшой беспорядок, который будет царить здесь ближайшее время.

А на другом конце города два человека прогуливались по темным улицам и летели над весенним городом стихи Георгия Иванова и девушка которой эти стихи читались, опускала глаза к асфальту и снова поднимала их на молодого режиссера.

Зимний день. Петербург. С Гумилёвым вдвоем

Вдоль замерший Невы, как по берегу Леты

Мы спокойно, классически просто идем

Как попарно когда-то ходили поэты

Глава девятая

– Здравствуйте, Валерий Владимирович. – главный режиссер принимал молодого человека у себя в кабинете. – Как ваши репетиции?

– Ну, я сейчас встречаюсь с актерами. Мы общаемся, я на них смотрю, они читают пьесу. Все в рабочем режиме.

Валерий Владимирович, осмотрел кабинет: помимо самого Генриха Робертовича в нем находилась Вероника Витальевна и Иван Яковлевич.

– А что собственно случилось? – решил уточнить молодой режиссер, почувствовав неладное.

– Что вы! – развел руками Генрих Робертович. – Случилось только хорошее. Вы к нам приехали, вот что случилось. И весь театр с нетерпением ждет премьеры. Актеры дерутся за роли, приходят вот ко мне в кабинет, просят посодействовать.

Валерий Владимирович, недоверчиво посмотрел на главного режиссера и в душу к нему пробралось липкое неприятное чувство надвигающейся беды. И хотя беды в театре, в основном являются театральными же, но все к театру причастные, переживают их на полном серьёзе, как настоящие живые люди. Они так же волнуются, так же обижаются и даже иногда дерутся. Но глядя на все это со стороны, нельзя забывать, что это все не всерьез, что перед вами актеры, режиссеры и прочие сотрудники, пропитанные духом гуммоза, грима и фальшивых слез. Вот и молодой режиссер стал на полном серьезе волноваться о будущем своего спектакля, забыв, что на самом деле, ни зрителям, ни критикам, ни милым женщинам из управления культуры нет никакого дела до тех нюансов и полутонов, которые он хотел бы отразить на сцене. Им всем был мало интересен глубинный смысл, который Валерий Владимирович так старательно вкладывал в каждое слово своих персонажей, те характеры и обстоятельства, что он как автор придумывал или рождал ночами. И публике, и критикам, и чиновникам интересны прежде всего они сами, и если бы он нашел доброе слово для каждого, то получил бы самый живой отклик. И тогда бы реакция была бы однозначной: "Почему так мало? Почему про нас и наши чаяния ты не нашел больше добрых и важных слов?" – закричали бы они. Но поскольку это было неинтересно уже самому молодому режиссеру, то правильнее было бы предоставить каждому из тех, для кого ставился этот спектакль дать возможность самому найти то что