Лион Измайлов - Измайлов Лион Моисеевич Страница 15

— Какая связь? Ноги вон где, а глаза вон где.

Он говорит:

— Связь самая прямая. Вот вы молотком себе по ноге стукните — глаза на лоб полезут.

Ладно, иду к глазнику и говорю:

— Что-то у меня живот болит.

Он говорит:

— Это все от глаз.

— Как же, — говорю, — от глаз? Я что, глазами ем, что ли?

Он говорит:

— Вы глазами на еду смотрите, рефлекс срабатывает, сок выделяется, язва получается.

Я говорю:

— Вот те на. Значит, если я на женщин смотрю, что у меня получается?

Он говорит:

— Правильно. Если много смотрите, потом уже ничего не получается.

Ну, думаю, схожу с ума. Пошел к психиатру. Рот открыть не успел, как он мне заявляет:

— Все болезни от нервов.

Я говорю:

— Да я вроде нормальный.

Он говорит:

— Считать себя нормальным — уже сумасшествие. Вот у вас бывает такое ощущение, будто у вас что-то есть, но все время пропадает?

— Да, — говорю, — деньги. Особенно когда лечусь.

Нет, что ни говори, но, чтобы в нашей поликлинике бюллетень получить, надо иметь лошадиное здоровье.

Чума бубонная

Платинский и Дашаянц рассказали мне массу историй из своей медицинской юности. Вот одна из них.

Было это в начале шестидесятых годов. Дашаянц ночами подрабатывал в больнице. Ездил на вызовы в Раменское. Было такое село в черте Москвы. Сейчас это район на юго-западе.

В те времена там стояли бараки, народ жил полугородской-полудеревенский. Однажды вызвали Дашаянца к козлу. Позвонил какой-то дед и сказал, что «заболел унук». Дашаянц приехал и вместо «унука» увидел бородатого козла. Дашаянц сначала хотел устроить скандал и уехать, но дед взмолился. Козел — кормилец. Дед дает козла всей округе покрывать коз. «Что я буду делать, если он сдохнет?» — причитал дед. «Сам будешь покрывать», — в сердцах сказал Дашаянц и стал осматривать козла. Для начала посмотрел козлу прямо в глаза. Козел не отворачивался, а смело смотрел в глаза Дашаянца. Дашаянца это удивило. Он считал, что животные должны отводить взгляд, когда человек, особенно такой умный, как он, Дашаянц, смотрит ему в глаза. Но козел не знал, что Дашаянц такой умный, и упрямо взгляда не отводил, а главное, не говорил, что у него болит. Упорно молчал, не отвечая на вопросы Дашаянца, то есть абсолютно игнорировал доктора. Дашаянц ощупывал несчастное животное и в конце концов выписал ему наугад аспирин и касторку. А в рецепте написал фамилию Козлов.

Дня через три к Дашаянцу пришел дед и поставил ему бутылку. Козла долго несло, но потом кормилец ожил. Кроме коньяка дед принес Дашаянцу банку козьего молока. Но Дашаянц от молока отказался наотрез, поскольку хорошо помнил, что его пациентом был именно козел.

Вот так жизнь шутила с Дашаянцем, но бывало, что Дашаянц сам шутил в этой жизни.

Так он однажды от скуки под утро, когда сдавал дежурство, записал в книге вызовов: «чума бубонная» и адрес наугад — улица Строительная, дом 3, квартира 8.

Утром составляли сводку и бездумно переписали: «Чума бубонная — одна штука». Сводка по своим каналам поступила на Соколиную Гору. Там начался переполох. Стали звонить на место происшествия. В больнице по книге подтвердили — чума бубонная.

На Соколиной Горе началась паника. В последний раз здесь о такой болезни слышали в тридцать втором году. Никто не знал, что делать. Барак по адресу: Строительная, дом 3, был оцеплен. Срочно вызвали войска и сделали наружное оцепление. Проезд и проход через Раменское был запрещен. С баграми наперевес, в плащах и противогазах медики вошли в барак. Выбежавшая в коридор тетка увидела страшилищ и грохнулась об пол. Другая заголосила: «Граблют!»

В одной из каморок в полутьме обнаружили какого-то мужика, лежащего в углу на кровати. На все вопросы мужик отвечал мычанием.

«Видно, доходит», — решили медики и приступили к делу.

— Фамилия! — кричали медики из коридора, боясь войти в комнату.

В ответ слышалось мычание.

— Что чувствуете? — кричали медики. В ответ опять мычание.

Наконец минут через пятнадцать расспросов с кровати послышались довольно отчетливые матерные слова. «Бредит», — решили медики. Баграми стащили мужика с кровати и, завернув в брезент, погрузили в машину. Машина с воем унеслась. Всех остальных срочно эвакуировали, а барак спалили армейскими огнеметами.

Мужика привезли на Соколиную Гору и, поскольку уже забыли, что делать с бубонной чумой, запихнули его в изолятор, а сами стали листать учебники. Кроме того, послали за профессором, который в двадцать втором году написал статью по чуме и мирно доживал свой век на даче в Быкове. Пока старичка везли, мужик в изоляторе протрезвел, стал буянить и кричать, что разнесет весь вытрезвитель к такой-то матери, если его не соединят со всем остальным коллективом алкашей.

Старичок профессор, услышав из-за двери эти крики, сказал, что поставит диагноз, не входя в изолятор, что и сделал, определив, что это точно не чума бубонная, а, судя по запаху перегара, обычная «Московская» за два двенадцать. Была такая цена на водку.

Причем специалист оказался такого высокого класса, что взялся даже определить характер закуски, но этого уже не требовалось.

На всякий случай мужика продержали в изоляторе дня три, давая ему каждый день опохмеляться.

После чего выпустили, но он уже привык к чистому изолятору и в барак возвращаться ни за что не хотел. Тогда его перевели в общую палату, где он благополучно заразился дизентерией и еще месяц провалялся на Соколиной Горе, после чего намертво завязал с пьянством.

Но это было потом, а пока что стали разыскивать Дашаянца. Нашли его к следующему дежурству, когда он наконец вышел на работу и сознался в своей проделке. Его, естественно, лишили диплома, правда, всего на три месяца. Но он эти три месяца жил припеваючи, поскольку к нему с бутылками приходили бывшие жители барака, получившие ни с того ни с сего новые квартиры. Дарили ему подарки, называли благодетелем, а одна женщина даже попыталась поцеловать ему руку, но Дашаянц не дал, сказав, что именно она немытая.

Приходили к нему жители и других бараков, предлагали большие деньги, просили написать холеру, оспу или хотя бы проказу, но Дашаянц ни на какие взятки не соглашался и говорил, что шутит только ради чистого искусства. Сейчас Дашаянц кандидат наук, получает сто восемьдесят рублей в месяц и жутко жалеет, что не взял тогда деньги. Такого успеха в медицине он уже никогда больше не имел и иметь уже не будет. Поскольку работает он в реанимации и со своих пациентов не может получить ни копейки. Как только они приходят в себя, их тут же переводят в другие палаты, к другим врачам.

Порнуха

Борис Иванович приехал в Москву к Капитоновым в самый праздник. Когда-то Капитоновы жили в Великих Луках, были соседями Бориса Ивановича. Володя окончил институт, женился на Гале и переехал сначала в Московскую область, а потом в Москву.

Жили они в приличной трехкомнатной квартире. И Борис Иванович, когда приезжал в Москву, останавливался у них. Борису Ивановичу недавно исполнилось пятьдесят пять лет, да и Володя с Галей были уже не первой молодости — сыну Юрке стукнуло двадцать.

Володя с Галей были всегда гостеприимны, не походили на тех москвичей, которые давали провинциалам телефон на отдыхе, а потом прятались в Москве от наехавших гостей. Нет, они встречали Бориса Ивановича радушно. А летом сами приезжали в Великие Луки, и здесь уж Борис Иванович поселял их в лесу на заводской турбазе и устраивал им разные шашлыки и рыбалки.

Итак, приехал Борис Иванович 7 ноября и попал прямо с поезда на бал. Капитоновы ждали гостей. Галя хлопотала над закусками. Володя, обливаясь слезами, натирал хрен, а сынишка их. Юрка, оседлал телефон и ездил на нем уже часа полтора, время от времени приговаривая: «Иди ты! Не может быть! Ну гад!»