Александр Житинский - Путешествие рок-дилетанта. ( часть 1 ) Страница 14

Самая безобидная: чувак хочет сделать себе имя.

Вторая, чуть круче: стрижет капусту.

Третья, самая крутая: приставлен органами.

Ну, насчет последней версии мы распространятся не будем. Доказать, что ты не верблюд, удается очень редко - и то лишь верблюдам. Что касается капусты, то, несомненно, РД получал гонорары за свои писания, однако количество времени, которое он убивал на концерты. Тусовки, прослушивание записей и пр., стоило ему, по его подсчетам, нескольких ненаписанных книг. А книги, как известно, тоже оплачиваются.

К первой версии РД относился спокойно. В конце концов, каждый пишущий или поющий хочет, чтобы его знали.

И все же в первый для себя сезон в Ленинградском рок-клубе, когда РД начал ходить на концерты, ему было не очень уютно. Иногда настроение приходилось поднимать в помощью буфета ЛМДСТ, в котором тогда, как и повсюду, трезвость еще не стала нормой жизни.

Вот вам одна из тем, которая могла быть освещаема лишь с помощью намеков. Если о содержании многих песен было безнадежно упоминать, если самиздата официально не существовало, как коррупции и наркомании, то об алкоголе и связанном с ним времяпровождении писать было можно, но - лишь обличительно.

РД никогда не мог обличать то, в чем сам был повинен. Поэтому его заметки о встречах с рок-музыкантами, рок-журналистами и просто с тусовщиками грешили одним недостатком: атмосфера встречи выносилась за скобки. Предполагалось, читатель сам догадается, что потребляли не только чай, хотя часть было именно так по причине отсутствия средств.

Ханжество тогдашних общественных устоев с трудом поддается описанию при том, что пили все - от ханыг до членов Политбюро, - считалось, что пьют только люди нехорошие. По крайней мере, в книгах и кинофильмах было именно так.

РД повезло. Он, как правило, пил с хорошими людьми.

Не следует понимать дело так, что все происходило в алкогольном чаду. И все же бухалово, как выражаются в этих кругах, занимало в путешествии рок-дилетанта определенное место, как бочонок с ромом, что везли с собою на борту искатели острова сокровищ у Стивенсона.

Сейчас мы пытаемся называть вещи своими именами. Это так приятно - называть вещи своими именами! Но это и трудно, ибо после того, как вынужден был говорить эвфемизмами, опускать некоторые подробности, терпеть редакторские и цензурные вымарки, невольно хоется перегнуть палку и предмставить РД борцом за демократию и гласность.

Однако мы подавили в себе желание подправить тогдашние взгляды РД, внести коррективы в его писания, вызванные нашим опытом и изменившимся временем. Мы приводим лишь то, что он писал в свое время, вычеркнув несущественное и, наоборот, восстановив кое-что, вычеркнутое редактурой и цензурой.

Предоставим слово РД. Следующая глава с некоторыми купюрами появилась на свет в мартовской книжке «Авроры» за 1983 год.

Глава VIII. РД: Джинн из бутылки

Мог ли я предположить, опубликовав свои невинные заметки, что мне придется возвращаться к этой теме снова? Оказалось, что круг проблем, затронутых мною, необычайно широк, а острота их сравнима с остротою ежовых игл.

Целый еж проблем, если можно так выразиться.

Об этом дали знать письма читателей и телефонные звонки. Первой, помнится, позвонила режиссер телепередачи, которую я имел неосторожность задеть в своих «Записках». В ее речи было мало парламентских выражений. Она дала мне понять, насколько опасно высказывать свое мнение по животрепещущим вопросам современности.

Письма читателей заставили меня вспомнить любимую с детства повесть и ощутить себя пионером Волькой, случайно наткнувшимся на сосуд с джинном Хоттабычем. Разница состояла в том, что мой Хоттабыч не был добродушен. Он был джинном требовательным и нелицеприятным, ибо категоричность читательских писем заметно превосходила категоричность моих «Записок». Некоторые молодые товарищи указывали мне, чем я должен заниматься, о чем имею право писать, а о чем - нет. Все это меня удивило. Я полагал, что у нас свобода высказываний. Тем не менее я продолжал свои попытки вникнуть в мир современной музыки и сопутствующих ей явлений.

Надо сказать, что профессионалы встретили мои измышления гораздо спокойнее любителей. Автор показал свое незнание и непонимание рок-музыки? Ну что ж, надо дать ему возможность познакомиться с нею.

Так я был приглашен на открытие сезона в Ленинградском рок-клубе.

У входа стояли толпа желающих и наряд милиции. Толпа у входа отличалась от обычной лишь тем, что в ней был повышенный процент людей экстравагантного вида - в широкополых шляпах, с длинными волосами, перехваченными лентой, в смелых одеждах.

Концерт состоял из выступления трех рок-групп или трех «команд», как нынче принято выражаться. Я не привожу их названий лишь потому, что в мою задачу не входит критическая оценка творчества той или иной полупрофессиональной группы. Таких групп, насколько я понимаю, довольно много. На месте этих трех могли быть другие - чуть лучше или чуть хуже. Меня интересует то общее, что связывает восприятие этих коллективов и является характерными чертами явления.

Мне не хотелось бы выступать в роли душителя молодых дарований, тем более самодеятельных, тем не менее вынужден сказать, что концерт оставил безрадостное впечатление. Прежде всего, он был удручающе однообразен. Все вещи походили одна на другую. Сила звука, вокал на пределе возможностей голосовых связок, конвульсивные движения солистов - все заявляло о том, что со сцены говорится нечто важное, нечто значительное, нечто такое, без чего мир не может далее существовать. Только какие-то серьезные и даже экстраординарные причины могут заставить людей так напрягаться. Но что же они хотели мне сообщить? Каюсь, я не понял, ибо ритм начисто забивал мелодическую основу, а также слова песен, несмотря на то что их выкрикивали изо всех сил молодых легких.

Поначалу я решил, что все тексты исполняются на английском, и успокоился. Значит, в смысл вникать не надо. Но потом из хаоса стали вырываться отдельные русские слова. Обеспокоенный, я справился у соседей, на каком языке поют. Выяснилось, что на русском. Это повергло меня в сильнейшее изумление; я никак не мог взять в толк, зачем же сочинять тексты и исполнять их, если ничего не слышно?

Итак, музыки и слов не было, оставалось следить за световыми эффектами, одеждой и поведением музыкантов. Но этого ли они добивались? Ведь я по-прежнему видел по их лицам, что они хотят мне что-то сказать, хотят войти со мною в контакт, точно с космическим пришельцем, но у нас не только разные языки, а различная природа органов восприятия.

Они отчаянно сигналили мне инфразвуком, а мои уши могли воспринимать только ультразвук.

Впрочем, скоро я заметил, что сильно преувеличил потребность музыкантов в общении. Если бы это было так, неужели они не нашли бы способа донести до слушателя музыку и текст? У тех, кому есть что сказать, это обычно получается. Кощунственная мысль зародилась у меня: бешеная громкость и звуковой хаос нужны всем этим ребятам для того, чтобы внять все вопросы относительно содержания своих вещей. Не услышал - пеняй на себя! И то, что поначалу я принял за беспокойство, за самозабвенное желание докричаться до моей души, было просто самозабвением. Они выходили на сцену для того, чтобы забыться и, если получится, довести до забвения публику.

Они выходили на сцену «поторчать», если пользоваться молодежным жаргоном. К сведению непосвященных: слово это не имеет отношения к манере их пребывания на сцене. В некоторой степени значение его передает выражение «пребывать в прекрасном расположении духа».

Итак, на сцене пребывали в прекрасном расположении духа, много двигатели и издавали звучание, в то время как в зале царило уныние. Зал не мог, да и не желал, включаться в настроение артистов. Криво усмехались, вяло аплодировали, срывались в буфет. Ожидаемого мною воодушевления, доходящего до экстаза, не наблюдалось.

Очевидно, слушатели имели в виду другие, более высокие критерии исполнительского творчества.

Все это живо напоминало мне обстановку джазовых «джем-сейшн» двадцатилетней давности. И мы так же придирчиво слушали «своих» музыкантов, поверяя их игру звучанием трубы Луи Армстронга, кларнета Бенни Гудмана. Саксофона Чарли Паркера.

И все же отличия имелись.

Даже для нас, любителей джаза, он не представлялся джинном из бутылки, способным выполнить все желания.

Рок - это джинн из бутылки.

В перерыве мне удалось побеседовать с солисткой одного из ансамблей, молоденькой и весьма миловидной девушкой по имени Оля, и одним из слушателей, которого звали Николай. Он был знатоком и апологетом рока.

Я спросил, слышала ли Оля свою группу со стороны? Представляет ли она, как это звучит? Знает ли, что ничего, кроме «бум-бум-бум», со сцены не слышно?