Визит старой дамы - Дюрренматт Фридрих Страница 14

Госпожа Илл. Не в одних деньгах счастье.

Второй газетчик. Не в одних деньгах счастье.

Первый газетчик. Эту истину нам, людям современным, следовало бы зарубить себе на носу.

Слева появляется сын. Он в замшевой куртке.

Госпожа Илл. Это наш сын, Карл.

Первый газетчик. Прекрасный молодой человек.

Второй газетчик. Известно ли ему об отношениях…

Госпожа Илл. У нас в семье нет тайн. Мы с мужем всегда повторяем: то, что известно Богу, должны знать и наши дети.

Второй газетчик. Дети все знают.

В лавку входит дочь, она в спортивном костюме, в руке теннисная ракетка.

Госпожа Илл. А вот и наша дочь Оттилия.

Второй газетчик. Прелестная девушка.

Учитель. (вдруг вскакивает). Сограждане! Я ваш старый учитель, я тихо пил и молча слушал. Но теперь я хочу произнести речь и рассказать о возвращении нашей Клерхен в Гюллен. (Взбирается на бочку, ту самую, что стояла в Петеровом сарае).

Первый. Вы что, спятили?

Второй. Молчать!

Учитель. Сограждане! Я хочу сказать правду, даже если из-за этого мы навсегда останемся нищими.

Госпожа Илл. Вы пьяны, господин учитель, как вам не стыдно?

Учитель. Мне стыдно? Это тебе должно быть стыдно, подлая баба, это ты собираешься предать мужа!

Сын. Заткнись!

Первый. Убирайся!

Второй. Вон!

Учитель. Дело зашло слишком далеко!

Дочь (умоляюще). Господин учитель!

Учитель. Ты меня огорчаешь, детка. Ведь все это ты должна была сама сказать, а приходится кричать мне, старому учителю.

Художник насаживает ему портрет Илла на голову.

Художник. Вот тебе! Видно, хочешь опять лишить меня заказов.

Учитель. Протестую! Протестую перед лицом мировой общественности. В Гюллене готовится злодейство!

Горожане бросаются на учителя, но в эту минуту справа, в старом потрепанном костюме выходит Илл.

Илл. Что творится у меня в доме?

Гюлленцы оставляют учителя и в страхе смотрят на Илла. Гробовая тишина.

Зачем вы влезли на бочку, учитель?

Учитель сияет. Он радостно смотрит на Илла.

Учитель. Чтобы сказать правду, Илл. Я хочу рассказать представителям прессы правду. И слова мои, как трубный глас, разнесутся по всей земле. (Покачнувшись.) Ибо я — гуманист, друг древних эллинов, поклонник Платона.

Илл. Замолчите.

Учитель. Как?

Илл. Слезайте.

Учитель. А как же с человечеством?

Илл. Да сядьте вы!

Молчание.

Учитель. (протрезвев). Сесть! Человечество должно сесть… Пожалуйста… раз уж вы сами пошли против правды. (Слезает с бочки и садится. Картина все еще у него на голове.)

Илл. Извините. Он пьян.

Второй газетчик. Вы — господин Илл?

Илл. Что вам от меня надо?

Первый газетчик. Какое счастье, что нам все же удалось с вами встретиться. Нам необходимо сделать несколько снимков. Вы нам не откажете? (Оглядывается по сторонам.) Бакалея, посуда, скобяные товары… Придумал! Мы снимем, как вы продаете топор.

Илл (помедлив). Топор?

Первый газетчик. Мяснику. Чем естественней, тем лучше. Дайте-ка сюда это орудие убийства. Покупатель берет топор в руки, взвешивает его, раздумывает, а вы в это время перегибаетесь через прилавок и уговариваете покупателя. Прошу вас. (Ставит его в соответствующую позу.) Более естественно, господа, более непринужденно.

Газетчики щелкают фотоаппаратами.

Первый газетчик. Хорошо, очень хорошо.

Второй газетчик. Не будете ли вы так любезны положить руку на плечо вашей супруги? Сын пусть станет слева, дочь — справа. А теперь, прошу вас, сияйте от счастья, сияйте, сияйте, радостно, изнутри, от всей души, сияйте.

Первый газетчик. Вы превосходно сияли.

Несколько фотокорреспондентов пробегают вдоль левой кулисы. Один из них кричит, заглянув в лавку.

Фотокорреспондент. У старухи Цаханассьян новый жених! Они гуляют в Конрадовом лесу.

Второй газетчик. Опять новый?

Первый газетчик. Пошли. Готовая обложка для «Лайфа»!

Оба газетчика стремглав выбегают из лавки. Молчание. Первый еще держит в руках топор.

Первый (с облегчением). Пронесло!

Художник. Извини нас, учитель. Но если мы хотим уладить это дело, пресса ничего не должна знать. Понятно? (Выходит из лавки.)

Второй следует за художником. Но потом останавливается перед Иллом.

Второй. Мудро, в высшей степени мудро: главное, не болтать глупостей. Впрочем, такому негодяю, как ты, все равно никто не поверит. (Уходит).

Первый. Нас еще пропечатают в журнале, Илл.

Илл. Наверняка.

Первый. Мы еще прославимся.

Илл. Если это можно назвать славой.

Первый. Дай мне сигару.

Илл. Пожалуйста.

Первый. Запиши за мной.

Илл. Само собой.

Первый. Честно говоря, ты поступил с Клерхен как последний подлец. (Собирается уходить.)

Илл. Положи топор, Хофбауэр.

Первый колеблется, потом отдает топор. Все в лавке молчат. Учитель по-прежнему сидит на бочке.

Учитель. Вы меня простите. Я выпил несколько рюмок, не то две, не то три…

Илл. Есть о чем говорить…

Семья Илла выходит из лавки направо.

Учитель. Я хотел вам помочь. Но на меня все навалились, да вы и сами не захотели этого… (Снимает с головы картину.) Ах, Илл, разве мы люди? Этот гнусный миллиард сидит у нас в душе как заноза. Мужайтесь, боритесь за свою жизнь, надо связаться с газетами, вам теперь нельзя терять ни минуты.

Илл. Я больше не буду бороться.

Учитель (удивленно). Скажите, вы что, совсем потеряли голову от страха?

Илл. Нет, но я понял, что не имею права.

Учитель. Не имеете права? Бороться с проклятой старой шлюхой, которая на глазах у всех меняет мужей как перчатки и скупает наши души?

Илл. В конце концов виноват я.

Учитель. Виноваты?

Илл. Я сделал Клару такой, какая она есть, и себя таким, каким стал: паршивым бакалейщиком. Так что же мне теперь делать, учитель из Гюллена? Изображать невиновного? Все это дело моих рук — и кастраты, и дворецкий, и гроб, и этот миллиард. Я не могу ничем помочь ни себе, ни вам. (Берет разорванную картину и разглядывает ее.) Мой портрет.

Учитель. Ваша жена хотела повесить его в спальне над кроватью.

Илл. Кюн нарисует новый. (Кладет портрет на прилавок.)

Учитель. (с трудом встает, покачиваясь). Отрезвел. В один миг отрезвел. (Подходит, пошатываясь, к Иллу.) Вы правы. Абсолютно во всем виноваты вы. А теперь, Альфред Илл, я хочу вам сказать нечто принципиальное. (Стоит совершенно прямо перед Иллом, слегка покачиваясь.) Вас убьют. Я это знаю с первого дня, и вы это знаете уже давно, хотя никто в Гюллене не смеет сказать это вслух. Искушение слишком велико, а наша бедность слишком горька. Но я скажу вам больше того. Я сам стану соучастником убийства. Я чувствую, как постепенно превращаюсь в убийцу. Вера в гуманность мне не поможет. Вот почему я стал пьяницей. Мне страшно, Илл, также, как и вам было страшно. Сегодня я еще понимаю, что когда-нибудь, в один прекрасный день, и по нашу душу явится старая дама, и тогда с нами произойдет то же, что сейчас с вами; но скоро, быть может, через несколько часов я перестану это понимать. (Молчание.) Дайте еще бутылку водки.